Рассказ первый - порядок из хаоса 2 часть

Рис. 10.7. Синапс в IMHV. Отдельный синапс с пузырьками. Звездочкой отмечен синаптический контакт с головкой дендритного шипика. Широкими стрелками показано утолщение постсинаптической мембраны. (Фото любезно предоставил Майк Стюарт.)

Майк, работавшие у него выпускники университета и приезжие стажеры определяли все эти параметры в синапсах IMHV и LPO. В начале наших исследований это делали через сутки после обучения цыплят, исходя их того, что для любого структурного изменения нужно время. В последующем Майк убедился, что изменения можно впервые обнаружить уже через час после клевания бусины. Полученные им данные ясны: происходило увеличение числа синапсов в LPO, числа пузырьков в каждом синапсе и даже длины постсинаптического утолщения в левых IMHV и LPO. Все это наряду с изменением числа и величины шипиков на дендритах было именно тем, чего следовало ожидать, если у цыплят, клевавших бусину и запоминавших связь между этим действием и ощущением горького вкуса, перестраивались синапсы в IMHV и LPO. Такая перестройка кодировала (или отображала) эту новую ассоциацию и связанное с ней изменение поведения — «не клевать» вместо «клевать», когда цыплята вторично видели бусину [15].

Резюмируем все сказанное до сих пор. Как видно из рис. 10.3, можно думать, что клевание горькой бусины запускает у цыпленка каскад биохимических процессов в двух, специфических участках мозга. Вначале происходят кратковременные изменения мозгового кровотока и использования энергии; при этом быстро усиливаются взаимодействия между нейромедиатором и его рецепторами, что ведет к изменению свойств синаптических мембран и к повышению эффективности связи между пре- и постсинаптическим нейронами. Эти изменения в свою очередь порождают сигналы для клеточного ядра, в котором сначала активируются несколько «ранних» генов, а потом и гены, необходимые для синтеза новых компонентов синаптических мембран, особенно гликоцротеинов. В последующие часы эти гликопротеины включаются в синаптические мембраны, увеличивая число шипиков на дендритах и размеры зон синаптического контакта в левом IMHV и в левом и правом LPO. Не так уж мало, если учесть, что цыпленок всего лишь однажды клюнул горькую бусину!

Третий критерий: необходимость и достаточность

Пока все идет хорошо, но самый факт сопутствующих изменений не доказывает, что они необходимы для образования следов памяти. Иными словами, я должен еще проверить ситуацию на соответствие моему третьему, редукционистскому критерию. Пока я этого не сделал, вся сложная последовательность событий, установленная за десять лет работы, может оказаться просто результатом неприятного вкуса во рту цыпленка, не имеющим ничего общего с научением и памятью.

Одним из способов такой проверки мог бы служить довольно грубый опыт Мэри Гиббс, которая помещала метилантранилат в клюв цыплятам с закрытыми глазами и не находила после этого никаких изменений в рецепторах для синаптического медиатора. Однако лишение птенцов способности видеть само по себе отнюдь не безразлично для их реакции, поэтому результаты таких опытов не слишком убедительны. В идеале мне были бы нужны две группы успешно обученных цыплят, в одной из которых цыплята в последующем забывали бы усвоенную связь, а в другой помнили ее. Во втором случае у них должны были выявляться все описанные выше процессы на уровне синапсов, а в первом их не было бы.

Размышляя над решением этой проблемы, я натолкнулся на статью Ларри Беновица, нейробиолога из Гарвардского университета, опубликованную в начале семидесятых годов. В ней описывалось, как цыплят обучали пассивному избеганию и сразу после этого пропускали через голову слабый электрический разряд, что, по-видимому, заставляло их забыть связь между видом и вкусом бусины: при повторном предъявлении они клевали ее так же энергично, как и в первый раз. Но если ток пропускали не ранее десяти минут после обучения, память о приобретенном опыте сохранялась и цыплята избегали повторно клевать бусину [16]. Это можно бьшо объяснить тем, что ранние этапы образования энграмм связаны с электрической активностью нейронов, а она нарушалась при воздействии тока сразу после обучения; при более позднем пропускании тока эти этапы успевали завершиться и процесс мог беспрепятственно идти дальше.

Это сразу же подсказало мне план дальнейших экспериментов. Нужно было обучить цыплят, используя горькую бусину, воздействовать на них электротоком сразу или через несколько минут после обучения и сравнить биохимические изменения у птенцов, забывших связь между видом и вкусом бусины, и у сохранивших это воспоминание. Мы сконструировали небольшое и очень простое устройство, которое позволяло пропустить слабый ток через голову цыпленка, когда его держали в руках; прохождение разряда я контролировал на собственном пальце —- это бьшо всего лишь короткое покалывание, и цыплята едва замечали его. Таким образом я смог проверить данные Беновица. Он оказался прав: если ток пропускали уже через минуту после обучения, у большинства цыплят развивалась амнезия, а при задержке на десять минут цыплята избегали клевать бусину повторно.

Но двух групп было недостаточно для хорошего эксперимента: нужны были шесть групп. Обозначим их буквами. В трех группах, В, ВЭ и В—Э, цыплятам предлагали для обучения бусину, смоченную водой (В), а в трех других, М, МЭ и М—Э, бусину с метилантранилатом (М). В группах В и М цыплят не подвергали электрическому (Э) воздействию (точнее, подвергали «ложному» воздействию — проделывали все те же манипуляции, но при выключенном токе). В группах ВЭ и МЭ ток пропускали сразу после обучения, а в группах В—-Э М—Э несколько позже. Если показателем нейрохимических изменений служило, скажем, повышенное включение фукозы в часы после тренировки, то можно бьшо ожидать различий между группами В и М вследствие обучения и между группами В—Э и М—Э, поскольку цыплята, получавшие шок не сразу после тренировки, клевали бусину и сохраняли память. Наиболее важно сопоставление групп ВЭ и МЭ: цыплята группы МЭ клевали горькую бусину, но не помнили об этом и снова клевали ее при повторном предъявлении. Если биохимические изменения в мозгу отражают лишь факт клевания горькой бусины, то включение фукозы у цыплят группы МЭ будет таким же, как в группах М и М—Э, и выше, чем у всех цыплят, клевавших бусину, смоченную водой (группы В, ВЭ, В—Э). Если же повышенное включение связано с запоминанием, то его изменение в группе МЭ будет таким же, как в группе ВЭ, и слабее, чем в группах М и М—Э. Разумеется, для получения надежных результатов опыты следовало бы повторить на достаточно большом числе цыплят — до 12 в каждой группе, но при анализе данных они уже оказались вполне однозначными, и я не могу удержаться, чтобы не привести их на рис. 10.8 [17].

Рис. 10.8. Память и включение фукозы. Высота каждого столбика соответствует количеству включившейся фукозы. Светлые столбики показывают включение у цыплят, клевавших бусину, смоченную водой, а темные — бусину с метилантранилатом. Буквы под каждым столбиком соответствуют обозначению групп в тексте. I — цыплята, не подвергавшиеся шоку, с ожидавшимся повышением включения фукозы после клевания бусины с метилантранилатом; II — цыплята, подвергавшиеся шоку сразу после обучения (включение не повышено); III — цыплята, подвергавшиеся шоку позднее (включение повышено после клевания бусины с метал антран ил атом). Обратите внимание на отсутствие достоверного различия между всеми группами цыплят, клевавших бусину, смоченную водой. Это говорит о том, что сам по себе шок не влиял на включение фукозы.

Повышенное включение фукозы наблюдали только в тех группах, где цыплята помнили предшествующий опыт. У обученных, но забывших об этом цыплят такое повышение отсутствовало. Кроме того, оказалось, что само по себе электрическое воздействие не влияло на этот биохимический показатель, как было видно при сравнении подвергавшихся и не подвергавшихся ему цыплят, клевавших безвкусную бусину. Я был так доволен возможностью иметь столь простой и точный контроль, что использовал его и при изучении некоторых других ключевых стадий каскада; я обнаружил, например, что увеличение числа шипиков на дендритах происходит только у помнящих, но отсутствует у непомнящих цыплят [18].

У меня еще оставались сомнения, но не потому, что я ставил под вопрос разумную логику этого эксперимента, а потому, что было бы лучше провести опыт так, чтобы избежать воздействия на цыплят даже слабым током. Что я имею в виду, говоря о «лучшем» варианте? Эксперименты с использованием электрошока логичны и изящны, но такое воздействие на цыплят неприятно с эстетической (моральной? — я не уверен) точки зрения, каким бы слабым ни было вызываемое им ощущение. Поэтому пару лет назад мы с Костей Анохиным разработали иную процедуру, избавляющую цыплят от малейших неприятных воздействий, даже от клевания горькой бусины. Цыплят помещают на поверхность, усыпанную смесью гранулированного корма с гравием примерно тех же размеров и цвета. Сначала цыплята без разбора клюют и корм, и гравий, но через несколько минут замечают разницу и начинают выбирать кормовые гранулы, избегая гравия (особенно если его частицы приклеены к полу!). Мы разделяли цыплят на две группы и растягивали опыт на два дня. План эксперимента показан на рис. 10.9. Группа К в оба дня служила «спокойным контролем». В первый день цыплят групп Л и М помещали на пол с гравием, но без корма. Цыплят группы Н испытывали в таком же числе сеансов, что и две предыдущие группы, но при наличии корма, так что они учились отличать корм от гравия. На второй день опыт с группами Л и Н повторяли, а цыплятам группы М впервые предлагали и гравий, и корм. Таким образом, на второй день эксперимента только цыплята группы М обучались в первый раз, тогда как в группе Н они повторяли такие же, но усвоенные ранние действии. Во второй день мы сразу по окончании опыта оценивали у цыплят активность одного из «ранних» генов — гена c-jun. У цыплят обеих «деятельных» групп, М и Н, активность этого гена усиливалась по сравнению со «спокойным контролем» (К), но у обучавшихся птенцов (группа М) это усиление было намного более выраженным, чем у цыплят, просто воспроизводивших поведение, усвоенное ранее (группа Н), хотя последние с большей жадностью поедали корм [19].

Рис. 10.9. Эксперимент с расспанным по полу гравием. Четыре группы птенцов (К, Л, М и Н) обучали в течение двух дней, как описано в тексте. Темные столбики — частота клевания, а светлые — активность c-jun. Хотя больше всего клюют уже обученные цыплята группы Н, активность c-jun наиболее высока в обучавшейся группе М.

Четвертый критерий: приводит ли подавление биохимических процессов к подавлению памяти?

Логика экспериментов с ингибированием самоочевидна, но на протяжении ряда лет я отказывался от их проведения, так как мне оставалось не ясно, что конкретно может дать применение ингибиторов с широким спектром действия, например ингибиторов белкового синтеза, для познания биохимических процессов, которые я пытался расшифровать. Но когда мы подошли к более детальному изучению отдельных звеньев биохимического каскада, я убедился, что использование достаточно специфических ингибиторов может пролить свет на молекулярные механизмы. Например, мы обнаружили, что если перед началом обучения вводить вещества, блокирующие долговременную потенциацию в гиппокампе и пространственное научение (ингибиторы рецепторов глутамата NMDA-типа), то у цыплят развивается амнезия. К таким же последствиям приводит инъекция в левое полушарие протеинкиназы С перед самым обучением или сразу после него [20].

Но, может быть, самым интересным с моей точки зрения оказался ингибитор, предложенный Рейнхардом Йорком, который работал вместе с Ханс-Юргеном Маттиесом в Магдебурге (тогда еще в ГДР). Группа Маттиеса, как и наша, изучала гликопротеины и продемонстрировала увеличение их синтеза при различных более традиционных формах обучения крыс. Йорк, просматривая литературу в поисках специфических ингибиторов биосинтеза гликопротеинов, натолкнулся на сахар, называемый 2-дезоксигалактозой (2-ДГал) и находящийся в таком же отношении к галактозе, как 2-дГ к глюкозе. 2-дГал очень специфическим образом подавляет синтез тех гликопротеинов, в которых связаны между собой два сахара — галактоза и фукоза; при этом блокируется включение в них фукозы. Вместе с Мапиесом Йорк установил, что введение крысам 2-дГал вызывает амнезию. Я предложил Рейнхарду провести параллельные эксперименты на цыплятах. К нашему восторгу оказалось, что введение 2-дГал перед самым обучением или в первые два часа после него подавляет включение фукозы в гликопротеины мозга; тестирование цыплят спустя сутки выявило амнезию. Таким образом, эксперименты как с электрошоком, так и с ингибиторами показали, что для образования следов памяти необходим биосинтез специфических гликопротеинов [21].

Шестой критерий1: биохимия коррелирует с нейрофизиологией
¹

Занятия нейрофизиологией требуют целого ряда навыков: не только умения искусно оперировать мелких животных, но и довольно основательных познаний в электронике, что недоступно простым биохимикам вроде меня. Мои возможности в электротехнике ограничиваются тем, что я могу подсоединить провод к штепселю, но и это нам запрещается (официально) делать в лаборатории: инструкция по технике безопасности требует, чтобы столь квалифицированную работу выполнял электрик-профессионал. Для подхода к шестому критерию мне был нужен человек, владевший техникой осциллоскопии, но только в середине 80-х годов к нам поступил для подготовки диссертации на степень доктора философии толковый, хотя и несколько чудаковатый Роджер Мейсон, заядлый аквалангист.

*1) Я прекрасно знаю, что за четвертым должен следовать пятый. Причина, по которой я откладываю обсуждение пятого критерия, скоро станет понятной.

Милтон-Кинс находится настолько далеко от моря, насколько это возможно в Англии, и я никогда не мог до конца понять, что заставило Роджера избрать именно это место (думаю, не вполне понимал это и он сам, потому что после четырех лет напряженных исследований он написал «черновик» своей диссертации на нескольких сотнях страниц — гораздо больше, чем требуется, но так и не представил ее к защите). По прибытии в лабораторию Роджер тут же исчез среди проводов и проблесковых ламп, звуковых сигналов, бесконечных рулонов регистрационных лент с десятками метров разноцветных записей. Приближаться к его рабочему месту было просто опасно, потому что приходилось прокладывать путь через свисающий откуда-то привод к аквалангу и валяющиеся на полу остатки разобранных велосипедов¹. Но примерно после 18 месяцев технического затворничества он предстал перед нами, успешно справившись с задачей обеспечить эксперименты оборудованием.

*1) Сочетание современной оснащенности и домашнего беспорядка весьма типично для многих лабораторий. Непосвященного это просто изумляет, и он вправе усомниться, что из всего виденного вообще может получиться что-нибудь путное. Недавно я посетил один из ведущих мировых центров позитронно-эмиссионной томографии. В этом комплексе, сооружение которого обошлось в миллионы фунтов стерлингов, ничтожные объемы воды или органического вещества помещают в центральную камеру циклотрона и бомбардируют потоками разогнанных до огромной скорости ионов, что приводит к образованию короткоживущих изотопов. Эти изотопы по защищенным свинцовым покрытием трубопроводам перекачивают в радиохимическую лабораторию, где на автоматической установке в считанные мгновения осуществляется сложный синтез высокочистых меченых соединений. Затем полученные вещества передаются в комнату, где находится больной, голова которого окружена кольцом детекторов позитронов, которые в свою очередь соединены с системой компьютерных банков данных. Прежде чем вступить в этот мир научной фантастики, приходится облачаться в лабораторный халат и надевать на обувь защитные чехлы. Но, войдя в лабораторию, натыкаешься то на оставленные в беспорядке скамьи, то на другие тривиальные следы повседневной работы и жизни: шпатели и ножницы, торчащие из пустой банки из-под меда; кофеварку, кем-то поставленную прямо у экранированного шкафа; тайком курящего техника, обслуживающего оборудование. Как уживается весь этот хаос с фантастическим миром, где все измеряется наносекундами и пикограммами?

В сущности, мы собирались делать очень простые вещи. Нужно было предложить цыпленку бусину, смоченную водой или метилантранилатом, а потом усыпить его. Затем его помещали в так называемый стереотаксический аппарат с миниатюрной системой жизнеобеспечения. Здесь наркотизированного птенца аккуратно, но жестко закрепляли таким образом, чтобы в его обнаженный мозг в соответствии с заданными координатами можно было ввести электроды (конечно, теперь это уже не животное, а «препарат», у которого исчезнут признаки жизни, стоит только отключить систему жизнеобеспечения). Есть разные типы электродов: тонкие стеклянные трубочки, заполненные растворами солей или активных веществ, которые требуется подвести к определенным клеткам мозга, или так называемые «стимулирующие электроды», с помощью которых подводят залпы электрических импульсов. Наконец, электродами могут служить тонкие металлические проволочки, назначение которых — всего лишь регистрировать электрическую активность близлежащих клеток. В наших экспериментах использовались электроды этого последнего типа: мы хотели выяснить, изменяется ли электрическая активность нейронов в IMHV в результате ознакомления цыпленка с бусиной, смоченной метилантранилатом.

Все это выглядит довольно просто, но скрывает массу сложностей. Очень трудно оказалось подобрать подходящее наркотизирующее средство, которое не мешало бы поддерживать жизнь цыпленка в течение нескольких часов. Другая сложность состояла в интерпретации электрических сигналов и отделения их от посторонних «шумов». Каждый отдельный эксперимент может занять много часов, так как требует предварительной подготовки животного и аппаратуры; поэтому нейрофизиологи в еще большей степени, чем другие известные мне лабораторные исследователи, склонны трудиться по ночам (во всяком случае, когда работают над диссертацией) и плохо приспособлены для нормального человеческого общения.

Моя роль в этом эксперименте была несложной. Я только предлагал цыплятам клевать бусину, смоченную метилантранилатом или водой, и потом передавал их Роджеру, а тот исчезал с ними в нейрофизиологической лаборатории и много часов спустя выныривал с ворохом записей, которые начинал анализировать. До завершения первой серии экспериментов я не говорил ему, к какой группе принадлежит тот или иной цыпленок (это обычная практика в нашей лаборатории: по возможности, особенно если опыт проводят два сотрудника, мы стараемся работать «вслепую» до завершения анализа полученных данных, чтобы избежать подсознательной предвзятости в оценке). После регистрации данных для шестнадцати птенцов Роджер сообщил, что выявил закономерные различия между ними, столь значительные, что может подразделить всех цыплят на две группы без моей подсказки. Когда я попросил его сделать это, он правильно определил 14 цыплят из 16.

Как мы и ожидали, во всех случаях регистрировался постоянный «фон», отражавший спонтанные разряды нейронов IMHV. Но на этот фон накладывались кратковременные «вспышки» высокочастотной активности — ритмического синхронного возбуждения целых ансамблей клеток (рис. 10.10). Эта активность у цыплят, клевавших бусину с метилантранилатом, была выражена намного (иногда вчетверо) сильнее, чем у контрольных особей, клевавших бусину, смоченную водой. Превышение могло сохраняться на протяжении суток после тренировки. Все это действительно несколько напоминало эффект ДВП, только вызывалось не искусственным пропусканием тока, а приобретенным поведенческим опытом [22]. Возможно, что существует и полная аналогия: спустя пару лет другим исследователям удалось получить ДВП-подобные явления при стимуляции срезов IMHV in vitro [23]. Чтобы окончательно убедиться в специфичности «вспышек», мы с Роджером повторили опыт, используя описанную выше индукцию амнезии электрошоком.

Рис. 10.10. Пульсирующая активность нейронов IMHV. Запись активности группы нейронов IMHV у наркотизированного цыпленка. По вертикальной оси отложены потенциалы, по горизонтальной — время. Можно видеть интенсивную фоновую активность с довольно низкой амплитудой и высокочастотный разряд с амплитудой до 300 микровольт. Такая пульсирующая активность резко усиливается после обучения.

И снова ритмические вспышки, подобно биохимическим и структурным изменениям, отмечались только у тех цыплят, которые помнили усвоенную задачу [24].

Конец рассказа?

Итак, для того чтобы в мозгу цыпленка сформировалась ассоциативная связь между клеванием бусины и горьким вкусом, приводящая к стойкому изменению поведенческой реакции, в определенной области переднего мозга должен произойти ряд последовательных событий. Эти события завершаются структурной модификацией синапсов и дендритов, и в итоге проявляются также в изменении электрических свойств клеток, в частности в характере их ритмической активности на протяжении нескольких часов после обучения. Все это, видимо, удовлетворяет шестому критерию.

Таким образом, узнал ли я, наконец, как и где образуются у цыплят следы памяти? Отчасти, уважаемый читатель, только отчасти. Вся эта биохимия и нейрофизиология, все структурные изменения — прекрасны: десять лет славной экспериментальной работы, внесшей некоторый порядок в кажущийся хаос живого мира. Я чувствую, что меня не ввели в заблуждение артефакты и что я правильно интерпретировал свои результаты, хотя даже мне самому, не говоря уже о посторонних критиках, ясно, что, анализируя цепь событий, я формально не подтвердил еще наличия всех необходимых биохимических звеньев. Некоторые из моих доводов балансируют на той опасной грани, где исследователя подстерегает классическая ловушка «post hoc ergo propter hoc», хотя из того, что фосфорилирование предшествует синтезу гликопротеинов, не следует автоматически, что последний зависит от первого. Однако это, вероятно, не самый существенный вопрос. Гораздо важнее выяснить, действительно ли, даже без всей этой биохимии, память — столь простой механический процесс, незамысловатое связывание нейронов в новую сеть в IMHV, нечто вроде переключения элементов компьютера. Значит ли это, что прав был Хебб? Специфичны ли обнаруженные мною эффекты для кур и даже только для цыплят, запоминающих горький вкус бусины, или же я могу с полным правом утверждать, что они иллюстрируют какие-то общие принципы формирования следов памяти? Не должен ли удивлять сам масштаб наблюдавшихся явлений? Четырехкратное усиление ритмической активности, 60%-ное увеличение числа шипиков на дендритах — и все это только для того, чтобы запомнить маленькую бусинку? Если такое будет случаться всякий раз, когда курице придется что-то запоминать на протяжении всей ее жизни, то где в ее крошечном мозгу найдется место для всех этих синаптических перестроек?

Если бы сам я не пытался ответить на такие вопросы, их, несомненно, поставил бы кто-нибудь другой. Правда, моя повседневная лабораторная работа проходит в мире артефактов, создаваемых техническим оснащением. У меня нет возможности непосредственно наблюдать природу хотя бы на примере моих цыплят. Подобно всем научным данным, мои данные на самом деле не что иное, как результаты регистрации измерений, записи на бумажных лентах, цифры на шкале или экране приборов (философ-позитивист и физик Эрнст Мах в начале века назвал такие наблюдения «показателями стрелок», я манипулирую ими, пытаясь понять их значение, а поняв, произвожу обратную экстраполяцию, чтобы сделать выводы о поведении молекул, клеток и организмов в реальном мире. Вместе с тем меня совершенно не трогает текущая полемика в кругах философов и социологов относительно статуса реализма и науки. Я придерживаюсь того, о чем уже писал раньше; это правда о том, что я наблюдал в изучаемой мною материальной вселенной. Всякий, кто возьмется организовать такую лабораторию, как моя, и провести те же эксперименты, получит сходные результаты, ибо они не плод тайного искусства или трюкачества, и наука, по мнению страстно приверженных ей философов — это все же публичное знание. Но то, что описано мною, — это правда в моем истолковании, и люди, получившие от меня новое знание, должны будут усвоить и мои представления (или по крайней мере значительную их часть) о том, как следует его интерпретировать. К тому же это не вся правда: описание экспериментов избранным мною способом (как я говорил в начале этой главы) является лишь логическим вариантом подачи материала, еще не получившим достаточного теоретического обоснования. Это был риторический прием, хотя и необходимый (как убеждают меня мои друзья-литераторы, потому что именно так распространяется научное знание), но все же риторический прием. Теперь позвольте мне начать новую главу и поведать еще одну историю.

Глава 11

Порядок, хаос, порядок: критерий пятый

Пятый критерий

В восьмидесятые годы результаты наших экспериментов так хорошо согласовались с представлениями о каскаде клеточных процессов, что мне на ум снова и снова приходил мой пятый критерий: удаление анатомического участка, в котором происходят биохимические, клеточные или физиологические изменения, должно препятствовать образованию следов памяти и/или вспоминанию в зависимости от того, когда по отношению к времени тренировки произведено удаление.

Для этого были три причины. Во-первых, я знал, что нам нужно будет провести соответствующий эксперимент, который потребует освоения совершенно новых методов. Во-вторых, я не мог без волнения думать о возможных результатах. И наконец, в-третьих, как я говорил раньше, меня всегда тревожила эстетическая и отчасти даже моральная сторона опытов, связанных с травмированием живых существ, а также проблема интерпретации получаемых данных. Эту проблему мне рано или поздно придется решать. В 1988 году Сэри Дейвис, бывший студент Габриела Хорна, работающий сейчас в Лондоне, опубликовал статью об экспериментах с повреждением левого и правого IMHV у цыплят. Он производил операцию в день их вылупления, а на следующий день обучал пассивному избеганию; после этого они клевали бусину, проявляли недовольство ее вкусом и во всем остальном вели себя нормально, однако у них обнаруживалась амнезия: они вторично клевали горькую бусину [I]¹. Нечто в этом роде наблюдал и сам Габриел при изучении импринтинга. Всего этого можно было ожидать, исходя из биохимии, морфологии и нейрофизиологии IMHV после обучения, но мы должны были провести более систематические эксперименты. Я решил уделить этому большую часть 1989 и 1990 годов, так как получил исследовательский грант, позволивший мне намного сократить объем преподавательской и административной работы. Ниже излагается история этих двух лет с их итогами.

*1) Меня не перестает удивлять, что цыплята, у которых повреждена (или удалена, что безразлично) такая сравнительно большая область мозга, все же не погибают и по видимости сохраняют нормальное поведение. Скептики могли бы задаться вопросом, что же делает этот мозг большую часть времени. На это фермер-птицевод мог бы ответить, что единственная функция мозга состоит в том, чтобы удерживать птиц от непрерывной беготни, — это известно с незапамятных времен, с тех пор как первый крестьянин отрубил голову первому петуху, чтобы положить его горшок.

Мы смогли воспроизвести результаты Сэри, а потом продолжить исследования на их основе благодаря приезду в лабораторию двух очень разных физиологов, уже имевших ученую степень, — Терри Паттерсон и Дейва Гилберта. Терри только что защитила диссертацию, работая на цыплятах с Марком Розенцвейгом в Беркли. Карьера Дейва после получения степени в Бирмингеме была не совсем гладкой, и к тому времени, как я получил субсидию, он явно недоиспользовал свои возможности в качестве доктора философии, перебиваясь мытьем витрин, поскольку получить деньги на научную работу в Англии восьмидесятых годов было довольно трудно. Практически с момента появления Терри и Дейва в лаборатории между ними возникла личная неприязнь, но и как экспериментаторы, и в теоретическом плане они составляли великолепную пару. Мы спланировали эксперименты так, чтобы один производил повреждение мозга, второй обучал цыплят, не зная о характере повреждения, а третий (обычно это был я) проводил последующие испытания, опять-таки не зная о сделанном двумя другими.

Мозг повреждали так же, как в нейрофизиологических экспериментах. Цыпленка наркотизировали и стереотаксически вводили в мозг электрод (тонкую проволочку) так, чтобы его кончик оказался в нужном месте. После этого пропускали ток, разогревавший кончик электрода. Под действием повышенной температуры (или высокочастотных колебаний) клетки вокруг электрода погибали; размеры повреждения контролировали, изменяя силу тока и продолжительность воздействия. Затем электрод извлекали, кожу на голове зашивали и цыпленку давали возможность оправиться от наркоза в течение ночи. Для оценки влияния самой операции и наркоза в каждой подопытной группе имелись цыплята, подвергавшиеся «ложной» операции: с ним проделывали все, что и с остальными, но через электрод не пропускали ток. Все это тонкая работа, но при необходимых навыках за рабочий день можно прооперировать до дюжины цыплят. Они хорошо переносили операцию и наркоз: придя в себя, цыплята с поврежденным IMHV или LPO выглядели совершенно нормальными и не отличались ни от ложно оперированных, ни от интактных контрольных особей. После оценки поведения цыплят забивали, а поврежденные участки мозга исследовали под микроскопом. Как и в других случаях, для получения статистически достоверных результатов эксперимент многократно повторяли, чтобы в каждой опытной (не контрольной) группе насчитывалось двенадцать или более цыплят. При четырех рабочих днях в неделю (это дни, когда вылупляются цыплята) с учетом времени, затрачиваемого на ложные операции и на проверку локализации повреждений, для получения одной серии результатов требуются примерно три недели; практически же на это уходит около месяца, поскольку что-то всегда идет не так: то цыплята не вылупляются, то нужно идти на какое-то заседание и т.п.¹.