Thorn;orkæl møntære senter þer pipar 4 часть

Первоначально этот камень высотой в один аршин стоял на вершине обложенного камнями большого кургана близ деревни Пневища, у ручья Любосвиже (Горецкий уезд). Обнаруживший камень кн. A.M. Дондуков-Корсаков, будучи любителем старины, спас камень от ожидавшей его судьбы лечь в фундамент строя­щейся церкви и сохранил в сарае своего поместья, сделав прори­совку надписей на нем. Вторую прорисовку камня выполнил моравский археолог д-р Г. Ванкель, посетивший поместье по при­глашению князя. К сожалению, год спустя после обнаружения камня в усадьбе, где он хранился, произошел пожар, и камень был утерян.

Существующие трактовки надписей на Пневищинском камне весьма разнообразны. Сам князь считал знаки на камне рунами, а курган, на котором камень стоял (и под которым не было обна­ружено захоронения), — своего рода «мемориалом», посвящен­ным победе в 984 году воеводы Волчьего Хвоста над радимичами (битва, согласно летописному сообщению, произошла на реке Пещаны, поблизости от расположения кургана). Несколько позд­нее А. Мюллер «прочитал» надпись с помощью еврейского алфа­вита, получив следующий текст: «Памятник Ваала. Здесь мы его выдолбили». «Прочтение» Мюллера было настолько абсурдным, что его даже не критиковали.

В 1997 году М.Л. Серяков опубликовал собственное ориги­нальное прочтение текста на Пневищинском камне[64]. Этот автор представил в своей очень добротной и основательной работе воз­можный вариант реставрации одной из докириллических сла­вянских письменностей, которую он связал с древнеиндийским письмом брахми. Вне зависимости от того, насколько верными являются выводы М.Л. Серякова, рассмотрение его предположе­ния выходит за рамки данной книги, и мы упоминаем о нем лишь в той связи, что именно как один из памятников этой род­ственной брахми письменности автор рассматривает и надписи на Пневищинском камне. Однако я лично более склонен видеть в данных надписях руническое письмо, хотя и воздерживаюсь от попыток дешифровки, вряд ли возможной на недостаточном материале одного только этого камня. Вместе с тем не буду одно­значно отказываться и от версии М.Л. Серякова, которая в прин­ципе действительно может оказаться близкой к истине. Будущее, хочется верить, покажет.

Еще одно доказательство — пусть относительно косвенное — существования у восточных славян письменности (возможно, рунической) до Кирилла и Мефодия было выдвинуто в свое время талантливым, но, к сожалению, рано и трагически погибшим историком Н. Энговатовым. Энговатов обратил внимание на упо­требление в надписях на русских монетах XI века некирилличе­ских знаков, причем употребление устойчивое[65]. Так, например, в надписях на монетах кн. Владимира («Владимиръ на столъ а се его сребро» и т.п.) почти постоянно вместо кириллической буквы «А» употребляется некий знак, представляющий собой в большинстве случаев вертикальную черту с отходящей от нее влево наклонной ветвью. Совершенно справедливо исследователь предположил, что в этих надписях знаки нововведенной кириллицы сочетаются со знаками некого более древнего, дохристианского письма — своего рода реликтами древней русской письменности[66].

Несколько больше памятников докириллического письма сохранилось у славян Центральной Европы. Как правило, к тако­вым памятникам причисляют знаменитые Шутгардские (Ситские) наскальные надписи, обнаруженные в 1928 году в Болгарии, в Родопах, близ села Ситово, неподалеку от руин древнего Шутгарда. Первое описание надписи принадлежит секретарю археологиче­ского общества в Пловдиве Пееву (цит. по статье Стефана Христова в журн. «Техника — молодежи»): «При внимательном осмотре южной стены пещеры (стена представляет собой почти отвесную скалу) мы обнаружили, что примерно в двух метрах от пола высе­чена гладкая отшлифованная полоса шириной от 23 до 30 см и длиной 260 см. На этой полосе выдолблены какие-то загадочные знаки. Без сомнения, надпись сделана рукою человека. Знаки напоминают так называемые рунические письмена, которыми пользовались древнегерманские народы...» Расшифровать надпись Пееву не удалось.

В той же пещере, что и предыду­щая, Пеевым была обнаружена еще одна надпись, названная позднее Малой Шутгардской. Из его отчета: «...восточная стена пещеры представ­ляет собой огромный каменный блок. Здесь мы также обнаружили надпись высотой 23 см и длиной 80 см». Как и первая, надпись не дешифрована.

Севернее, в Южной Словакии, близ слияния Вага и Туроча, непода­леку от Велестура, находится ещё одна славянская наскальная руниче­ская надпись, описанная и рассмо­тренная в свое время несколькими авторами: Жунковичем[67] и, несколь­ко позднее, Ружичкой в его труде по славянской мифологии[68]. Кроме Велестурской, Жункович упоми­нает ещё восемь рунических наскальных надписей, известных уже в начале XX века, но к моменту выхода его работы (1918) ещё не изученных.

Но больше всего рунических памятников связано с самыми северными из центральноевропейских славян — с теми славянскими народами, что обретались на южных берегах Балтики и в средневеко­вых источниках назывались совокупно венедами или вендами.

Именно о них мы и будем говорить далее, но прежде того было бы, вероятно, небезынтересно обратиться к вопросу о происхожде­нии самого термина, означающего литеры рунического письма.

* * *

Традиционное ныне толкование слова руна устоялось в науч­ной среде еще в конце прошлого столетия. Совершенно справед­ливо германское runa, rune,обозначающее литеру рунического письма, связывается с готским rûna— «тайна» и др.-нем. глаголом rûnen(совр. нем. raunen)в значении «шептать»[69]. Некое разноо­бразие в трактовку слова руна внес Найджел Пенник, указавший на его несевероевропейские параллели: др.-кельт. run,ср.-валл. rhinсо значением «шепот», «шептать»; совр. ирл. run,«тайна»; шотл.-гэльск. run,«жребий»[70]. Однако практически все современ­ные исследователи упускают из виду славянские языки (к слову, гораздо более близкие к скандинавским, чем те же кельтские). Не так обстояло дело в конце XIX — начале XX века, во время рас­цвета исследований по славянской рунике.

Так, пытался в свое время связать слово руна с серб, gronic«говорить» польский славист А. Кухарский (работы которого нам, к сожалению, недоступны). Но против такого толкования равно выступали В. Цыбульский и И. Ягич, находя его «сумасбродным». А вот против более позднего предположения Д. Жунковича (1918) ни один исследователь не смог выдвинуть никаких контрдоводов. Версию Жунковича попросту забыли, как это нередко случалось в области славянской рунологии...

...В свое время мне довелось прийти к тому же выводу, какой был сделан Жунковичем, почти независимо от этого исследовате­ля. Меня поразило существование множества славянских рек, носящих загадочное имя Руна[71]. В большинстве случаев этимоло­гия этих названий считается невыясненной. Но ведь существует старый славянский корень рун:именно от него происходят рус. рана, ранить, рыть,укр. рилля«борозда». По Жунковичу, этот же корень содержит глагол рути— «резать» и существительное руна,означающее «прорез», «борозда»... РЕЗА. Не этими ли резами чьтеху и гатааху древние славяне?

А в 1989 году, как мы уже упоминали в самом начале книги, Р. Моррис и Э. Антонсен связали др.-исл. rûnс индоевропейским корнем, имеющим значение «царапать», «делать насечки», — и к этому же корню, несомненно, восходит и данный славянский корень.

Вероятно, термин руна происходит все же от древнейшей североевропейской основы со значением «резать» (что выглядит естественным), в то время как появление европейских слов того же корня, но уже носящих значение «тайна», «говорить в тиши­не» — вторично и связано с магическим применением древних резаных знаков. Древних рун.

Виндланд, Земли-у-Моря

Скандинавы называли эти земли Виндланд — «Земля Виндов»[72], а ее жителей-славян — виндами или венедами. От имени этих народов, не позднее середины I тыс. н. э. заселивших обширную приморскую страну между реками Лабой (совр. Эльба) и Вислой, получила одно из своих имен Балтика, нередко называвшаяся в древности Венедским морем. Адам Бременский, германский хро­нист, писал об этих землях в своих «Деяниях священников Гамбургской церкви», законченных около 1070 года:

...Славяния в десять раз больше нашей Саксонии, если причис­лять к ней чехов и живущих по ту сторону Одры поляков, кото­рые не отличаются от жителей Славянии ни своей внешностью, ни языком.... Славянских народов существует много. Среди них наиболее западные вагры, живущие на границе с трансалъбингами. Их город, лежащий у моря Алдинбург [слав. Старград, т.е. «Старый Город»]. Затем следуют ободриты, которых теперь называют ререгами, а их город Магнополис [слав. Велеград, т.е. «Великий Город»]. К востоку от нас живут полабинги, город которых называется Рацисбургом [слав. Ратибор]. За ними лимо­ны и варабы. Далее следуют хижане и черезпеняне, которые отделяются от долечан и ратарей рекой Пеной и городом Дымином. Там предел Гамбургской епархии...

Упомянутое Адамом Бременским самое западное из виндландских племен — вагры, или, иначе, варины, варяги — дали еще одно славянское название Балтике — Варяжское море. Именно из этих славянских земель был призван в свое время на Русь князь Рюрик, о чем писал еще М.В. Ломоносов в своих «Возражениях на диссертацию Миллера»[73]:

...варяги и Рурик с родом своим, пришедшие в Новгород, были колена славенского, говорили языком славенским, происходили из древних россов и были отнюдь не из Скандинавии, но жили на восточно-южных берегах Варяжского моря, между реками Вислою и Двиною...[74]

Об одном из вендских народов — славянах острова Руян — упоминает в XVI веке Герард Меркатор в своей «Космографии»:

На острове том живали люди идолопоклонники, раны или рутены имянуемые, люты, жестоки к бою, против христиан воевали жестоко, за идолов своих стояли... Язык у них был сло­венской да вандальской. Грамотного учения не искали, но и запо­ведь между собой учинили, чтобы грамоте, не токмо воинским делам прилежные охотники были...

На Руяне, в Арконе, находилось одно из великих святилищ — храм Свентовита, описание которого оставил нам Саксон Грамматик (вторая половина XI века), бывший свидетелем раз­рушения Арконы. Однако в контексте этой главы книги нас более всего интересует другой славянский народ Виндланда и другое вендское великое святилище — ретари (редари) и их главное святилище в Ретре. Гельмольд в «Славянской Хронике» пишет:

Суть иные вендов роды, между Эльба и Одер реками живут и далеко к полудню простираются, как и гурули, гевельды, сущие при Гибале реке и Доксе, левбузы, ивилины, сторреланы с иными. К западной же стороне провинция винулов, которыми ленчане и редари именуются. Город их славный Ретра, там капище великое и главный бог их — Радегаст...

Говорит о ретарях и Адам Бременский:

Хижане и черезпеняне живут к северу от реки Пены, долечане и ратари — к югу. Эти четыре народа по причине храбрости назы­ваются вилъцами, или лютичами. Есть еще и дру­гие славянские племена, которые живут между Лабой и Одрой... из всех них самыми могущественными являются ратари, живущие в центре.

Их город — всемирно известная Ретра — седали­ще идолослужения, там построен огромный храм...

Наиболее важным для нас является свидетельство Дитмара Мерзебургского (начало XI века):

Есть на земле ретарей некий город, по имени Радигощ[75], он треугольной формы и имеет трое врат, со всех сторон его окру­жает большой лес, неприкосновенный и священный в глазах местных жителей. Двое ворот города открыты для всех прихо­дящих; третьи, самые малые, обращены на восток, ведут к морю, лежащему поблизости и на вид ужасному. У этих ворот не стоит ничего, кроме искусно построенного из дерева храма, в котором опорные столбы заменены рогами различных зверей. Стены его извне, как всякий может видеть, украшены чудесной резьбой, изображающей различных богов и богинь, а внутри стоят идолы богов ручной работы, страшные на вид, в полном вооружении, в шлемах и латах, на каждом вырезано его имя...

Помните, намек на существование письменности страны Виндланд мы видели уже у Герарда: и заповедь между собой учини­ли, чтобы грамоте, не токмо воинским делам прилежные охот­ники были... Теперь же — у Дитмара: а внутри стоят идолы богов [...] и на каждом вырезано его имя...

Мы вплотную подошли к одной из очень серьезных загадок славянской истории и археологии, впервые озвученной в научных кругах еще в XVIII веке.

К рунам Виндланда.

Venda Runis, руны Виндланда

Упоминания о вендском письме, оставленные, например, Дитмаром, относятся еще к языческой эпохе истории юго-восточной Балтики. В XII веке в результате крестового похода свежеобращенных германских феодалов были разрушены Аркона и Ретра; в XIII веке — Ромува; в конце XIV формально склонилась пред огнем и мечом новой религии Литва, в XV — Жямайтия. Авторы этих времен ни слова не говорят о языческих письменах восточных европейцев, и это понятно: наука наукой, а ведь могут и на костре сжечь...

К XVII веку ситуация меняется.

В 1670 году немецкий историк Конрад Шурцфлейш заканчи­вает диссертационную работу, в которой, помимо прочего, указы­вает, что балтийские славяне, живущие на ныне германских тер­риториях, имели свои школы, где детей обучали и письму с помощью рун. Сохранилась ли эта диссертация, и если сохранилась, то где она находится в настоящее время, мне неизвестно, но на нее ссылается Ягич в своей знаменитой и уже не раз упомянутой нами работе[76], а чуть более полувека спустя о том же говорит и Клювер, в 1728 году написавший:

Правда, школы у вендов были в плохом состоянии, тем не менее, их учителя-священнослужители наряду со своими буква­ми пользовались руническими письменами следующего облика..[77]

Все тот же Ягич воспроизводит и приводимый далее Клювером перечень вендских рун:

Руны Клювера напоминают Младшие скандинавские руниче­ские ряды, но содержат ряд знаков, в Скандинавии не встречаю­щихся. Зато эти «особые» (сравн. указание Дитмара!) руны мы встречаем в некоторых других старинных публикациях — напри­мер, у Арнкиля[78] в 1691 году (но об этом речь будет впереди), а главное — на археологических памятниках из исконных славян­ских территорий на Балтике.

* * *

...В самом конце XVII века в земле немецкой деревни Прильвиц пастором по фамилии Шпонхольц был найден клад, состоящий из множества металлических предметов, выполненных из похожего на бронзу сплава; в большинстве своем это были скульптурные изображения языческих богов. Предметы были сильно оплавлены, но на поверхности их можно было всё же различить начертанные неизвестными знаками надписи.

Значительно позднее всю коллекцию приобрел суперинтендант Ной-Штрелицы Андреас Готтлиб Маш, оценивший находку по достоинству — одним из первых Маш заявил, что найденные скуль­птуры и ритуальные предметы принадлежали некогда знаменито­му древнему храму в Ретре. Вероятно, предметы были спасены выжившими в давнем побоище волхвами из разрушенной и сожжённой христианами Ретры и схоронены до лучших времен в земле — в земле некогда славянской, а теперь уже немецкой.

Сам А.Г. Маш так описывает в 1771 году историю находки:

Все собрание сохранившихся древностей [...] было обнаружено в Прилъвице, а именно на старой Замковой горе, которая в настоящее время находится в пределах деревни, на северном склоне горы, неподалеку от берега реки Толлензе. Время, когда было сделано это открытие, точно установить не представля­ется возможным, так как найденный клад на некоторое время был спрятан. Определенно можно сказать, что это произошло в прошлом веке, в период с 1687 по 1697 год. В это время владель­цем деревни Прильвиц был господин фон Гамм. Открытие было сделано пастором Фридрихом Шпонхольцем, умершим в декабре 1697 года. Сад пастора примыкал к северному склону высокого холма, который восточнее образует крутой берег озера; холм этот в настоящее время срыт, а земля с него использована для подсыпки сада в дворянском поместье. При посадке дерева в своём саду, на берегу озера, пастор копнул землю и обнаружил эти сокровища, которые и взял себе на сохранение. [...] Когда пастор Шпонхольц в 1697 году почил в бозе, вдова пастора про­дала все древние предметы, включая оба котла и железную утварь, ювелиру Пёльке из Ной-Бранденбурга. Здесь железная утварь была использована: оба котла переданы для отливки колокола в Ной-Бранденбурге. Но собственно богослужебные предметы, хотя и не все, сохранились. Ювелир Шпонхольц, дальний родственник пастора Шпонхольца и зять ювелира Пёльке, получил это собрание в наследство от своего тестя..[79]

Маш описал коллекцию и заказал гравюры. Эти материалы были изданы им в Берлине в 1771 году в только что процитирован­ной книге: «Древние богослужебные предметы ободритов из храма в Ретре». Книга Маша содержит гравюры более чем шести десятков скульптур и других предметов. Надписи на них, несо­мненно, рунические, тем не менее не допускают привязки к какому-либо из известных германских рунических рядов: наряду со стандартными рунами начертание которых одинаково во всех рунических алфавитах по всей Европе — r, i, t, s, — на предметах из Прильвицы встречаются и совсем неизвестные знаки. Вернее — неизвестные в Скандинавии и в остальном германском мире, но воспроизведенные в трудах Клювера и Арнкиля...

Как тут не вспомнить снова упоминание Дитмара о том, что на изображениях богов в храме Ретры были начертаны их имена! Тем более что в двух наиболее часто повторяющихся коротких надписях —

даже при мимолетном знакомстве с руническим письмом неслож­но угадать слова Rhetra и Radegast...

Такова начальная история открытия и изучения рун славян­ской Балтики, которые в средневековых западных источниках иногда назывались Venda Runis, т.е. «Руны вендов».

Разумеется, пронемецки настроенные ученые немедленно объя­вили коллекцию Маша фальшивкой, положив начало спору, затянув­шемуся более чем на две сотни лет. До сих пор не существует одно­значного мнения относительно подлинности прильвицких памятни­ков; нет смысла приводить здесь подробный разбор этой двухвековой дискуссии, — она достаточно полно освещена в уже упоминавшейся работе А.А. Бычкова и Д.Д. Громова[80]. Однако, стоит отметить, что и среди германоязычных ученых было немало сторонников подлинно­сти памятников, описанных Машем. Прежде всего, это Вильгельм Гримм, один из первых собственно немецких специалистов по рунам; швед Ф. Магнуссен; немцы И. Боли и Л. Гизебрехт.

В среде славянских ученых одним из самых активных сторон­ников исторической достоверности прильвицкой коллекции стал венский профессор славянской археологии Ян Коллар, лично побывавший в Ной-Штрелице и вынесший однозначный вердикт о подлинности памятников. Под личным покровительством Её Императорского Высочества великой княжны Елены Павловны профессор Коллар готовил издание в России двухтомного труда, посвященного данному вопросу, но — увы! — его неожиданная кончина в 1852 году прервала эту работу.

Впрочем, мы забегаем несколько вперёд...

Прильвицкими находками интересовались не только россий­ские монархи, но и Мекленбургский герцогский Дом[81], на землях которого, собственно, и находилась древняя Ретра. Ещё в 1804 году герцог Карл приобрел коллекцию Маша, а вместе с ней — и «всплывшую» несколько позже еще одну партию предметов из Ретры, изначально купленную и опубликованную Яном Потоцким[82]. Спустя четверть века другой мекленбургский герцог, Ежи, создал специальную комиссию для изучения памятников и установления их подлинности или поддельности. Комиссия работала в течение двух лет и осенью 1829 года огласила результаты этой работы: памятники старейшей коллекции, описанной А.Г. Машем, были признаны подлинными, а вот как минимум часть коллекции Потоцкого — фальсификатами. (Я привожу здесь и некоторые из рисунков этого автора, указывая, однако, что согласен с мнением комиссии герцога Ежи.)

Тем не менее, вопрос о подлинности прильвицких коллекций в научной среде остается открытым до сих пор. Позиция герман­ских ученых в этом отношении очевидно пристрастна: еще совсем недавно само существование лужицко-сербской славянской куль­туры на северо-востоке Германии едва не замалчивалось, а культу­ра эта рассматривалась как культура «деревенского простонаро­дья» — на фоне цивилизаций Второго, а затем и Третьего Рейхов.

Qui prodest? (лат. «кому выгодно?») — этим вопросом руковод­ствовались римляне при расследовании сложных дел. Отрешившись от вопросов сугубо политических, нельзя не признать, что прильвицкие артефакты могут быть признаны фальшивками только в том случае, если станет ясно, кому и для чего потребовалось их изготовить. Какие могут быть варианты целей, преследуемых предполагаемым фальсификатором?

1. Придание «веса» славянской истории на территории Германии. Но среди всех участников прильвицкой истории не было ни одного славянина! Хорошо известно, что немецкие археологи — даже маститые — нередко предпочитают просто не замечать славянских предметов, обнаруживаемых при проведении раскопок, а иногда — и уничтожать их. А вот наоборот — создавать славянские древности «из ничего» — это ситуация невозможная.

2. Придание «веса» себе в научной среде — в качестве первоот­крывателя. И этот вариант тоже не проходит. Единственные воз­можные фальсификаторы прильвицких артефактов — семья тор­говцев и ювелиров Шпонхольц — к научной среде никакого отношения не имеет; Шпонхольцы в связи со всей прильвицкой историей вообще упоминаются только узкими специалистами.

3. И, наконец, наиболее похожий на правду вариант — личное обогащение. Именно об этом, как правило, и говорят сторонники версии о подложности прильвицких артефактов. Но они — увы! — забывают упомянуть, что фигурки изготовлены не из привычной нам бронзы (сплава меди с оловом), а из так называемой «светлой бронзы» (биллона) — сплава серебра с медью и некоторыми дру­гими металлами. Стоимость содержащегося в некоторых крупных фигурках серебра на момент их продажи превышала полсотни рейхсталеров — это большие деньги. Зачем Шпонхольцам могло потребоваться покупать серебро, создавать прильвицкую коллек­цию (речь идет о коллекции Маша), инициировать охвативший пол-Европы скандал — и все для того, чтобы потом продать эту коллекцию по цене серебряного лома? Словами самого А.Г. Маша: «Что же за обманщик должен быть в этом случае, который при­ложил чрезвычайные усилия и пошел на значительные траты — и не получил взамен ничего?!»[83]

В XIX веке коллекция еще находилась в Стрелицком музее (герцогство Мекленбург); по крайней мере, Ягич упоминает, что видел ее там в 1880 году. Позднее след ее исчезает. Иногда говорят, что она пропала в непростые для Европы годы второго десятиле­тия XX века; так или иначе, но упоминаний о коллекции, как о чём-то реально существующем, в ушедшем недавно столетии дей­ствительно не появлялось, и большинством исследователей она, несомненно, считалась утраченной.

Однако совсем недавно, в самом начале XXI века, выяснилось, что коллекция — или, по крайней мере, существенная её часть... никуда не исчезала. Никому в Германии особенно не интересная, она, как оказалось, все это время пролежала в запасниках Мекленбургского этнографического музея в Шверине. Только в 2005 году её извлекли, наконец, на поверхность и даже представи­ли в специальных экспозициях в ряде немецких городов (Нойбранденбург, Коттбус). Разумеется, теперь уже появились и публикации[84].

Естественным было бы ожидать появления — раз уж коллек­ция объявилась! — и новых исследований, использующих совре­менные методы изучения и датировки археологических находок и антиквариата. Однако... никаких новых данных нет — только повторение слов о поддельности коллекции. Более того, Вернер Мешанк, например, в своей брошюре с чудесным названием «Вендским богам должно умереть» в качестве доказательства дан­ного тезиса ссылается на работу Ф. Лиша, опубликованную еще в 1855 году, ровно полтора века тому назад...

Так что вопрос о подлинности прильвицких артефактов и, соответственно, рунических надписей на них все так же остается открытым.

Но ведь это лишь один пример — пусть и самый, возможно, яркий — довольно многочисленных памятников вендского руни­ческого письма. И далеко не все они признаны фальсификатами.

* * *

В 1855—1856 годах в Польше, в Познаньской области, были обнаружены два камня с изображениями и руническими надпи­сями, позднее получившие название «Микоржинские рунические камни» — по названию поместья, рядом с которым они находи­лись. Оба камня представляют собой плиты немного более полу­метра размером и толщиной около 10 см. Находку первого камня (с изображением человека) так описывает хозяин Микоржина в своем письме в познаньскую газету:

«Уважаемый редактор! Прилагаемый рисунок является изо­бражением надгробья, обнаруженного в Микоржине прошедшей осенью. Принадлежа дохристианским временам, оно заинтере­сует любителей славянских древностей и, безусловно, станет предметом исследования учёных-археологов. Считаю своей обязанностью представить для общего сведения описание этого ныне весьма редкого памятника из времен, ушедших во тьму нескольких, а может быть, и нескольких десятков, веков. Камень этот был найден на склоне небольшого холма на глуби­не около 2 футов; под ним была урна из песчанистой глины, грубо вылепленная; в ней находились пепел и спекшиеся комки серебра и меди. Урну, вынутую весьма неосторожно, ветром разбило на куски, так что трудно и представить её первона­чальный вид...»[85]

Ныне вопрос о подлинности камней можно уже считать решенным, но в своё время он, как и вопрос о ретринских памятниках, стоял достаточно остро. В пользу подлинности над­писей на Микоржинских камнях выступали такие исследовате­ли, как Пржездзецкий, Цыбульский, Лецеевский, Шульц, Пекосинский и др.; обратную точку зрения отстаивали де Куртенэ, Неринг, Эстрайхер и, разумеется, Ягич, который, как уже гово­рилось, вообще не допускал мысли о возможности существова­ния собственной дохристианской письменной культуры у сла­вян. Показателен уже тот факт, что подлинность камней призна­вал Лецеевский, известный своим скептицизмом в подобных вопросах[86].

Принципиально важным является тот факт, что в микоржин­ских надписях использованы те же «особые», неизвестные в гер­манских рунических рядах, руны, что и на ретринских памятни­ках. Более того, тщательное сопоставление тех и других памятни­ков приводит к выводу о том, что надписи Ретры и надписи Микоржина выполнены либо двумя очень близкими вариантами одного рунического строя, либо вообще идентичными — в рамках естественных вариаций начертания знаков. И если Микоржинские камни подлинны, то этот факт лишний раз подтверждает и под­линность рун Ретры.

То, что венеды-лютичи (ретари) и венеды-ляхи (предки буду­щих поляков) использовали один и тот же рунический строй, выглядит вполне естественно, особенно если вспомнить слова Адама Бременского о населении Виндланда: Славяния в десять раз больше нашей Саксонии, если причислять к ней чехов и живущих по ту сторону Одры поляков, которые не отличаются от жите­лей Славянии ни своей внешностью, ни языком. Известны и другие камни с надписями, выполненными все теми же вендскими рунами. Так, коллекция каменных обломков с руническими знаками была опубликована в 1826 году Фридрихом фон Хагенов, а позднее рассмотрена и Лецеевским. Все камни этой коллекции небольшие (самый крупный весит менее 10 кг), и все они происходят из мекленбургских земель. В XIX веке эта коллекция хранилась в церкви Ной-Штрелице.

Несколько особняком среди этих памятников стоит так называемый Краковский медальон, найденный на террито­рии Польши и представ­ляющий собой серебря­ную монету весом ок. 12 граммов. Медальон двусторонен; обе сторо­ны, помимо изображе­ния, несут рунические надписи. В конце про­шлого столетия медальон хранился в Краковском музее; теперешнее его положение и состояние мне не известно.

Медальон упомина­ется Пржиборовским (в 1873 году), Пекосинским (в 1897), Лецеевским (в 1906) и вслед за ними — Ягичем (в 1911). Послед­ний, разумеется, полагал медальон фальшивкой, приводя в пользу этого весьма и весьма странный (хотя и не оригинальный) довод — якобы данный памятник и не может быть подлинным, посколь­ку скандинавские рунологи (не владеющие славянскими языками!) не смогли перевести надпись на нем[87]. Пекосинский и Лецеевский, напротив, считали медальон без­условно подлинным; к такому же мнению склоняемся и мы.