Готтентотская мораль. 05-09-2008

Оппозиции необходимо выработать общий взгляд на действия Кремля в Южной Осетии и Абхазии

Когда высокие официальные лица и прикремлевские пропагандисты, дававшие гневные отповеди критикам бомбардировок и зачисток в Чечне, негодуют по поводу военных преступлений Саакашвили, они могут вызвать лишь отвращение и презрение. Не дороже стоит и возмущение значительной части обывателей, с полнейшим равнодушием взиравших на трагедию чеченского народа. Эти обыватели не вышли за пределы первобытного племенного сознания с его «готтентотской моралью»: когда «чужие» стреляют из «Градов» по «нашим» — это преступление, когда же «наши» стреляют по «чужим» — это доблесть. И волнуют их отнюдь не страдания народа Южной Осетии. Для них обстрел города из «Градов» — всего лишь «неуважение к нам». Вряд ли обыватели так возмущались, если бы жителей Цхинвали убивали с полным уважением к великой энергетической державе. Например, заявили бы при этом, что Грузия отказывается от вступления в НАТО.

Но истина не перестает быть истиной от того, что ее изрекают лицемеры и фарисеи. А истина состоит в том, что президент Грузии на сегодняшний день такой же убийца и военный преступник, как Караджич, Ельцин и Путин.

Эта истина не перестает быть истиной и от того, что «защитники прав народа Южной Осетии» в ходе «операции по принуждению Грузии к миру» уже натворили гадостей не меньше, чем Саакашвили в Цхинвали (а что они еще натворят, никто не знает). Куда больше, чем воевать с вооруженным противником, им нравится наказывать его гражданское население. Такова их природа. Хищники с психологией карателей не могут в одночасье превратиться в освободителей и защитников прав человека. Но погребенным под развалинами Цхинвали было все равно, кто их вызволит: рыцари без страха и упрека или такие же бандиты, как те, кто их бомбил. А среди российских граждан есть и такие, кто искренне ужаснулся тому, что стоит за формулой «восстановление территориальной целостности». И теперь задумается.

Именно принцип приоритетности сохранения территориальной целостности по отношению к праву народов на самоопределение вновь наглядно продемонстрировал свою архаичность и антигуманность в ходе последних трагических событий. Этот феодальный по своей сути принцип предполагает, что подданные являются имуществом государства и не им решать, кому принадлежать.

Между тем именно так «по умолчанию» трактуют международное право консервативные правящие элиты большинства современных государств. Международно-правовые документы же не дают прямого ответа на вопрос, что и в каких случаях должно быть приоритетно. Но поскольку право на самоопределение в них все же зафиксировано и из песни слова не выкинешь, используется оно «сильными мира сего» весьма своеобразно: как общее правило приоритетна территориальная целостность, но для исключительных случаев можно использовать право на самоопределение. А так как признанных на международном уровне правовых критериев, по которым можно определить степень исключительности ситуации, также не существует, эту степень определяют все те же «сильные» как им Бог на душу положит, фактически исходя из соображений «реальной политики» и собственных прагматических расчетов.

Двойной стандарт лидеров Запада не менее отвратителен, чем фарисейство кремлевских клоунов. Те, кто говорит о непременном сохранении территориальной целостности Грузии, не могут не понимать, что оно возможно лишь ценой массового насилия над населением Южной Осетии и Абхазии, не меньшего, чем насилие Милошевича в Косово. Способы приведения к покорности населения, устойчиво не желающего под данной властью жить, не изменились со времен древних римлян и Чингисхана. Других способов не существует в природе. Зачистка, она и в Африке зачистка.

Многие правозащитники скептически относятся к праву на самоопределение. Они указывают, например, на то, что размежевание по условным, искусственно проводившимся в лоскутных государствах административным границам само по себе рождает массу новых несправедливостей, новых недовольных и ущемленных в правах. Действительно, национальный эгоизм бывших союзных республик под стать национальному эгоизму бывших автономий. И те, и другие пытаются опираться на прежние условные границы: в одном случае — на границы республик, в другом — на границы автономий. А если может быть оспорено одно, то может быть оспорено и другое. Но категорически отказываясь в течение многих лет даже обсуждать независимость Южной Осетии и Абхазии, Грузия сама лишила себя возможности поставить вопрос хотя бы о более справедливых границах. А совершив широкомасштабное военное вторжение в Южную Осетию, Грузия в сильнейшей степени затруднила решение и без того непростой проблемы возвращения грузинских беженцев. Даже Юлия Латынина недавно признала, что государство, пославшее танки против населения территории, которую оно считает своей, тем самым теряет всякое право на эту территорию. Популярный сейчас Столыпин как-то сказал: «В политике нет мести, но есть последствия».

Как и следовало ожидать, грузинская война вызвала обострение разногласий в оппозиции по линии «либералы-патриоты». Причем и те, и другие на самом деле исходят из одной и той же логики — логики геополитики, хотя и с обратным знаком. Просто одни больше всего опасаются имперских устремлений Москвы, другие — Вашингтона. В результате одни невольно смазывают вопрос о гадостях, совершаемых руководством Грузии, другие готовы хотя бы временно закрыть глаза на некоторые не самые красивые «шалости» Кремля.

Сможет ли оппозиция преодолеть эти разногласия и выработать какую-то общую платформу по нынешнему кризису? Для этого надо, как минимум, отбросить ложную, разъединяющую нас логику геополитики. А вот правозащитная логика, на мой взгляд, способна нас объединить. Если будет взята на вооружение она, сразу станет ясно, что приверженность западной системе ценностей вовсе не предполагает некритическое одобрение всего, что делают правящие круги ведущих западных стран. А противостояние политике этих стран вовсе не означает отрицание западной системы ценностей. Если эти ценностей становятся менее значимыми для самой западной элиты, противостоять ей можно и нужно, даже в одиночку. Калькулировать доходы и убытки от такого противостояния — подход, недостойный оппозиции.

Удастся ли найти взаимоприемлемую основу для общей позиции, во многом зависит от расстановки приоритетов и акцентов. Со своей стороны хочу предложить следующий набросок:

Первое. Безусловное осуждение действий режима Саакашвили в отношении Южной Осетии. Оно должно стоять именно на первом месте. Когда некоторые либеральные общественные деятели и правозащитники упоминают о своем осуждении Саакашвили между прочим, этого совершенно недостаточно, создается впечатление снисходительного отношения к безобразиям «мелкого мерзавца». Логика «главный мерзавец — тот, который самый сильный» работает не всегда. Важно подчеркнуть, что никакие провокации осетинской стороны, никакие подлости и гипотетические намерения Кремля не могут служить оправданием нападения на Южную Осетию. Точно так же, как планы Сталина напасть на Гитлера первым есть гипотетические намерения, а нападение Гитлера на СССР — исторический факт. Очевидно, что действия грузинской стороны не были спонтанной нервной реакцией на провокации, а планировались и готовились давно с целью насильственного установления контроля над территорией Южной Осетии.

Второе. Признание военного вмешательства России в сложившейся ситуации оправданным защитой жизни и свободы населения Южной Осетии. Хотя оно выходит за правовые рамки, установленные прежними международными соглашениями об урегулировании грузино-осетинского конфликта, но перечеркнуло эти соглашения, сделало их фактически не действующими массированное применение военной силы грузинской стороной. Факт выхода за рамки прежних договоренностей и фактическое прекращение их действия также необходимо честно признать и отстаивать его вынужденность. Попытки ссылаться на эти договоренности смехотворны и лишь превращают защиту российской позиции в клоунаду, в бессмысленное хамство окружающему миру с единственной целью самоутвердиться.

Третье. Одновременно должны быть осуждены все действия Кремля, выходящие за рамки защиты населения Южной Осетии, прежде всего те, которые привели к гибели мирных граждан Грузии. Эти действия не были вынуждены. У России было более чем достаточно сил, чтобы дать отпор грузинскому вторжению, не разрушая военную инфраструктуру Грузии и не вводя войска на ее территорию. То, что российское руководство действовало в соответствии с известной «доктриной Пауэлла» — слабое утешение. Почему эта американская доктрина должна быть для нас критерием? Когда янки, не вступая в боевой контакт с зачищавшей Косово сербской армией, наказывали «плохих сербских парней» с безопасного расстояния бомбардировками Белграда, это не прибавило уважения к США в мире. И любые действия Кремля, направленные на то, чтобы отомстить, наказать и унизить грузинский народ, должны осуждаться.

Четвертое. Констатация того факта, что одностороннее, то есть в обход международных структур (прежде всего ООН), признание Российской Федерацией независимости Южной Осетии и Абхазии явилось логическим следствием нежелания западных лидеров обсуждать вопрос о статусе этих республик. Кремль трудно упрекнуть в том, что шестой пункт плана Саркози-Медведева куда-то делся. Двойной стандарт и избирательное применение международно-правовых норм правящими кругами Запада также должны быть решительно осуждены. Возвращение процесса самоопределения народов Южной Осетии и Абхазии в международно-правовые рамки возможно и желательно, но лишь при согласии западных стран всерьез заняться разработкой механизма, который позволит малым народам реализовывать свое право на самоопределение. Точно также возможна и желательна замена российских войск в Абхазии и Южной Осетии нейтральными миротворческими силами, но только после заключения всеобъемлющего международного соглашения о путях окончательного решения проблемы. Условием такого соглашения является недвусмысленно выраженная готовность Грузии признать волю народов этих республик после того, как она будет выражена в рамках международно согласованных процедур. Пока же такое соглашение не достигнуто, присутствие российских войск в Южной Осетии и Абхазии является единственной гарантией безопасности их населения, каков бы ни был кремлевский режим.

Пятое. Поддержка определенных шагов Кремля как вынужденных не должна означать поддержки его целей. Оппозиции необходимо четко обозначить принципиальное отличие своих целей от целей режима. Истинной целью режима, несмотря на все красивые слова, было и остается самоутверждение через демонстрацию силы. Приоритет международного права — вообще герой не его романа. Его идеал — мир, поделенный на сферы интересов между великими державами, каждая из которых по своему хотению определяет, что есть право в ее сфере. Вожделенная мечта Кремля — признание за ним такой сферы, где он может действовать без ограничений. В борьбе за такую сферу он, подобно западным элитам, играет судьбами народов, которые для него не более чем пешки на великой шахматной доске. Цель же оппозиции — справедливость, право и свобода. И если Кремль, вынуждаемый обстоятельствами, будет действительно добиваться серьезного и содержательного международного обсуждения проблем самоопределения, его следует в этом поддерживать. Если же он сам будет уклоняться от такого разговора или подменять его дворовым хамством, его необходимо беспощадно критиковать.

Как депутат Национальной ассамблеи вношу на ее рассмотрение этот набросок в качестве проекта общей платформы оппозиции.

Есть ли жизнь в Думе? 27-10-2009

Судьба системной оппозиции: победа над путинским режимом или небытие

Недавно я высказал в «Ежедневном журнале» предположение, что последовавший после «выборов» 11 октября демарш думской оппозиции знаменует начало распада всей существующей в России системы «управляемой демократии». Конечно, предположение это может показаться слишком смелым и оптимистичным. Спорным является уже вопрос, в какой степени думские партии (КПРФ, ЛДПР и «Справедливую Россию») можно считать оппозиционными. Существует мнение, что к ним неприменимо даже такое понятие, как «системная оппозиция». Что они — не более чем дополнительные головы гидры власти, лишь имитирующие оппозицию с целью обмануть доверчивый Запад и поймать души и голоса потенциально недовольных граждан. Причем действуют они исключительно в обмен на материальные блага и не имеют никаких собственных принципов и идеалов. Как и сама партия власти.

Как и любой политический штамп, подобные представления страдают упрощенностью. Прежде всего бросается в глаза крайнее неравноправие голов «гидры». Партия власти у нас все-таки одна, и административными рычагами она больше ни с кем не делится.

Времена, когда представители КПРФ или ЛДПР могли входить в реально правящую элиту (например, занимать губернаторские должности), прошли.

Прочим «головам» осталось лишь изображать из себя «общественность» и служить «мальчиками для битья».

Но и считать их всего лишь нанятыми актеришками без убеждений и морали, полностью управляемыми марионетками тоже не вполне точно. Это люди, согласившиеся играть определенную публичную роль по определенным правилам не только из чисто шкурных соображений, от человеческой трусости и приспособленчества, но и по идейным мотивам. Не замечать идеологическую составляющую у «статусных» партий было бы неправильно.

Думские партии (включая даже «Единую Россию») имеют свою систему политических ценностей, причем общую для всех четырех. Это патерналистско-государственническая идеология. Другое дело, что в этой идеологии содержатся положения, отчасти соответствующие положениям классических западных идеологических моделей (консервативной, либеральной и социалистической). Соответствие это нечеткое и неполное. Ту же «Справедливую Россию», созданную Кремлем с целью обозначить некую социал-демократическую тенденцию, лепили «из того, что было». И в нее вошли люди очень разные: от умеренно левых либералов вроде Оксаны Дмитриевой до единомышленников крайне правой Натальи Нарочницкой. Как это ни парадоксально,

наиболее близка к одной из «чистых» идеологических моделей «Единая Россия» — казалось бы, всего лишь ассоциация примитивных карьеристов, вообще не склонных задумываться над экзистенциальными вопросами.

Это классическая правоконсерватиная партия недоиндустриальной эпохи, и свою идеологию она выражает все более громко, хотя и косноязычно.

Все партии, представленные сегодня в Госдуме, являются в большей или меньшей степени противниками политической системы, в которой гражданское общество первично, а государство вторично. Если они и принимают какие-то демократические принципы, то в более или менее усеченном виде. Все парламентские партии стремятся сохранить существующую систему в целом и в этом смысле являются ее частью. В этом — идейная мотивированность их готовности «играть по правилам», их, казалось бы, совершенно бесхребетного оппортунизма. Но это не значит, что между этими партиями не может возникнуть реальный конфликт интересов. Или, что у них не может быть разных точек зрения на то, как систему улучшить. И часть представителей партий Госдумы могут быть реально встревожены тем, что шофер обезумел и гонит машину к пропасти. А это и называется быть системной оппозицией.

Конечно, это конформистская, верноподданническая оппозиция Его Величества. Такая «партия умеренного прогресса в рамках законности». И с позволения властей, разумеется. Вроде октябристов при царском режиме (называть «справедливцев» эсерами можно лишь в насмешку).

Такая оппозиция стремится действовать внутри системы и по ее правилам с целью наделить систему лицом, более похожим на человеческое, и избежать ее обвального разрушения.

Этим системная оппозиция и отличается от внесистемной, исходящей из других ценностей, стремящейся заменить систему принципиально иной и не боящейся идти на ее разрушение, если другого пути не остается.

Чей подход продуктивнее, спор извечный. Но оба они, эти подходы, есть всегда, и между их приверженцами складывается определенное естественное разделение функций и ролей (так же, как разделение социальных ролей по полу и возрасту). Приверженцы не должны смешиваться, но бывают исторические моменты, когда им необходимо взаимодействовать. Приходится взаимодействовать. Как пришлось тем же октябристам взаимодействовать с самыми крайними радикалами во время Февральской революции, хотя они вовсе не были этому рады.

Их допек режим. Они честно пытались спасти его от самого себя. Старались не раскачивать лодку. Сначала ограничивались статьями про безумного шофера. Потом перешли к более активным действиям. Именно обличительные выступления депутатов верноподданнической кадетско-октябристской оппозиции в ноябре 1916 года ее лидер Милюков назвал через много лет «штормовым сигналом к революции». Хотя хотели кадетско-октябристские депутаты ровно противоположного: выпустить пар в надежде на то, что «улица будет молчать, пока говорит Дума». Вот ведь как иногда получается.

Путинская система держалась на молчаливом соглашении режима со статусными оппозиционными партиями о том, чего они не должны делать.

Они не должны были всерьез претендовать на власть, наносить режиму действительно опасные удары, «раздувать» тему чеченской войны и некоторых сопутствовавших ей событий, докапываться до того, как представители правящей элиты зарабатывают на свою нелегкую жизнь, оспаривать легитимность проводившихся режимом «выборов». Они не должны были выносить политику из кабинетов и коридоров на улицы и площади. Кроме того, они не должны были якшаться с радикальными внесистемными оппозиционерами, подлежащими полному вытеснению за пределы «единого информационного пространства» в маргинальное гетто. За это парламентским партиям гарантировалось место в картонных представительных органах и на виртуальной информационной площадке. Во всяком случае, они так думали, что гарантировалось.

Оказалось, ничего не гарантировалось. Статусные оппозиционеры ни разу даже не попытались подкрепить свои вялые иски об отдельных фальсификациях хоть какой-то общественной кампанией и в общем безучастно наблюдали, как режим методично уродовал выборное законодательство, превращая его в инструмент манипуляций. Но когда вслед за радикалами в маргинальное гетто были вытеснены и партии «промежуточные», хотя и пытавшиеся играть по правилам системы, но все же отстаивавшие альтернативные ей ценности (СПС и «Яблоко»), вот тогда пришел и их черед. В своем стремлении к неограниченной экспансии «медведь-разбойник» руководствовался исключительно давительным и хватательным рефлексом. Система отторгала как инородное тело любую оппозицию — даже самую послушную, управляемую, лояльную. Система начала пожирать встроенные в нее стабилизаторы. Шофер сошел с ума.

Я не думаю, что этот сценарий изначально входил в планы правящей силовой олигархии. Временщики-однодневки вряд ли способны думать так далеко вперед. К реализации задачи обеспечения надежной несменяемости власти они шли на ощупь, методом проб и ошибок. Но сейчас власти не могли не понять: хитроумная сурковская имитационная управляемая многопартийность работать больше не будет. И они будут пытаться перейти к более простой и проверенной временем однопартийной системе тоталитарного типа. Если не столкнется с отпором.

У нас очень популярен конспирологический взгляд на мир, согласно которому все, что происходит в российской политике, срежиссировано из Кремля. Такая разновидность теории заговора, специфическая форма «лагерной болезни» — приобретенной мании преследования, когда «кругом измена катит». Сама возможность наличия собственной политической воли у кого-либо, кроме власти, не рассматривается в принципе. Между тем даже самый дешевый балаган состоит из живых людей. В столкновении их страстей и интересов, в сложнейшем переплетении их мотивов, от самых низменных до самых возвышенных, пробивают себе дорогу закономерности политического развития, не подвластные никаким изощренным политтехнологам, всесильным серым кардиналам, инсайдерам и агентам влияния. Так что и артисты могут начать играть «от себя», и прислуга может взбунтоваться. А последние телодвижения Кремля, весьма неуклюже кидающегося от кнута к прянику, свидетельствуют о том, что там действительно встревожены. И задергались.

Системная оппозиция не может не понимать, что если сейчас она не добьется перевыборов хотя бы в нескольких регионах и реального наказания некоторых мошенников, на ближайших «выборах» ее окончательно дочистят.

И системная оппозиция уйдет в политическое небытие. Именно такая судьба ждет ее, если она удовлетворится каким-то там консультативным советом при Думе с участием представителей не прошедших в нее партий или дополнительным постом вице-спикера. Если системная оппозиция успокоится после того, как ее по-отечески утешит президент, а в конце протокольной встречи еще раз посоветует обратиться в «басманный» суд. Если даст испугать себя страшилками о том, что скандал играет на руку внешним силам, желающим поставить Россию на колени, или купится на дешевую лесть, что, мол, ее критика очень полезна для самосовершенствования системы и к ней прислушиваются. Если в очередной раз ограничится выпусканием пара.

Если случится это, туда системной оппозиции и дорога. Не жалко. Хоть место расчистится. Но может произойти и по-другому. Конформистские лидеры системной оппозиции, несмотря на их огромное желание, несмотря на многочисленные попытки (которые, конечно же, будут предприниматься), так и не смогут вновь по-тихому договориться с режимом. Тогда все идеологические, программные и стилистические расхождения с этими людьми будут несущественны. Тогда отношение к ним должно определяться исключительно тем, будут ли они действительно всеми возможными способами добиваться перевыборов и наказания фальсификаторов.

Если будут, им многое можно будет простить. Потому что,

если лидеры системной оппозиции этого добьются, быстрый самораспад путинского режима неизбежен.

Режима, который держится не столько на силе, сколько на вполне добровольной (отнюдь не под угрозой расстрела) готовности очень многих людей заниматься имитациями. Изображать из себя и делать вид. Дмитрий Шушарин прав: подобные режимы укрепляются не в переговорах и компромиссах, а в политическом хамстве. Но им бывает достаточно один раз по-настоящему нарваться, чтобы все заело.

Пусть придворная фронда обивает пока пороги кабинетов, в которые приличные люди давно не ходят, пусть демонстрирует лишний раз бессмысленность таких хождений. Лишь бы она этим не ограничилась. И тогда, может быть, мы еще увидим Защитника Редких Животных, уговаривающего нацлидера отказаться от власти ради сохранения империи. Хотя, конечно, он — не Гучков. Недотягивает.

Выйти из ступора. 12-02-2010

Ради спасения России КПРФ создаст оппозиционную коалицию

КПРФ обычно причисляют к партиям так называемой системной оппозиции. Само это понятие достаточно расплывчато, и в него подчас вкладывается очень разное содержание. От партий, специально созданных режимом для имитации оппозиции, обмана доверчивой публики и направления ее недовольства в безопасное для режима русло, до вообще всех, кто действует «в рамках системы», играет по ее правилам. Под первое, узкое значение этого понятия КПРФ явно не подходит. Она не могла быть создана нынешним режимом хотя бы потому, что существовала до него. Относительно же второго, широкого значения сразу возникает вопрос: можно ли назвать «системным» любого, кто пользуется благами государственной регистрации, участвует в выборных кампаниях, получает согласования на митинги — одним словом, действует в рамках существующего законодательства? Ведь законы антидемократические, и, подчиняясь им, ты их «легитимизируешь», то есть укрепляешь систему.

Далекие политические предки нынешних коммунистов, социал-демократы — большевики, весьма искусно и эффективно пользовались легальными возможностями думской монархии, хотя никакого пиетета к ее законам не питали, а ту же Думу называли не иначе как ублюдочной. И никто сегодня не называет их системной оппозицией царскому режиму. Поэтому сразу внесем уточнения.

Системной оппозицией в широком смысле мы будем называть тех, кто подчиняется не просто действующим законам, а неким установленным режимом негласным, неформальным правилам.

Кто соглашается не предпринимать шагов, которые режим считает для себя опасными, соглашается «не делать им больно». Не просто «играет по правилам», но подыгрывает режиму, играет с ним в поддавки. В расчете на то, что его допустят к выборам, а голоса будут красть «по-божески», оставляя столько, сколько нужно для образования маленькой, ни на что не влияющей парламентской фракции.

Злые языки говорят, что за свое «хорошее поведение» системные партии — как бы это помягче — имеют дополнительные источники финансирования. Помимо официальных. Причем одни считают, что их представители получают прямые указания непосредственно в кабинете Суркова, другие — что имеет место «молчаливый» договор с дьяволом. Все ведь и без слов понимают, чего от них хотят.

Я, что называется, свечку не держал, да и не очень нуждаюсь в этой гипотезе. Те, кто представляет себе нашу политическую жизнь исключительно в виде театра продажных марионеток, упускают из виду, что системные игроки, как правило, имеют собственные вполне идейные мотивы вести себя именно так. Одни, хотя и видят в сложившейся системе отдельные недостатки, но в целом ее поддерживают, разделяют ее ценности. Другие, хотя и исповедуют иные ценности, надеются достичь большего «в рамках возможного». Строго говоря, системной оппозиции, как в странах устоявшейся демократии (то есть вполне реальной, самостоятельной, независимой оппозиции, разделяющей в то же время фундаментальные основы сложившейся общественной системы), у нас вообще нет.

Наша авторитарная система в принципе отторгает любую немарионеточную оппозицию, как чужеродное тело. Поэтому правильнее говорить о системной полуоппозиции и полусистемной оппозиции.

Какое место в этом раскладе занимает КПРФ? Ее критики утверждают, что лидеры этой партии ни о какой серьезной борьбе за власть давно не помышляют, да она им и не нужна. Они нашли вполне комфортную нишу, в которой достаточно лишь иногда выступать с дежурными проклятиями в адрес «антинародного режима», чтобы удерживать свой традиционный, ностальгирующий по советской эпохе электорат. То есть все опять сводится к личному конформизму Зюганова и его команды.

На мой взгляд, все много сложнее. Дело в том, что партия, считающая себя наследницей «людей семнадцатого года», смертельно боится любой новой революции. Боится в силу своей патерналистско-государственнической, державной идеологии (близкой, заметим, к идеологии режима). И ее «социализм» далек от раннего революционного социализма, как от Луны. Такой социализм Маркс и Энгельс называли феодальным или консервативным. Сегодняшняя КПРФ — это глубоко консервативная, очень, по сути, правая партия. И ее основной мотив — не допустить ослабления государственных институтов, какими бы они ни были.

С другой стороны,

правящую клептократию КПРФ искренне ненавидит, но как отстранить ее от власти, не ослабляя при этом государственные институты, не знает.

Понятно, что сделать это в рамках нынешних выборных процедур невозможно — клептократия об этом позаботилась за последние десять лет. Но революция — это «оранжевая чума», это крах державы, которая станет добычей своих геополитических конкурентов. Неспособность решить задачу отделения правящей клептократии от государственных институтов и повергает КПРФ в политический ступор.

Во всяком случае, можно говорить о мучительной борьбе мотивов в мятущихся душах зюгановцев. И под влиянием внешних факторов «соотношение сил» этих мотивов может меняться. Всплеск протестной активности, безусловно, является одним из таких факторов. И на этот фактор прямо указал в своем заявлении от 8 февраля Геннадий Зюганов. Отметив, что в калининградском митинге «принял участие самый широкий спектр общественных сил, включая коммунистов и их политических оппонентов», он сделал вывод, что «снизу, стихийно, выкристаллизовывается Патриотический фронт за спасение и возрождение России». Лидер КПРФ заявил, что «в этой связи

КПРФ подтверждает готовность на равноправной основе сотрудничать с ответственными оппозиционными силами, заинтересованными в процветании страны и возвращении России на путь развития, социальной справедливости и благосостояния всего народа».

Как справедливо отмечал в «Ежедневном журнале» Евгений Ихлов, возникновение оппозиционной коалиции антибуржуазных и буржуазно-демократических сил смертельно опасно для авторитарного режима. Режим это понимает, поэтому саботаж любых попыток создания такой коалиции входит в пакет важнейших неписаных правил системного поведения. Означает ли заявление Зюганова, что, почувствовав шанс на изменение статус-кво, КПРФ готова пойти на риск и нарушить этот негласный запрет? Или лидеры КПРФ намерены лишь имитировать усилия по созданию широкой коалиции, а на самом деле все в очередной раз заболтать и утопить? Чтобы понять это, надо внести еще несколько уточнений.

КПРФ действительно и раньше выступала за некий патриотический (или «народно-патриотический») союз ответственных и заинтересованных в благосостоянии народа сил, но неизменно исключала из такого возможного союза либералов. Не относила их ни к ответственным, ни к заинтересованным в благосостоянии народа. Между тем упомянутые в заявлении калининградские «политические оппоненты коммунистов» — это именно либералы, причем разные — и внесистемные, и не очень. И о серьезности намерений КПРФ можно будет судить по тому, насколько она окажется готова к взаимодействию с этими силами.

Я не буду в этой статье подробно разбирать вопрос о готовности самих либералов к сотрудничеству с КПРФ. Ограничусь утверждением, что

люди, готовые на такое сотрудничество, среди либералов есть, а позиция многих также может сильно меняться в зависимости от внешних факторов.

В том числе и от поведения коммунистов. И если лидеры КПРФ действительно заинтересованы, чтобы число таких либералов возросло, они прекрасно знают, какие слова для этого нужно сказать.

Никто не будет добиваться от коммунистов отказа от приоритетного для них требования социальной справедливости и благосостояния всего народа. Никто не будет посягать на их кровное. Но у либералов есть свои приоритеты, требующие, чтобы достаточно невнятные пока упоминания о «консервирующей отсталость вертикали власти и полицейщине» были как минимум конкретизированы. С этого места хотелось бы услышать поподробнее. Хотелось бы услышать, как товарищи коммунисты предлагают демонтировать мертвящую вертикаль и покончить с полицейщиной. Чтобы завоевать сердца либералов, коммунисты должны хотя бы четко проговорить, какие законы — о выборах, партиях, СМИ, митингах, экстремизме? — должны быть пересмотрены для достижения «народовластия», как должны быть перераспределены полномочия между исполнительной и законодательной властью и т. д.

Повторю еще раз: если у них действительно есть намерения. Намерения демонтировать вертикаль, бороться с полицейщиной и создавать для этого широкую коалицию, а не ставить очередную дымовую завесу собственному конформизму. И лучше бы им с этим не затягивать. Потому что, как верно отмечает товарищ Зюганов, если открывшийся исторический шанс на изменение положения будет упущен, «он может не повториться еще длительный срок».

Сети для Гулливера. 03-03-2010

Демократия в России станет жизнеспособной благодаря экспроприации

Система «имитационной демократии», сформировавшаяся в постсоветской России (как и в большинстве «эсенговных государств»), призвана обеспечить несменяемость правящей элиты, во всяком случае в рамках действующих выборных процедур. Это правление мафиозно организованных «крутых ребят», у которых «все схвачено». Данная система разлагает, коррумпирует и государство, и общество, генерируя хамство начальства и холуйство подчиненных, удушая в людях зачатки гражданского сознания, убивая в них чувство собственного достоинства, насаждая приспособленчество, приучая снисходительно относиться к любой лжи, трусости, подлости. Ведь «они» могут все, а «мы» от них во всем зависим и сами не можем ничего.

Никакое дальнейшее развитие гражданской жизни невозможно без отстранения от власти нынешней правящей группы и слома механизма, обеспечивающего ее несменяемость.

Такая смена власти и системы независимо от форм, в которых она будет протекать, по сути, является антиавторитарной и антиолигархической (в «марксистско-ленинской» терминологии — буржуазно-демократической) революцией.

Разумеется, объективная необходимость — это еще не неизбежность в самое ближайшее время. Февральская революция 1917 года тоже не была неизбежна именно в феврале. Толчком к ней послужило совершенно случайное совпадение совершенно неполитических обстоятельств (природных, погодных, календарных). Однако надо осознать: сохранение нынешнего положения — это путь в никуда. У России как государства и цивилизации просто нет исторического времени дожидаться, пока из продуктов разложения путинской системы само вырастет что-то новое и живое. В случае же серьезного обострения социальных противоречий (что представляется достаточно вероятным) правящая олигархия, если она не будет отстранена от власти, установит открытую террористическую диктатуру, режим «Железной пяты». Поэтому следует не вздыхать по поводу рисков, связанных с революционными процессами, а озаботиться вопросом, что можно сделать, чтобы эти процессы не оказались катастрофическими.

Революции происходят тогда, когда против режима оказываются готовы активно выступить тысячи людей, которые до этого были либо ему вполне лояльны, либо хотя бы пассивны. В такой момент то, что еще вчера воспринималось массовым сознанием как привычная обыденность, данность, норма жизни (например, воровство голосов на выборах или обычное воровство) вдруг осознается как страшное оскорбление и унижение. Отчуждение органов власти от общества, до этого мало кого волновавшее, вдруг начинает переживаться крайне болезненно. Режиму вдруг вспоминают все то, о чем до этого старались не думать и что, во всяком случае, не вызывало возмущения (вспомнят и Дубровку, и Беслан, будьте уверены). Непосредственным толчком к такому возмущению в принципе может послужить что угодно — от очередного коррупционного скандала, до проигрыша спортивных состязаний.

Спрогнозировать, а тем более спланировать и срежиссировать такие вещи невозможно, сколько бы модные политтехнологи не утверждали обратное. Однако можно достаточно точно просчитать, какие действия оппозиции повысят шансы на мирный и успешный исход революции. Здесь я хочу остановиться на нескольких моментах, которые в этой связи представляются мне важными.

Во-первых,

оппозиция должна стремиться объединить всех, кто хочет, чтобы власть находилась на службе обществу, а не общество находилось на службе власти,

кто согласен, что политические свободы являются тем инструментом, который совершенно необходим для формирования и выражения общественной воли. Потребность иметь ответственную перед народом власть может облекаться в разные идеологические, мировоззренческие одежды: и в либеральные, и в коммунистические, и в «национально-патриотические». Значит, и организации, представляющие весь спектр этих взглядов, могут и должны участвовать в совместной борьбе с авторитарно-олигархическим режимом.

Во-вторых, вполне вероятно, что в какой-то момент откроется возможность для сотрудничества непримиримой оппозиции с партиями, в большей или меньшей степени встроенными в путинско-сурковскую систему. Нарастание кризиса системы, равно как и нарастание общественной активности снизу может заставить эти партии значительно радикализироваться и выйти из-под контроля Кремля. От такой возможности ни в коем случае не следует отказываться. Напротив, любые подвижки в этом направлении надо приветствовать и поощрять.

Речь, конечно, не идет о том, чтобы верить на слово любому, кто скажет, что он за политические свободы и честные выборы. Судить о серьезности антиавторитарных намерений тех или иных политических сил можно будет, среди прочего, и по их готовности поддержать программу радикальной политической реформы, которая не только сломает систему несменяемости власти, но и сделает невозможным восстановление механизма манипулирования обществом со стороны каких бы то ни было новых «прогрессоров». Отсюда следует «в-третьих».

В третьих, объединенная оппозиция должна выработать и принять совместный проект такой реформы, включающей:

• значительное расширение прав представительных органов в центре и в регионах по контролю над исполнительной властью;

• перераспределение властных полномочий (и финансовых ресурсов) от центра к регионам, восстановление выборности их глав, а также Совета Федерации;

• демократизацию избирательного и партийного законодательства.

Нынешние законы о выборах и партиях — один из важнейших элементов путинской имитационной «управляемой демократии». Они образуют ансамбль всевозможных барьеров и фильтров, препятствующих проникновению в представительные органы нежелательных для режима политических сил. Каждое из этих препятствий по отдельности может казаться незначительным и преодолимым, но вместе эти тонкие ниточки сплетаются в ту самую сеть, которой лилипуты связали Гулливера.

Так, избыточные юридические требования к партиям делают фактически невозможной их регистрацию и допуск к выборам против воли властей, а упразднение одномандатных округов исключает участие в выборах «мимо» допущенных властями партий. Запрет на участие в выборах объединений, не имеющих формального статуса партии (в том числе межпартийных блоков), исключает из избирательного процесса гибкие формы политических союзов, в которых каждый участник сохраняет свою идентичность. Составить общий список кандидатов или поделить одномандатные округа вполне могут организации, которые никогда в жизни не объединились бы в одну партию. Поэтому законодательство работает не на укрупнение сегментов политического спектра (как утверждают пропагандисты режима), а, наоборот, на его еще большее раздробление, в условиях которого основная масса политических оппонентов власти заведомо не имеет шанса преодолеть непомерно высокий семипроцентный избирательный барьер.

Слияние же всех оппозиционных течений в некую единую обезличенно-усредненную псевдопартию (к чему как-то призвал известный политический артист Жириновский) только ослабило бы оппозицию.

Вряд ли хоть кто-либо из оппозиционно настроенных избирателей увидел бы в такой «партии» отражение собственных устремлений.

В результате значительная часть граждан просто не получает представительства в парламенте, а незанятые депутатские места делят прокремлевские партии. Их доля в Думе, таким образом, значительно превышает долю их сторонников в обществе. Поэтому реформа, призванная восстановить механизмы влияния общества на власть, в обязательном порядке предполагает восстановление смешанной пропорционально-одномандатной системы, существенное понижение процентной планки для прохождения в парламент, восстановление права создания избирательных блоков, упрощение процедуры регистрации партий и их кандидатов на выборах, резкое ограничение возможностей отказывать в регистрации и снимать с регистрации. Дополнительные рычаги, позволяющие обществу блокировать попытки власти им манипулировать, дают также графа «против всех» и минимальный порог явки.

Устранение всего, что препятствует свободному волеизъявлению общества, и позволяет власти навязывать ему свою волю — это и есть, по сути, программа Февраля. Естественно, «буржуазно-либеральная» часть оппозиции будет, мягко говоря, не заинтересована, чтобы за Февралем последовал новый Октябрь. Уже под конец жизни Ленин, как бы оправдываясь за Гражданскую войну, как-то сказал: «Какой дурак пошел бы на революцию, если бы действительно была реформа». То есть, если бы февральские «демократы» решились «взять левее» и выполнить ряд популярнейших требований большевиков, не выходивших, кстати, за рамки радикальной буржуазной революции (выдвинули бы предложения об условиях прекращения войны, не дожидаясь «союзников», передали бы помещичью землю крестьянам, не дожидаясь Учредительного собрания, узаконили бы, а заодно ввели бы в какие-то рамки стихийно возникший рабочий контроль над производством), никакого Великого Октября не было бы. Большевики остались бы крайне левым крылом социал-демократического движения и, возможно, подарили бы парламентской республике пару-тройку радикальных министров. Гениальный бюрократ Молотов реализовал бы себя в 1930 году, не составляя планы людоедской коллективизации, а проводя какую-нибудь государственную программу помощи фермерам в духе «Нового курса» Рузвельта.

Сегодня ликвидировать авторитарно-патерналистский режим невозможно, не затронув всю систему господства сросшейся с бюрократией и силовиками финансовой олигархии, на которую этот режим остается завязан.

А жизнеспособная демократия невозможна без существенного перераспределения доходов в пользу наименее обеспеченных слоев.

Ведь оборотная сторона той дани, которую все общество платит паразитической олигархическо-бюрократической верхушке, обеспечивая ее уже далеко не первоначальное накопление, — это задавленное борьбой за существование, зависимое от прихотей хозяев жизни население.

Таким образом, полное политическое освобождение общества, расчистка пути для его полнокровного развития невозможны без радикальных социально-экономических перемен. Естественно, представления о необходимых преобразованиях либеральной и коммунистической частей оппозиции могут сильно разойтись. Конечно, лучше всего было бы спокойно, «по-парламентски» решать эти вопросы на свободно избранной по всем демократическим нормам Конституционной ассамблее (выборы в которую будут назначены в полном соответствии с ныне действующей Конституцией). Но не факт, что история предоставит время ее дожидаться, как не предоставила она возможности спокойно дождаться Учредительного собрания.

Как конкретно могут развиваться события? Вот один из вероятных сценариев. Основным лозунгом массового протестного движения становится отставка правительства Путина, оно стремительно нарастает, парализует попытки сопротивления правящей олигархии и вынуждает номинального главу государства выполнить свое главное требование. Какое правительство придет на смену отставленному? Кабинет «нескомпрометированных» нейтральных технократов, «равноудаленных» от различных оппозиционных движений? Не факт, что таковых вообще можно будет найти. Кроме того, последней уловкой цепляющейся за власть олигархии может стать попытка пойти на «сепаратный сговор» с частью оппозиции, предоставив ей места в новом правительстве и пообещав ей выполнить какие-то ее «сепаратные» требования. Это расколет и ослабит оппозицию в целом.

А отсюда следует «в-четвертых». Оппозиция должна быть готова представить обществу согласованную программу первоочередных мер переходного правительства и свою «теневую команду», готовую эти меры осуществить до «правильных выборов». Это уже само по себе будет способствовать росту ее поддержки. Оппозиция не должна выглядеть сборищем беспринципных политиканов, объединенных лишь кличем «Долой!». А значит, необходимо заблаговременно договориться о минимальных шагах в социально-экономической сфере. И единовременной дани на капитал, который «ветром надуло» (что предлагал в свое время лидер «Яблока» Митрохин) вряд ли окажется достаточно.

Серьезный разговор с красными о социально-экономической программе будет возможен лишь в том случае, если наши либералы научились выговаривать по отношению к наиболее видным представителям путинской силовой олигархии страшное «красное» слово «экспроприация».

А уж вопрос о том, приватизировать ли их собственность по новой (на этот раз по честным и прозрачным правилам), можно оставить Конституционной ассамблее.

Наиболее распространенный аргумент против подобных мер — любое принудительное перераспределение собственности вредно для экономики. Вопрос очень спорный, но даже если это так, подобная историческая цена за стабильную парламентскую демократию в дальнейшем не представляется мне чрезмерной. Когда Столыпин противостоял сторонникам принудительного отчуждения помещичьих земель, он доказывал, что передел сам по себе не создаст более эффективного производства. Не хотел он принимать в расчет только одного: иногда моральная компенсация обществу важнее экономической эффективности. Не получившее такой компенсации общество потом устроило все то, что оно устроило, наплевав на рациональные соображения. А вот широкая национализация промышленности и финансовой сферы в ряде западноевропейских стран после войны укрепила демократию и даже до конца 60-х годов давала позитивный экономический эффект.

Отсутствие уважения к частной собственности в нынешней России в значительной степени связано с происхождением современной крупных олигархических состояний. Сегодня у либералов еще есть возможность заблаговременно договориться с красными о разумных механизмах и границах корректировки результатов криминального передела собственности. И это будет конкретный разговор, в отличие от оторванных от сегодняшней реальности склок по поводу оценок советского прошлого. Тем же, для кого национализация по Эттли (Англия 40-х) или по Миттерану (Франция 80-х) страшнее путинщины, просьба не беспокоиться. Им действительно лучше оставаться с Путиным.

Игра на нерве. 18-03-2010

Власть не должна стравливать сталинистов и антисталинистов

Взрыв страстей, спровоцированный решением столичной власти вывесить в Москве плакаты с изображением Сталина, вновь высветил очень болезненную проблему: в российском обществе продолжается противостояние непримиримых противников и ярых поклонников генералиссимуса.

За последние два с лишним десятилетия о Сталине и его эпохе было сказано, кажется, уже все, что только можно было сказать. Официальные власти за этот период, исходя из своих конъюнктурных соображений, несколько раз меняли антисталинскую риторику на чуть завуалированную просталинскую и наоборот. Но — отдадим им должное — особенно не препятствовали ни сталинистам, ни антисталинистам высказывать свою точку зрения. На контролируемых правительством центральных телеканалах выходили как просталинские, так и антисталинские программы. При этом в обществе соотношение между поклонниками «вождя» и теми, для кого он воплощает все возможное античеловеческое зло, хотя и менялось под влиянием текущей политической обстановки и зигзагов «генеральной линии», но несущественно. В любом случае по-прежнему весьма значительно количество тех, кого категорически не удовлетворяет так называемая спокойная, взвешенная оценка, устанавливающая некое «равновесие» между преступлениями и достижениями.

Вопрос о Сталине остается обнаженным нервом общественного сознания, при малейшем прикосновении к которому бьет током. И это несмотря на то, что и сидевших, и сажавших при Сталине почти не осталось в живых.

Маша Слоним пишет о юном путинце, который был потрясен фильмом «Катынь», потому что не читал о показанных в нем событиях в учебнике. Между тем в большинстве современных учебников об этом есть. По несколько строк, но есть. Даже в скандальном просталинском учебнике Данилова — Филиппова. Либо молодое дарование не ткнули в это носом, а сам он читал через страницу, либо это просто прошло мимо его сознания.

Многие антисталинисты сегодня пребывают в недоумении и растерянности. Им казалось, что многократно подтвержденные всевозможными высокими комиссиями беспрецедентные масштабы, чудовищная жестокость и вопиющая несправедливость сталинских репрессий не могут быть оправданны ничем в глазах сколько-нибудь нормальных людей. Никакими суровыми обстоятельствами и великими целями. Антисталинисты считают, что эти репрессии были результатом осознанно принятого советским руководством во главе со Сталиным решения об уничтожении всех тех, кто не вписывался в представления этого руководства о светлом будущем и казался помехой на пути продвижения к нему в силу особенностей своего происхождения, привычек, взглядов. Люди, принимавшие и осуществлявшие эти решения, независимо от их мнимых или действительных заслуг перед обществом, являются мерзавцами и преступниками. Они должны вызывать стыд, а не гордость в памяти потомков точно так же, как стыдно гордиться теми, кто по мотивам борьбы за независимое украинское государство устроил дикую резню евреев и поляков. Точно так же, как захват в заложники детей (по мотивам ли борьбы за независимую Ичкерию, по мотивам ли борьбы за всемирный халифат) не может не вызывать отвращения у любого, у кого все в порядке хотя бы с чисто биологическим инстинктом продолжения рода.

Что могут противопоставить этому поклонники Сталина? Ведь далеко не все из них считают, что тоталитарный концлагерь является наилучшей формой организации общества на все времена, а насилие и жестокость так же естественны, как секс. Напротив, большинство из них скажет, что вовсе не желает повторения ужасов ГУЛАГа.

Со времен древнейших деспотий существует представление о государстве как о силе, стоящей выше обычных людских представлений о благе, праве, морали и справедливости, неподсудной своим подданным и не нуждающейся в рациональном обосновании своих действий. Высшие предначертания недоступны взору ничтожных людишек, и все, что делает правитель, надо безоговорочно принимать как данность. Сталин, конечно, идеально вписывается в образ такого правителя, но людей с подобными архаическими представлениями о власти в современном обществе очень немного. Искать объяснение феномена популярности Сталина надо в другом.

Императиву антисталинистов «так было нельзя» сталинисты противопоставляют свой императив «так было надо».

Последние утверждают, что в тех конкретных исторических условиях, в том мире, в котором вокруг было полно людоедов вроде Гитлера (да и «западные демократии» были не ангелами), у советского народа не было другого шанса выжить, иначе как мобилизовав все свои силы и сплотившись в единый монолит. Обеспечить это могла только суровая деспотическая власть, способная заставить народ пойти на крайние лишения. И теми, кто был неспособен маршировать в единой колонне, приходилось жертвовать. Дальше все понятно: издержки, щепки, — короче, время было такое, сынок. Вот ведь и народ интуитивно это почувствовал и не восстал против Сталина, согласился терпеть явные несправедливости.

Решить этот спор в рамках беспристрастной научной дискуссии невозможно в принципе. Во-первых, потому что никакую историческую гипотезу, основанную на посылке «если бы да кабы», невозможно проверить. Во-вторых, потому что спор ведется вообще не в рациональной плоскости. Антитеза двух жизненных принципов «так нельзя» и «так надо» существовала всегда. И сегодня второй из этих принципов оказывается просто удобен тем, кто очень хочет оправдать Сталина.

Людям свойственно инстинктивно выключать из своего сознания все то, что порочит их кумиров, либо прощать своим кумирам очевидные гадости, находить этим гадостям всевозможные объяснения и оправдания. Такова природа человеческой психологии. Так почему же сегодня именно Сталин остается кумиром очень многих?

Дело не только в синдроме «утраченной империи», которая диктовала свою волю миру и которой все боялись.

Сегодня для очень многих Сталин является олицетворением героической эпохи наивысших побед и свершений российского государства, достигнутых, прежде всего, за счет наивысшего духовного взлета российского народа.

Эта эпоха невиданного по дерзости социального эксперимента, эпоха «штурмующих небо», вдохновленных мессианской идеей «счастья всего человечества», со всей ее спартанской суровостью, культом самоотверженности, служения высшим ценностям противопоставляется современной эпохе убожества и пошлости, приземленных чувств и примитивных, корыстных интересов. Для таких «сталинистов» красный фараон стал символом нонконформизма и фронды. Есть и такие, для кого вызывающий сталинизм выражает прежде всего — как бы это сказать по-политкорректней — стремление к радикальному обновлению правящей элиты. Миф о суровом заступнике простого народа от зарвавшейся номенклатуры очень устойчив.

А вот в «гламурном» сталинизме самой новой правящей элиты нет ничего, кроме культа вседозволенности власти, циничного презрения к праву, морали и «маленькому человеку»,

который всегда — навоз истории, пластилин в руках «сильных мира сего». И этот лакированный, глянцевый «сталинизм-лайт» куда вреднее и отвратительнее грубого, «небритого», плебейского сталинизма низов. Обе эти ипостаси сталинизма могут причудливо переплетаться в сознании одного и того же человека, рождая чудовищную нравственную глухоту к страданиям миллионов безвинных жертв реального, исторического, а не мифологизированного сталинизма.

Преодоления этой нравственной глухоты нельзя добиться административным давлением или — в смягченном варианте — «усилением воспитательной работы». Так же, как нельзя избавиться от национальных конфликтов простым увеличением «программ развития толерантности». И для начала надо осознать, что в обществе объективно существуют основанные на глубинных архетипах сознания противоположные мировоззрения, разные веры. Что их приверженцам придется сосуществовать, также как после рек пролитой крови пришлось сосуществовать католикам и протестантам. А для этого надо признать, что люди одной веры не могут диктовать людям другой веры, каким символам им поклоняться, а каким нет. От тех, для кого Сталин олицетворяет «страну мечтателей, страну героев», нельзя требовать отказаться от его почитания точно так же, как от тех, для кого он воплощает братские могилы попавших под каток истории, нельзя требовать не называть Сталина тираном и палачом.

Далее необходимо понять, что кроме противостояния сталинистов и антисталинистов внутри гражданского общества есть еще противостояние гражданского общества в целом и безыдейной, циничной, антиобщественной власти. И эта власть играет то сталинизмом, то антисталинизмом с целью стравливания различных частей гражданского общества друг с другом. Именно опасения одной стороны, что власть начинает подыгрывать другой, рождает наиболее бурные всплески эмоций. Последний пример тому — история с московскими билбордами. Называя Сталина тираном, авторы протеста против планов столичной администрации не называют его поклонников недоумками (в отличие, кстати, от самих почитателей «вождя народов»). Решение властей они расценили именно как провокацию, направленную на раскол общества. Отнюдь не первую, добавим. Вспомним хотя бы станцию метро «Курская». К сожалению, в одном ряду с этими провокациями, стоит и резолюция съезда партии «Яблоко», вновь потребовавшей уголовного преследования за отрицание или оправдание преступлений сталинизма.

И сталинисты и антисталинисты должны принципиально отказаться от попыток использовать друг против друга рычаги государственной власти.

Спор о Сталине — сугубо внутреннее дело общества, и единственное, чего можно требовать от государства, — невмешательства в этот спор.

Хочется надеяться, что антисталинский лагерь не «поведется», когда высшие представители федеральной власти, чтобы «смягчить впечатление» от московского скандала, выступят с очередными филиппиками о недопустимости оправдания репрессий. Не начнет это усиленно одобрять и искать в этом признаки «медведевской оттепели». Нашей власти нельзя верить, у нее нельзя просить. И еще ее нельзя бояться.

Надеюсь также, что противники тирании не уподобятся идеологам социально-консервативной партии «Единая Россия», которые недавно (совсем как консервативный коммунист Полозков во время перестройки) сетовали на то, что в отсутствие однозначной государственной оценки истории общество лишается ориентиров и испытывает смятение. Надеюсь, они не будут добиваться, чтобы государство по-сталински поставило в споре о «вожде народов» последнюю и окончательную, не подлежащую обжалованию точку в виде некоего антисталинского «Краткого курса истории ВКП(б)».

Антишоковая терапия. 25-10-2010

«Солидарность» должна предотвратить превращение коалиции в «партию 90-х»

Первое, что вызвало сомнения у многих активистов «Солидарности» в деле создания демократической коалиции, — это кулуарный, фактически закулисный характер подготовки соглашения, неожиданное для участников движения объявление о его заключении и предельно сжатые сроки, предусмотренные для организационного оформления новой структуры инициаторами ее создания. Сразу

создается впечатление, что лидеры коалиции стремятся поставить участников движения перед фактом, «продавить» принятое в их узком кругу решение, избежав при этом серьезного и всестороннего публичного обсуждения принципиальных и весьма болезненных для «Солидарности» вопросов.

Сторонники предложенной нам коалиции утверждают, что сама демонстрация единения известных фигур либеральной оппозиции будет стимулировать общественную активность. Среднестатистический либерально настроенный обыватель, разочарованный в оппозиционных лидерах, «не способных действовать сообща исключительно в силу личных амбиций», на все махнувший рукой и вообще ушедший из политики из-за чувства безысходности, немедленно вдохновится на новые гражданские подвиги.

Когда в 1926 году лидеры еще недавно отчаянно враждовавших и потому легко разгромленных Сталиным внутрипартийных оппозиций создавали «объединенный троцкистско-зиновьевский блок», они говорили сами себе: стоит большевикам увидеть на одной трибуне Троцкого, Зиновьева и Каменева, как партия найдет свой истинный ЦК. Однако оказалось, что партия уже нашла «свой истинный ЦК» в лице Сталина.

Аналогия с внутрипартийной борьбой 20-х годов имеет куда более глубокие основания, чем может показаться на первый взгляд. «Ленинская гвардия» боролась за «истинный большевизм», извращенный, по ее мнению, Сталиным. Историческое поражение «гвардии» в значительной степени объяснялось тем, что ее претензии к Сталину оказались не принципиальны.

Часть либералов считают путинизм исторически случайным извращением «либерально-демократической революции», якобы успешно разворачивавшейся в 90-е годы. Правда, сами либералы не были у власти и тогда. Скорее «при власти». Однако сохранившая реальную власть «перестроившаяся» часть партийно-государственной номенклатуры вроде бы реализовывала представления либералов о «рыночных реформах», и это их вполне устраивало. Потеряли же они свое место «при власти» исключительно потому, что к власти неизвестно каким образом (видимо, только из-за трагической ошибки старого и больного царя-реформатора) «пролезли» хитрые советские «чекисты». Вот от этого и наступил авторитаризм. Пришел, понимаешь, поручик Ржевский (то есть подполковник Путин) и все опошлил.

Между тем решающий шаг к манипулятивной и имитационной «управляемой демократии», то есть к задрапированному парламентскими декорациями авторитаризму, был сделан уже в 1993 году. Именно тогда мы получили Конституцию, превратившую представительные органы в бессильный придаток «суверенной» исполнительной власти. Именно тогда был сломан хребет реальной гражданской оппозиции, а пусть сырая и беспорядочная, но все же живая публичная политика начала 90-х стала стремительно превращаться в чисто бюрократические манипуляции и придворные интриги. Вполне добровольная передача власти ельцинской «семьей» корпорации «силовиков» во главе с Путиным лишь завершила этот поворот.

Тогда большую часть лидеров нынешней либеральной оппозиции все это не смущало. Как не смущало их и то, что олигархи 90-х создавали свои финансовые империи отнюдь не в ходе свободной рыночной конкуренции, а, выражаясь максимально политкорректно, за счет своей близости к тогдашней власти.

Основным содержанием «радикальных экономических реформ 90-х годов» и было форсированное, в значительной степени искусственное выращивание крупного олигархического капитала. Целенаправленная, в обход закона раздача государственной собственности «своим людям» была не единственным механизмом такого выращивания. Резкое сокращение социальных обязательств государства на фоне гиперинфляции создавало предельно жесткие условия «естественного отбора».

Условия, заведомо обрекавшие основную массу граждан как минимум оставаться на грани выживания, в то время как лишь очень немногие «сильнейшие» получали возможность колоссального и стремительного обогащения.

Именно отношение к «реформам 90-х» глубоко раскололо российских либералов. Одни эти «реформы» категорически не приняли. Другие оправдывали их сложностью ситуации как «вынужденную необходимость» (совсем как большевики объясняли «военный коммунизм»). Но были и третьи, считавшие такую политику отнюдь не вынужденной и не временной, а единственно правильной на все времена. Независимость личности они понимали по формуле «не твое дело, почему я богатый, не мое дело, почему ты бедный». Именно эта нехитрая жизненная философия, эта этика, а вовсе не новомодные экономические теории, составляет основу правого неолиберализма (или либерального консерватизма). Для него свобода — это прежде всего ничем не сдерживаемая свобода социального расслоения. Права человека — прежде всего право на ничем не ограниченное неравенство, в то время как для левого либерализма (или «социал-либерализма») право на неравенство должно быть ограничено и регулироваться обществом ради реализации иных прав человека.

Программа «шоковой модернизации» по неолиберальным рецептам могла быть реализована либо обманом, либо силой. В начале 90-х как раз и имел место грандиозный обман.

Общество давало согласие отнюдь не на ту программу, которая была реализована. К середине десятилетия продолжать так же обманывать стало уже невозможно. Поэтому стали нарастать силовые методы управления. Путинский режим — лишь усовершенствованный вариант той «манипулятивной демократии», которая возникла уже во второй половине 90-х годов. Точно так же его экономическая модель — лишь усовершенствованный вариант экономической модели 90-х. Мелкий и средний бизнес страдал тогда от рэкета частных банд ничуть не меньше, чем страдает сейчас от централизованного государственного рэкета. Зато путинский режим сумел смягчить некоторые издержки неолиберальной политики с помощью социальных подачек за счет нефтяной халявы.

Расхождения наших гайдароманов с путинским режимом скорее стилистические. Радикально правый неолиберализм по сути является разновидностью не демократической, а элитарно-авторитарной идеологии, хотя именно его приверженцы бесцеремонно приватизировали название «демократы». А вот расхождения правых либеральных консерваторов и левых социал-либералов носят фундаментальный характер. И сводить раздробленность либеральной оппозиции к личным амбициям и капризности лидеров — значит игнорировать этот факт. Это самообман или обман.

Точно таким же самообманом или обманом являются разговоры о том, что рядового демократически настроенного избирателя не интересуют нюансы идеологических расхождений между либералами и он просто хочет, чтобы они объединились под несколькими простыми и понятными общедемократическими лозунгами. Когда для проведения конкретной протестной акции объединяют усилия такие идеологически разные направления, как либералы, коммунисты и нацболы, им действительно достаточно нескольких общедемократических лозунгов против авторитаризма, произвола и коррупции.

Но когда на более узком участке идеологического спектра создается партия, собирающаяся идти на выборы, она должна сказать о себе несколько больше. И тогда за всеми хитросплетениями идеологических конструкций очень быстро проступит

один вполне конкретный вопрос, которым неизбежно зададутся избиратели: вы хотите новой шокотерапии или нет? Контингент, для которого это малозначимый нюанс, который просто хочет «чего-нибудь либеральненького», существует, но он исчисляется несколькими процентами.

И если либеральная партия хочет выйти за пределы этих нескольких процентов, она должна будет отвечать на этот вопрос.

Всем известно, что разочарование значительной части общества в демократических ценностях было результатом того, что само слово «демократ» в общественном сознании прочно связалось с политикой власти 90-х годов.

И создание новой либеральной коалиции только тогда сможет стать шагом вперед в развитии демократического движения, если планируемая структура не будет иметь лица «партии возвращения в 90-е».