Российская социология науки в период реформ

Распад Советского Союза и проводимые в России преобразования экономических и государственных структур радикально изменили положение науки в обществе, социальные условия ее развития и тематику социологических исследований науки. В результате превращения бывших республик СССР в политически самостоятельные государственные образования между ними распределился и его научный потенциал. Тем самым прекратила свое существование в качестве единой системы «советская наука», были нарушены сложившиеся внутри нее научные коммуникации, разорваны многие научные связи. Следующим ударом уже непосредственно по российской науке (которой досталось свыше 70% научного потенциала СССР) было резкое сокращение государственного финансирования, размеры которого не обеспечивали проведение научных исследований и оплату труда ученых на прежнем уровне. Доля науки в ВНП снизилась с 2,9% в 1990 г. до 0,5% в 1995 г., что типично для слаборазвитых стран. Приватизация и спад производства свели к минимуму общественную потребность в научных исследованиях и разработках, а ликвидация многих промышленных министерств сделала бесхозной обслуживавшую их отраслевую науку.

Наступил глубокий и затяжной кризис науки. Значительное сужение возможностей для проведения исследований, для нормальной научной жизни, падение заработной платы ученых вызвали ощутимый отток научных кадров, переход в другие, более высоко оплачиваемые, сферы деятельности внутри страны, а также эмиграцию. Обретенная гражданами свобода выезда за рубеж обернулась для страны «утечкой умов». Наука и научный труд стали терять свой ранее достаточно высокий престиж, что создало проблемы с пополнением науки новыми, молодыми кадрами. На повестку дня встал вопрос о спасении российской науки и реформировании ее социальной организации, с тем чтобы адаптировать ее к условиям рыночной экономики. Если в прежнем виде науку сохранить невозможно, то надо было предотвратить падение научного потенциала ниже такого уровня, который мог бы послужить стартовой площадкой для последующего подъема.

Меры, предпринятые государством с этой целью в период до 1996 г. включительно, свелись к избирательной приоритетной поддержке конкретных научных направлений, школ, организаций и отдельных ученых. Сохранению научного потенциала должно было способствовать создание федеральных научных центров, получающих дополнительные ассигнования и некоторые экономические льготы; учреждение научных фондов для финансирования на конкурсной основе исследовательских программ, стипендий выдающимся ученым и научной молодежи (для претендентов на эти стипендии также предусмотрен конкурс).

С другой стороны, действующие научные организации сами искали альтернативные источники финансирования, а научные сотрудники — работу по совместительству. Определенную финансовую помощь российской науке начал оказывать Запад с помощью научных фондов (фонды Сороса, Макартура, Форда) и финансирования исследований, проводимых российскими учеными совместно с зарубежными.

Хотя все эти действия кардинального решения проблем, стоящих перед российской наукой, не дали, они помогли несколько замедлить процесс ее распада и деградации. Чтобы переломить эту тенденцию, науке требуются ресурсы и такая модель ее организации, которая в большей мере соответствует новым социальным условиям: многообразие источников финансирования, значительный простор началам самоорганизации, интегрированность в мировую науку, наличие инновационной системы и рынка новых технологий, продуманная государственная научно-техническая политика и т.д. Изменение социального контекста науки создает благоприятные предпосылки для демократизации и децентрализации управления, развития процессов самоорганизации, проявления инициативы, для большей открытости и органичного вхождения в мировую науку, для утверждения автономии науки как социального института. Будущее российской науки зависит от решения многих социальных проблем и само представляет собой социальную проблему, в поисках оптимальных вариантов решения которой важная роль принадлежит экономике и социологии науки. Этим определяются исследовательские задачи социологии науки в период российских реформ: обоснованная критика недостатков и слабостей советской системы организации науки, отслеживание процессов и изменений в социально-организационной инфраструктуре российской науки с выявлением негативных и позитивных тенденций, разработка наиболее приемлемых и соответствующих национальным интересам сценариев и социальных моделей ее развития во взаимодействии с обществом.

Таким образом, меняется сам объект социологии науки, что обесценивает многие результаты, полученные при изучении социальных проблем науки в условиях плановой экономики советского периода. Но это не значит, что все, что было сделано социологией науки в советский период, следует отбросить. Имеются принципиальные вещи, сохраняющие свое значение. Надо учитывать, что социальные характеристики науки отражают не только специфику общественного строя, но и особенности познавательной деятельности с ее системой отношений в рамках института науки вообще.

С чисто познавательной точки зрения, происходящие в посткоммунистических обществах процессы в сфере науки представляют большой интерес, ибо с полной очевидностью выявляют огромную зависимость науки от общества в целом, от способа производства, государства и его политики, общественного спроса на науку, системы образования, восприятия и оценки науки общественным сознанием, реального положения науки в обществе и ее престижа, в том числе в глазах молодого поколения и т.д.

Освободившись от тисков полного огосударствления, наука попала в не менее жесткие и беспощадные финансовые тиски. Зажатая ими, она не может использовать в своих интересах и доли тех возможностей, которые у нее появились. Одним из путей преодоления этой опасной ситуации является установление отношений между наукой и государством на новой основе, ибо оно объективно заинтересовано в научном прогрессе и, исходя из этого, должно помогать выходу науки из состояния кризиса. Но не менее важна здесь и собственная активность и инициатива научного сообщества России. Социологи Петербурга провели после 1991 г. ряд обширных социологических исследований, включая анализ структуры научного потенциала своего города, внутренней и внешней миграции, изменений в формах организации науки и в особенности научной элиты, т.е. слоя выдающихся авторитетных ученых. Понятие элиты ныне уже может легально использоваться при исследовании структур российского общества. Для науки оно важно, поскольку научная элита — ядро, главная составляющая потенциала науки, и это та группа людей, которая несет особую ответственность за уровень науки и состояние научного сообщества в стране. Изучение интеллектуальной элиты Санкт-Петербурга (Ленинграда) в историческом и социологическом ключе, проведенное С.А.Кугелем, показало, что действие разрушительных механизмов затронуло и научную элиту этого мощного культурного и научного центра страны. Речь идет об ослаблении научных школ и известных в мире научных учреждений, нарушении преемственности поколений в науке, нарастающем разрыве между научными учреждениями и высшей школой [31]. Ученые довольно высоко оценивают средний уровень российской науки и считают, что причины негативных процессов объясняются не только общим состоянием российского общества, но и слабым руководством наукой и недальновидностью властей. Ученые стоически переносят трудности и полагают, что работать надо при любых условиях. В то же время существенные расхождения в оценках наблюдаются в различных возрастных группах, причем наиболее преданным науке выглядит старшее поколение научных работников. Аналогичные результаты были получены при социологических опросах ряда московских институтов. Вместе с тем престижным институтам, имеющим научные контакты и связи с зарубежными коллегами, если последние также заинтересованы в сотрудничестве, легче получить оплачиваемые заказы на исследования, что дает возможность этим институтам поддерживать свое научное направление.

Организационной базой социологических исследований науки в Санкт-Петербурге был филиал ИИЕТ РАН, где в 1996 г., наконец, удалось создать Центр социолого-науковедческих исследований во главе с С.А.Кугелем. В Москве сектор социологии науки ИИЕТ РАН под руководством Е.З.Мирской в 90-е гг. занимался мониторингом изменений, происходящих в российской фундаментальной, и прежде всего академической, науке под влиянием экономических и политических реформ [106]. Систематически проводились панельные исследования мотиваций, настроений и намерений ученых, их продуктивности, финансирования и организации научной работы и др., вопросов международного сотрудничества, его роли в процессах преобразования российской науки [48]. Сравнительно новым направлением для отечественной социологии науки является изучение компьютерных телекоммуникаций ученых как показатель их включенности в мировую науку. Эти исследования представляют интерес для российских ученых и органов научной политики. Вместе с тем состоянием российской науки интересуется и международная научная общественность, что позволило сектору включиться в международный проект «Процесс трансформации науки в странах Восточной Европы» [107].

В секторе также ведется изучение и сопоставление различных национальных моделей развития науки (Россия, США, Англия, Франция, Германия, Китай и др.) [84а].

В Институте социологии РАН основное внимание уделяется исследованию академической науки, сохранению ее интеллектуального потенциала. Д.Д.Райковой проведена с привлечением специалистов из других академических институтов целая серия эмпирических исследований по темам: «Возможности выживания академической науки в кризисных условиях», «Исследование путей повышения жизнеспособности академической науки», «Международные научные связи институтов РАН в условиях кризиса». Серьезный кризис современного российского общества ставит науку на грань деградации. Вместе с тем исследования показали, что в большей степени реализуется принцип самоорганизации научного сообщества, появляются новые формы и источники финансирования, включая зарубежные, открываются более широкие возможности для контактов с представителями мировой науки и др. [73, 73а].

Большой объем исследований в течение 1992—1997 гг. проведен по проблемам «утечки умов» из российской науки [6]. Массовый переход работников в другие сферы деятельности является прямой потерей для науки. Особенно сильно этот процесс коснулся отраслевой науки, численность занятых здесь значительно сократилась. Главная причина — низкая заработная плата, на которую невозможно прокормить семью, и более высокая оплата труда в коммерческих структурах, что в первую очередь существенно для молодых семей. Но уход молодежи из науки лишает ее будущего. Поддержка молодых ученых призвана приостановить этот процесс.

Изучение внешней миграции показало, что хотя численно она в десять раз меньше, чем миграция внутренняя, и составляла примерно 5-6 тыс. человек в год, но касается преимущественно самых квалифицированных, зрелых и перспективных молодых ученых, которые надеются получить за границей работу по специальности. Поэтому численно количественные показатели не отражают адекватно интеллектуальных потерь российской науки. При этом различаются эмиграция ученых, т.е. их окончательный переезд в другую страну, и «маятниковая» миграция, рассматриваемая как одна из форм международного научного сотрудничества. Детальное изучение миграционных процессов в науке должно способствовать поиску эффективных средств и способов государственного регулирования этих процессов с целью сохранения способности страны иметь науку, работающую на современном мировом уровне. Но фундаментально этот вопрос решается созданием благоприятных условий для самореализации ученых у себя на родине. Существуют еще и скрытые потери, когда научные работники лишь числятся в штате институтов, но либо находятся в длительных отпусках «за свой счет», либо просто не могут заниматься исследовательской работой из-за отсутствия финансов.

Вызванные российскими реформами изменения в научном сообществе стали предметом изучения социологов Новосибирска. Начиная с 1992 г. ими было проведено несколько опросов ученых новосибирского «наукограда» (Академгородка), где воздействие реформ на науку проявилось в особо концентрированном виде. Исследования выявили доминирующую тенденцию: резкое снижение финансирования науки и ее статуса в обществе повергло научное сообщество в шоковое состояние; затем начался постепенный выход из этого состояния на путях поиска альтернативных источников выживания и новых форм самоорганизации науки [69]. Данные исследований также показывают, что и в Москве, и в Санкт-Петербурге, и в Новосибирске реакция академических ученых на происходящие изменения практически идентична.

Научное сообщество, конечно, озабочено судьбой российской, науки, и проблема ее будущего обсуждается не только в специальных изданиях. По этому вопросу имеются как оптимистические, так и пессимистические прогнозы, разрабатываются сценарии возможного развития науки в зависимости от уровня ее финансирования. Некоторые известные исследователи науки утверждают, что в СССР была создана «избыточная» в количественном отношении наука, и эта избыточность сейчас довлеет над российской наукой [76]. Такой подход соответствует и мнениям ряда западных экспертов, утверждающих, что по своим экономическим возможностям Россия может обеспечить лишь одну треть доставшейся ей в наследство от СССР науки. К тому же у нее нет оснований претендовать на место в ряду стран, определяющих технологический уровень современного производства. Она должна отказаться от претензий на «технологический авангардизм». По их мнению, Россия здесь настолько отстала, что в обозримом будущем ей не удастся выйти на уровень передовых в технологическом отношении стран.

Что же существенною способна предложить здесь социология науки? Прежде всего, конечно, принципы подхода к анализу и решению этих проблем, а также объективное исследование современного положения науки. Это положение наглядно свидетельствует о глубокой органичной связи науки и общества. Перспективы развития науки в России зависят от отношения общества к науке. Социальные проблемы науки, таким образом, далеко выходят за пределы самой науки и становятся проблемами всего общества. И потому будущее российской науки зависит от решения вопроса о том, какая наука нужна России. Как великая держава Россия не может существовать без науки, работающей на мировом уровне. Согласиться со своим технологическим отставанием для России означало бы, что она изначально ориентируется на скромное место во втором или третьем эшелоне мирового сообщества. Поэтому вопрос о будущем науки в России — это вопрос о будущем самой страны.

Особенностью современной науки является генерирование не только нового знания, но и новых технологий. Таков конечный результат двух ее взаимосвязанных, но различных ветвей фундаментальной и прикладной науки Мировой опыт свидетельствует, что наука выходила из кризисного состояния лишь с помощью государства. Так было, например, в Германии и Японии после войны. Для России же, где традиционно, еще со времен Петра, организующая роль государства в развитии науки была велика, это имеет особое значение И сейчас от позиции государства, его научно-технической политики в решающей степени зависит судьба российской науки. Особенно это касается фундаментальной науки, которая никогда не являлась коммерческим предприятием, что не исключает поиска иных источников финансирования фундаментальных исследований.

Инновационная система, обеспечивающая технологический прогресс, во всех развитых странах служит передаче достижений науки в производство. Она зависит от состояния всей экономики, развития рыночных механизмов, создания рынка новых технологий и т.д. Однако само формирование этой системы также невозможно без участия государства, которое создает правовые, организационные, налоговые и иные основания этой системы.

Эти темы обсуждаются в сообществе социологов науки.

С 1991 г. в Санкт-Петербурге впервые в России начала работать ежегодная летняя Международная школа социологии науки и техники, где читают лекции ученые России и других стран. На занятиях школы рассматриваются социальные проблемы российской и мировой науки, слушателей знакомят с социологическими методами изучения науки. В 1992 г. выпущено первое учебное пособие по социологии науки [17].

Несмотря на все трудности научная жизнь в области социологии науки продолжается.

Заключение

За последние десятилетия мировая социология науки заняла прочное место в ряду быстро развивающихся социологических дисциплин, накопив значительный теоретический багаж и большой объем эмпирических исследований, хотя и не выработала единой общепризнанной парадигмы. Потребность изучения современной науки в социологическом, так же как экономическом, психологическом и др. ракурсах, объективно определяется возрастающей ролью науки как стратегического фактора постиндустриальной цивилизации. Значение же социологии науки определяется большим удельным весом социальных факторов в динамике современной науки. В развитии отечественной науки ее зависимость от общества в последние годы проявилась весьма болезненно. Ходом событий на повестку дня поставлен вопрос, сохранит ли и умножит Россия доставшийся ей в наследство от Советского Союза научный потенциал или превратится во второразрядную научную державу. Это проблема не только научного сообщества, но всего общества. Однако очень многое зависит от активности, инициативы, сплоченности самих работников науки, от деятельности научной элиты, от того, чтобы предпринимаемые действия опирались на объективное знание о реальном состоянии науки и закономерности ее функционирования как социального института.

Для этого и необходимо комплексное изучение науки, в котором социология науки занимает лидирующее положение. Наличие общественной потребности в социологических исследованиях науки открывает широкие перспективы дальнейшего развития социологии науки. В теоретическом отношении в СССР она опиралась на марксистскую трактовку науки и общества, для которой признание социальной природы науки было само собой разумеющимся. Вместе с тем этот подход не допускал абсолютизации социальных характеристик науки, что типично для некоторых западных концепций социологии науки. Но сегодня и в обществе, и в науке произошли такие существенные изменения, что прежняя теоретико-методологическая основа отечественной социологии науки уже не адекватна реальности. Требуется ее дальнейшее развитие.

Данные, предоставляемые социологией науки, необходимы для решения таких глобальных для России проблем, как формирование оптимальной модели организации науки, адаптированной к условиям рыночной экономики, определение путей трансформации структуры науки, создание инновационной системы, рынка новых технологий, преодоление прежней относительной изоляции и интеграция в мировую науку и т.д. Необходимо и развитие прикладных социологических исследований науки, требующихся для решения конкретных управленческих задач.

Особенностью социологии науки в России было то, что она существовала преимущественно в рамках науковедческого комплекса, и социологическое сообщество не обращало на нее должного внимания. На социологических факультетах университетов отсутствует специализация по социологии науки. Поэтому ее научный потенциал в стране никак не соответствовал масштабам российской науки. Сейчас российское общество стало более открытым, и у социологов появились широкие возможности и для исследования происходящих в отечественной науке процессов, и для контактов с зарубежными коллегами.

Все это вселяет надежду на более успешное развитие этой области социологического знания.

Литература

1. Адибекян О.А. Философско-методологические проблемы социологии науки. Ставрополь: Кн. изд-во, 1990.

2. Архив АН Ф. 424. Оп. 1.Ед. 1,2, 13.

3. Барбер Ю.В. Социология науки // Социология сегодня. М.: Прогресс, 1965.

4. Боричевский И.А. Выступление на объединенном заседании научного общества марксистов и конференции психоневрологической академии от 11 апреля 1926 г. // Архив А.Н. Ф. 238. Оп. 1. Ед. 129.

5. Боричевский И.А. Науковедение как точная наука // Вестник знания. 1926, № 2.

6. «Брейн-дрейн» в современной России: внутренние и международные аспекты / Ред. С.Н.Земляной и В.А.Кузминов. М.: ЮНЕСКО-РОСТЕ, 1992. («Brain Drain» in Modern Russia: Internal and International Aspects / Ed. by Zemljany S.N. and Kouzminov V.A. UNESCO-ROSTE. Moscow, 1992).

7. Бухарин Н.И. Борьба двух миров и задачи науки // Наука СССР на перевале всемирной истории. М.- Л.: Соцэкгиз, 1931.

8. Бухарин Н.И. Избранные труды: История и организация науки и техники. Л.: Наука, Ленингр. отд., 1988.

9. Бухарин Н.И. Мировой кризис. СССР и техника. Доклад на Всесоюзном съезде инженеров и техников, 1932 // Социалистическая реконструкция и наука. 1932. Вып. 9-10. (Также: Правда 15-16 декабря 1932 г. № 345/346).

10. Бухарин Н.И. Наука в СССР // Наука и техника СССР 1917-1927 гг. Т. 1 / Под ред. А.Ф.Иоффе, Г.М.Кржижановского, М.Я.Ляпирова-Скобло, А.Е.Ферсмана. М.. 1927. Т. 1. (Также: Большевик. 1927, № 17. Печать и революция. 1927, № 7.).

11. Научно-техническое обслуживание промышленности / Ред. Н.И.Бухарин. М.-Л., 1934. (Также: Социалистическая реконструкция и наука. 1934. Вып. 3.).

12. Бухарин Н.И. Основы планирования научно-исследовательской работы. М., 1931. 2-е изд. Вступительный доклад на 1-й Всесоюзной конференции по планированию исследовательских работ. 6 апреля 1931 г.

13. Бухарин Н.И. Социалистическая реконструкция и борьба за технику. О технической пропаганде и ее организации. М., 1931.

14. Бухарин Н.И. Социалистическая реконструкция и естественные науки // Социалистическая реконструкция и научно-исследовательская работа. М.: Высший совет народного хозяйства, 1930.

15. Бухарин Н.И. Теория и практика с точки зрения диалектического материализма. Доклад на 2-м Международном съезде по истории наук. Лондон, 29 июня 3 июля 1931 г. // Science at the Cross-Roads. London, 1931; На рус. яз.: Социалистическая реконструкция и наука. 1931, № 1; Отдельная брошюра. М., 1932.

16. Бухарин Н.И. Техническая реконструкция и текущие проблемы научно-исследовательской работы. Доклад на 2-й Всесоюзной конференции по планированию исследовательских работ. М., 1932. (Также: Социалистическая реконструкция и наука. 1933. Вып. 1).

17. Введение в социологию науки. Ч. I, II / Ред. С.А.Кугель и Н.С.Чернякова. СПб., 1992.

18. Вернадский В.И. Мысли о современном значении истории знаний, 1926 // Труды комиссии по истории знаний. М., 1927. Вып. I. (Труды по всеобщей истории науки. 2-е изд. М., 1988.).

19. Вернадский В.И. Труды по истории науки в России. М., 1988.

20. Вернадский В.И. О задачах и организации прикладной научной работы Академии наук СССР. Л., 1928.

21. Вклад польских исследователей в науку о науке. Polish Contributions to the Science of Science / Ed. by B. Walentinowicz. Reidel Publ. Boston, 1982.

22. Волков Т.Н. Истоки и горизонты прогресса. Социологические проблемы развития науки и техники. М.: Политиздат, 1976.

23. Волков Г.Н. Социология науки. М.: Политиздат, 1968.

24. Гессен Б.М. Социально-экономические корни механики Ньютона. 1-е изд. М., 1933; 2-е изд.М., 1934.The Social and Economics Roots of Newton's Principia// Science at the Cross Roads. London, 1931; 2-е изд. 1971; глава «Классовая борьба эпохи английской революции и мировоззрение Ньютона» // Природа. 1933, № 3-4.

25. Давидович В.Е., Петров М.К. На пути к «самосознанию» науки. Советско-польский симпозиум по комплексному исследованию науки // Вопросы философии. 1967, №3.

26. Добров Г.М.Наука о науке. Начала науковедения. 3-е. изд. Киев: Наукова думка, 1989.

27. Дюментон Г. Г. Сети научных коммуникаций и организация фундаментальных исследований. М.: Наука, 1987.

28. Зворыкин А.А. Социология науки // Информационный бюллетень. Материалы заседания Комиссии по охране труда при Президиуме ЦК профсоюзов работников просвещения, высшей школы и научных учреждений. М.: Наука, 1967.

29. Зворыкин А.А., Сливицкий Б.А. Социология науки и науковедение: метаморфоза старой дилеммы // Социология науки в СССР. Сб. докладов советских ученых к X Всемирному социологическому конгрессу. М.: Политиздат, 1982.

30 Из истории социологии науки советского периода (1917—1935) / Ред. сост. Р.Л Винклер. Тюмень, 1992.

31 Интеллектуальная элита Санкт-Петербурга / Ред. С.А.Кугель. СПб., 1993— 1994 Ч. I, II.

32 Каплан Н. Социология науки // Проблемы науковедения (науки о науке). ИИЕТ. Информационный бюллетень реферативной группы. 1966. Вып. X.

33. Кара-Мурза С.Г. Проблемы организации научных исследований. М., 1981.

34 Карпов М.М. Наука и развитие общества. М.: Госполитиздат, 1961.

35 Келле В.Ж. Наука как компонент социальной системы. / Отв. ред. И.С.Тимофеев. М., 1988.

36. Келле В.Ж., Кугелъ С.А., Макешин Н.И. Социологические аспекты организации труда научных работников в сфере фундаментальных исследований // Социологические проблемы научной деятельности. М., 1978.

37. Келле В.Ж., Макешин Н.И. Социология науки в СССР. Обзор основных тенденций и точек зрения. М.: ССА, ИФ АН СССР, 1971.

38. Копнин П.В. Логические основы науки. Киев: Наукова думка, 1968.

39 Кочергин А.Н., Семенов Е.В., Семенова Н.Н. Наука как вид духовного производства. Новосибирск: Наука, Сиб. отд., 1981.

40. Кугель С.А. Профессиональная мобильность в науке. М.: Мысль, 1983. 40а. Кугель С.А. Социолого-науковедческие исследования в Санкт-Петербурге // Проблемы деятельности ученого и научных коллективов. СПб., 1996.

41. Лахтин Г.А. Организация советской науки: история и современность. М.: Наука, 1990.

42 Лейман И.И. Наука как социальный институт Л.: Наука, Ленингр. отд., 1971.

43. Майзель И.А. Наука, автоматизация, общество. Л.: Наука, Ленингр. отд., 1972.

44. Майзелъ И А. Социология науки: проблемы и перспективы. Л., 1974.

44а. Маршакова И. В. Система цитирования научной литературы как средство слежения за развитием науки. М.: Наука, 1988.

45 Мегрелидзе К Р. Основные проблемы социологии мышления. Тбилиси: Сабчота Сакартвелло, 1965 (Первоначально: Социальная феноменология знания. 1935).

46. Микулинский С.Р. О науковедении как общей теории развития науки. Доклад на научном симпозиуме: «Управление, планирование и организация научных и технических исследований». М., 1968.

47. Микулинский С.Р., Родный Н.И. Наука как предмет специального исследования // Вопросы философии. 1966, № 5.

48 Мирская Е.З. Академическая наука: распад или преобразование // Эврика. 1994, № 8-10.

49 Мирская Е.З. Ученый и современная наука. Ростов-на-Дону: Гос. ун-т, 1971.

50 Мирский Э.М. Междисциплинарные исследования и дисциплинарная организация науки. М.: Наука, 1980.

51. Мозговая А. В. Научная организация как объект социологических исследований. М., 1992.

52. Мотрошилова Н.В. Наука и ученые в условиях современного капитализма. М.: Наука, 1976.

53. Наука и культура / Ред. В.Ж.Келле. М., 1984.

54. Наука и ценности / Ред. А.Н.Кочергин. Новосибирск, 1987.

55. Наука о науке / Ред. В.Н.Столетов. М.: Прогресс, 1966.

56. Научно-техническая революция и изменение структуры научных кадров СССР / Ред. Д.М.Гвишиани, С.Р.Микулинский, С.А.Кугель. М., 1977.

57. Научные кадры и научно-исследовательские учреждения СССР / Ред. О.Ю.Шмидт и В.А.Смулевич. М., 1930.

58. Научные кадры Ленинграда / Ред. С.А.Кугель, Б.Д.Лебин, Ю.С.Мелешенко. Л., 1973.

59. Научные кадры РСФСР / Ред. Т.Мелик-Парчаданов. М., 1930.

60. Научные кадры СССР. Динамика и структура / Ред. В.Ж.Келле. С.А.Кугель. М.: Мысль, 1991.

61. Несветайлов Т.А. Наука и ее эффективность. Минск: Наука и техника, 1979.

62. Несветайлов Г.А. Интенсификация академической науки. Минск: Наука и техника, 1986.

63. Новые научные направления и общество. М.-Л.: ИИЕТ АН СССР, 1983.

64. Огурцов А.П. Забытые искания // Природа. 1976, № 2.

65. Ольденбург С.Ф. Вопрос организации научной работы // Творчество. Пг., 1923.

66. Ольденбург С.Ф. Положение нашей науки среди науки мировой // Наука и техника СССР 1917-1927. Отд. брошюра. М., 1928.

67. Организация научной деятельности / Под. ред. Е.А.Беляева, С.Р.Микулинского, Ю.М. Шейнина. М., 1968.

68. Основы науковедения.Под ред. С.М.Микулинского. М.: Наука, 1985.

69. Плюснин Ю.М., Гордиенко А.А. Научное сообщество Академгородка в период трансформации общественной жизни России. Новосибирск, 1995.

70. Постановление СНК РСФСР от 10 ноября 1921 г.

71. Проблемы организации науки в трудах советских ученых 1917—1930 гг. / Ред. Б.Б.Пиотровский. Л., 1990.

72. Протокол заседания Бюро социологической секции от 2 ноября 1928 // Архив АН. Ф. 377. Оп. 1. Ед. 438.

73. Райкова Д.Д. Как сохранить жизнеспособность академической науки? // Вестник Российской Академии наук. 1993, № 9.

73а. Райкова Д.Д. Ученые в критической ситуации // Вестник Российской академии наук, 1995, № 8. Т. 65.

74. Райнов Т. И. Волнообразные флуктуации творческой продуктивности в развитии западноевропейской физики XVII и XIX вв. // Вопросы истории естествознания и техники. 1983, № 2. (Wave-like Fluctuationss of Creative Productivity in the Development of West-european Physics in the XVII and XIX Centuries. ISIS. 1929. V. 12. № 38.)

75. Райнов Т.Н. О типе разностороннего ученого // Социалистическая реконструкция и наука. 1934. Вып. 10.

76. Ракитов А.И. Российская наука: прошлое, настоящее и будущее // Вопросы философии. 1995, № 3.

77. Рассохин В.П. Механизм внедрения достижений науки. М.: Наука, 1985.

78. Рачков П.А. Науковедение. Проблемы, структура, элементы. М.: МГУ, 1974.

79. Самохвалов И. С. Научно-исследовательские учреждения СССР: Научные кадры и научно-исследовательские учреждения СССР // Социалистическая реконструкция и наука. 1934. Вып. 1—2.

80. Самохвалов И. С. Численность и состав научных работников СССР // Социалистическая реконструкция и наука. 1934. Вып. 1—2.

81. Сергеевич Л.Е. Вопросы методологии учета научных сил и систематизация представленных ими научных дисциплин и специальностей. Май 1931, Архив АН.Ф. 155.Оп. 1.Ед.72.

82. Симпозиум по проблемам комплексного изучения развития науки. Тезисы докладов. 1966. Библиотека ИИЕТ РАН.

83. Смагина Г.А., Орел В.М. Новые документы о деятельности комиссии по истории знаний АН СССР // ВИЕТ. 1991, № 2.

84. Современная западная социология науки. Критический анализ / Ред. В.Ж.Келле, Е.З.Мирская, А.А.Игнатьев. М.: Наука, 1988. 84а. Социальная динамика современной науки / Ред. В.Ж.Келле. и др. М.: Наука, 1995.

85. Социальные проблемы и факторы интенсификации научной деятельности / Ред. В.А.Ядов, Д.Д.Райкова. М.: Наука, 1990.

86. Социологические проблемы науки / Ред. В.Ж.Келле, С.Р.Микулинский. М.: Наука, 1974.

87. Социология науки /Ред. М.М.Карпов, А.В.Потемкин. Ростов-на-Дону: РГУ, 1968.

88. Социология науки. Библиографический указатель (1960—1979). Томск, 1981.

89. Струмилин С.Г. К методологии учета научного труда. Л., 1932.

90. Струмилин С.Г. Квалификация и одаренность // Вопросы статистики. 1924, № 15; Избранные сочинения. М., 1956. Т. 3.

91. Струмилин С.Г. Наука и производительность труда. Доклад 21 июня 1931 г. Избранные сочинения. Т. 3. М., 1956.

92. Тайцлин И. С. Женщина в советской науке // Научный работник. 1929, № 10.

93. Тайцлин И. С. Научные кадры РСФСР // Научное слово. 1929, № 10.

94. Татаринов Ю.Б. Проблемы оценки эффективности фундаментальных исследований. М.: Наука, 1986.

95. Филатов В.П. Образы науки в русской литературе // Вопросы философии. 1990, № 5.

96. Филипченко Ю.А. Действительные члены в императорской, ныне Российской академии наук за последние 80 лет (1846—1924) // Известия бюро по евгенике. 1926, № 3.

97. Филипченко Ю.А. Наши выдающиеся ученые // Известия бюро по евгенике. 1922, № 1.

98. Филипченко Ю.А. Статистические результаты анкеты по наследственности среди ученых Петербурга // Известия бюро по евгенике. 1922, № 1.

99. Фролов И.Т., Юдин Б.Г. Этика науки. Проблемы и дискуссии. М.: Политиздат,

1986. 99а. Хайтун С.Д. Проблемы количественного анализа науки. М.: Наука, 1989.

100. Ценностные аспекты развития науки / Ред. Н.С.Злобин, В.Ж.Келле. М.: Наука, 1990.

101. Шевченко В.И. Научные ресурсы СССР, их учет и изучение (К 15-летию деятельности комиссии Н. Р. 1916—1931). Архив АН. Ф. 155. Оп. 1. Ед. 75.

102. Шевченко В.И. Наши научные ресурсы, их учет и изучение, использование: К вопросу о реконструкции справочников Н. Р. К вопросу об учете научных сил СССР. 1931. Архив АН. Ф. 155. Оп. 1. Ед. 73.

103. Ядов В.А., Чернякова Н. С., Ломовицкая В.М. Междисциплинарная интеграция исследований по социологии науки (в рамках методологического семинара) // Науковедение и информатика. 1989. Вып. 32.

104. Candolle A. de. Histoire des sciences et des savants depuis deux siecles. Geneve, 1873[44].

105. Mutter-Freienfels R. Zur Soziologie und Sozialpsychologie der Wissenschaft // Zeitschrift fur Volkerpsychologie und Soziologie. 1932. Jg.VII. Н.1.; ders Zur Soziologie der Gruppenbildung in der Wissenschaft / Inner factions and formations in science. Ebenda. 1933. Jg. IX; ders. Zur Soziologie der Wahrheit. Ebenda.

106. Mirskaya E. Z. Russian Academic Science Taday: Its Societal Standing and the Situatian within the Science Community// Social Studies of Science. 1995. V. 25. № 4.

107. Winkler R.L. Zur Entstehung der marxistischen Wissenschaftssoziologie in der Sowjetunion in der Zeitperiode von 1917-1935 // Jahrbuch fur Soziologie und Sozialpolitik 1989. Berlin: Akademieverlag, 1989.

Раздел четвертый. Духовная жизнь, культура, личность
Глава 15. Социология религии (В.Гараджа)

Вводные замечания

История социологии религии как дисциплины, определившей свой предмет и методы исследования, начинается с работ Э.Дюркгейма и М.Вебера. После первой мировой войны центр ее развития переместился из Европы в США. В России социологии религии не повезло, ее перспектива здесь и сегодня достаточно проблематична.

Это не значит, что религия выпала из поля зрения русской социальной мысли С середины прошлого века религия неизменно остается в числе тем, активно обсуждаемых большинством направлений и школ Это понятно, принимая во внимание тот факт, что попытки осмыслить религию как социально-исторический феномен, оценить ее социальную роль, в русской общественной мысли XIX в. предпринимаются прежде всего в контексте споров об историческом пути и судьбах России. В то же время, вплоть до 1917 г., все сколько-нибудь важные достижения в этой области знания, полученные за рубежом, быстро получают отклик в России

Во многом взгляд на религию был задан полемикой между славянофилами и западниками. В русской общественной мысли надолго утверждается такая ситуация, когда вопрос о религии ставится прежде всего и главным образом как вопрос о роли православия. Если славянофилы видели в православии спасительное для России начало, то западники, начиная с Чаадаева, — разрушительное.

На эту полемику наложились европейские влияния, которые для русской социальной мысли, развивавшейся в научном русле, были не просто важным, но во многом конституирующим фактором.

Славянофильство привнесло признание центральной роли православия в народной и государственной жизни, взгляд на религию как опору сложившихся в обществе порядков, равновесия и социального мира в обществе, национальной самобытности и традиционных духовных ценностей. Оставляя в стороне политические и идеологические интенции этого подхода, выделим лишь те моменты, которые перекрывают возможность научного анализа, и прежде всего -деление религий на истинные и ложные. Представляется, что лишь истинная религия предотвращает анархию и социальную дезинтеграцию; она благотворна, следовательно, в той мере, в какой выступает не в качестве «социального факта», если воспользоваться дюркгеймовской терминологией, но в качестве «действительного откровения». Чем важнее и благотворнее для общества «истинная религия», тем губительнее для него последствия ее искажения (как это иллюстрирует Н.Я.Данилевский на примере католицизма, исказившего, с его точки зрения, христианскую истину и тем ввергшего Европу в гибельную анархию [13]).

Не вдаваясь в детали, можно достаточно уверенно утверждать, что подход славянофильства оказался тупиковым с точки зрения развития социологии религии как сугубо оценочный, исключающий возможность научного анализа религии как социального феномена. Этот подход получил продолжение в религиозно ориентированной философско-богословской мысли, но в социологии всходов не дал.

Западники, как и славянофилы, видели в религии составную часть устоев общественной жизни. Та же самая религия, рассматриваемая в тех же самых ее проявлениях, получала противоположные оценки.

Развитие западнически ориентированной социологической мысли испытало воздействие той идеологической критики религии эпохи Просвещения, которая получила развитие в немецкой классической философии, раннем марксизме и позитивистской социологии. В России наибольшее влияние оказали Гегель и Фейербах, а позже Конт и Маркс. Философская критика религии в ее просветительской парадигме к 40-м гг. в Западной Европе в основном выполнила свою функцию в качестве инструмента социальной критики и результировалась в гегелевском тезисе о «снятии» религии философией; фейербаховском сведении теологии к антропологии; контовском позитивизме, противопоставившем религии науку как основу социальной организации. К тому времени, когда для Германии, говоря словами Маркса, критика религии уже, по существу, была окончена, в предреформенной России середины века она только еще начинается и определяет основные подходы к религии в идеологии радикализма — народничестве, анархизме, марксизме.

В результате в русской общественной мысли надолго складывается такая ситуация, когда взгляд на религию вырабатывается как выражение определенной социальной позиции, в качестве идеологемы, а не научной концепции. Самая возможность социологии религии и интрига ее развития в России определяется, таким образом, проблематичностью перевода рассмотрения религии, включая вопрос о ее роли в отечественной истории, в русло объективного научного знания.

Обращение к изучению религии именно в этой перспективе несло с собой влияние со стороны зарождающейся социологии, в более широком плане — эволюционизма и позитивизма. Религия предстает теперь не как объект критики, но прежде всего как эпифеномен общественной жизни людей, значение которого должно быть рассмотрено в ряду других условий, присущих совместной их жизни и делающих ее возможной.

Вплоть до Дюркгейма и Вебера разработка проблематики религии осуществлялась в рамках общей социологии. Возникновение собственно социологии религии как самостоятельной дисциплины предполагало прорыв на новый — по сравнению с контовско-спенсеровским — уровень осмысления религии как социального феномена. Решающее значение имело здесь понимание религии как «социального факта» (Дюркгейм), «социального действия» (Вебер), «культурного института» (Малиновский). В этом смысле вплоть до 20-х гг. XX века говорить о «социологии религии в России» было бы преждевременно, более точной является формулировка «русская социология о религии»[45].

Когда в 1909 г. С.Н.Булгаков в связи с вопросом о развитии капитализма обращается к «капитальному исследованию проф. Макса Вебера», работе «Протестантская этика и дух капитализма», он с сожалением вынужден констатировать, что подобного рода анализа русской хозяйственной жизни и религии как важного ее фактора в отечественной литературе нет [6]. Анализ такого рода отсутствует и по сию пору.

И по сей день социология религии в России не представляет собой обладающую серьезным научным весом дисциплину, опирающуюся на богатую традицию, научные школы, которые были бы способны достаточно полно исследовать религиозную жизнь общества — российского в первую очередь. Скудна литература, крупных теоретических исследований по социологии религии практически нет. Катастрофически не хватает ученых, имеющих необходимую подготовку для профессиональной деятельности в этой области.

Тем не менее имеет смысл проследить путь, пройденный в этом направлении российской социологией, чтобы представить достигнутый уровень знаний, возможные точки роста и перспективы будущего. Достаточно обоснованным представляется выделить в нашем обзоре три периода: дореволюционный (вторая половина XIX — начало XX вв.), советский (начиная с 1917 г.) и современный (90-е гг.). Одна из главных задач — проследить, в какой мере социологической мысли в России удалось выйти за рамки инверсионной модели религии как социокультурного феномена.

Период до 1917 года

В предреволюционный период религия не выпадает из поля зрения основных школ и направлений русской социологии. Так или иначе эта тема затрагивается в работах большинства видных ученых, начиная от Лаврова и Чичерина и вплоть до Ковалевского и Сорокина. Сколько-нибудь существенные работы в этой области за рубежом быстро становятся известны в России, если не переводятся, то рецензируются. В их числе такие классические труды по социологии религии, как «Протестантская этика и дух капитализма» Вебера и «Элементарные формы религиозной жизни» Дюркгейма.

Однако обзор социологической литературы этого времени показывает, сколь ничтожно мал удельный вес публикаций, непосредственно посвященных религии, по сравнению с работами по социологии других социальных институтов -права, государства, морали, науки, семьи, образования. Религиозная проблематика рассматривается в этот период преимущественно в сфере философской мысли, церковной истории, политической публицистики, разработка же собственно социологических аспектов осуществляется как сопутствующая в рамках общей социологии. История социологии религии как эмпирической науки начинается лишь позже, уже в советский период.

В дореволюционной России характеристика состояния религиозности в обществе была прерогативой органов государственной статистики. Статистика фиксировала не убеждения, а формально-юридическую принадлежность подданных империи тому или иному вероисповеданию по рождению и крещению или соответствующему крещению обряду в нехристианских религиях. Поскольку таким обрядам подвергались практически все рождавшиеся, то в категорию религиозных включались все 100% населения страны.

В «Статистическом ежегоднике России»[46] можно найти таблицу распределения граждан по вероисповеданиям. Приведенные здесь данные основаны на материалах всероссийской переписи населения, проведенной в 1897 г. (по губерниям и стране в целом):

православные и старообрядцы 69,9%

мусульмане 10,8%

католики 8,9%

протестанты 4,8%

иудеи 4,0%

прочие христиане 0,96%

прочие нехристиане 0,5%

В социальной же мысли пореформенного периода довлеют в целом идеологические подходы к религии, практически совпадающие с размежеванием социально-политических лагерей, представленных левым радикализмом (народничество, анархизм, марксизм), консерватизмом (Данилевский, Леонтьев) и либерализмом (от Кавелина до Милюкова). Полемика между ними во многом продолжала старый спор между славянофилами и западниками в оценке религии, точнее — православия как фактора, определяющего национальные черты русского характера, государственности, культуры.

Народническая субъективная социология, с присущей ей верой в особое предназначение России и неприятием существующего во имя идеального будущего, рассматривала православие как часть осудившей себя на гибель социальной системы с ее несправедливостью и неравенством. Религиозной вере была противопоставлена вера в науку, идее воздаяния — секулярная утопия, вера в возможность решения общественных проблем средствами научного знания. Социально-революционная партия, писал П.Лавров, «проповеди всех религий, учению всех сект противополагает совершенно определенную проповедь антирелигиозного реализма, учение науки и только науки»; «здоров в умственном отношении только реализм в его разных отраслях: материализме, позитивизме, эволюционизме, антропологизме» [28, с. 260].

В анархизме религия предстает как «главная основа всякого рабства», которое должно быть уничтожено. М.Бакунин видит в освобождении масс от религиозных суеверий предпосылку торжества на земле разума, свободы, человечности и справедливости, «но эта цель может быть достигнута лишь двумя средствами: рациональной наукой и проповедью социализма» [3, с. 45—46].

Марксизм (Г.В.Плеханов, В.ИЛенин) не внес в русскую общественную мысль существенного вклада в понимание религии как социального феномена. В 1909 г. в серии статей «О так называемых религиозных исканиях в России» Плеханов соглашается с мнением, высказанным С.Н.Булгаковым в сборнике «Вехи», о том, что русское «образованное общество» религиозной проблемы просто не замечало и не понимало, что религией интересовалось лишь постольку, поскольку это связывалось с политикой или же с проповедью атеизма, что невежество русской интеллигенции в вопросах религии поразительно: «что правда, то правда: русские "передовые люди" никогда не думали серьезно о религии» [45, с. 184]. Попытка самого Плеханова восполнить этот пробел оказалась малоинтересной: он увидел в религии прежде всего анимистическое объяснение феноменов, которое было вытеснено наукой как несостоятельное. На вопрос о том, что такое религия, Плеханов дал ответ «не по Марксу», а по Э.Тайлору и Дж.Фрэзеру. В «нашем богоискательстве» Плеханов усматривает лишь возврат к «анимизму, без которого нет религии» [45, с. 254].

Ни Плеханов, ни Ленин не смогли принять вызов, брошенный марксизму русским «религиозным ренессансом», и вступить в полемику по существу поставленной им проблемы — революция и религия. Попытка А.Богданова и А.Луначарского раскрыть связь религии с социальной организацией была подвергнута критике как отступление от марксизма. Ленин с порога отмел мысль о том, что религия может рассматриваться как «комплекс идей, будящих и организующих социальные чувства». Его ответ сводился к тому, что никогда идея Бога не связывала личность с обществом, что она всегда усыпляла и притупляла социальные чувства, что все и всяческие религиозные организации марксизм рассматривает как «органы буржуазной реакции, служащие защите эксплуатации и одурманению рабочего класса» [30, с. 416]. В рамках таким образом трактуемого марксизма для социологии религии и связанной с ней проблематики нет места.

Существо поставленной в начале XX в. русской историей национальной проблемы заключалось в выборе путей модернизации. В этой связи возникал вопрос о возможности того, что базой российской модернизации станет массовое христианское движение за демократические реформы. Русский вариант «социального христианства», развиваемый по преимуществу вчерашними марксистами, такими, как С.Н.Булгаков и Н.А.Бердяев, представлял собой попытку связать социальное обновление России с православной церковью или православным этосом, с «новым религиозным сознанием»; мотивировалось это тем, что только религиозная вера в России способна «заразить массы», проникнуть «к сердцу народному» Эта оценка социальной роли религии была противопоставлена не только марксизму и в целом радикальной социологической мысли, но и либеральной социологии, идеологии плюрализма. Булгаков усматривал в политической борьбе, развернувшейся в России в начале века, схватку двух религий — христианского и секулярного социализма, христианского и индивидуалистического гуманизма.

В различных направлениях социологии русского либерализма религии отводится место в духовной жизни общества наряду с искусством, наукой, воспитанием, нравами. Она относится, таким образом, к числу «духовных сил», воздействующих на социум, требующих серьезного социологического и историко-культурного изучения. Однако религия не была в центре внимания этого направления социальной мысли. Сама идея общности законов всемирно-исторического процесса, сходства судеб различных народов (в противовес славянофильскому учению об особом пути России) уже смещала религию на второстепенные позиции по сравнению с государством, правом, экономикой.

Представители «юридической школы» — государственники. Согласно К.Д Кавелину, вся русская история — по преимуществу государственная, политическая; официальная идеология государства выражена в праве, не в религии. В своей первой крупной работе о юридическом быте Древней Руси он утверждает, что в отличие от Запада в России церковь не имела светской власти и в мирском отношении была зависимой от государства. Если христианство повлияло здесь на общество, то это выразилось в том, что оно пересоздало семейный быт, истребив многоженство и наложничество [19].

Б.Н.Чичерин видит в государстве, а не в церкви «вечный и верховный союз на земле», осуществление нравственной идеи, высшее назначение народа. Нравы общества он рассматривает прежде всего в их соотношении с юридическими установлениями. Религия — одна из «духовных сил», воздействующих на общество, на смену и замещение политико-юридических форм, экономических воззрений, классовую структуру, государство, образование. В работах Чичерина религия, в особенности христианство, занимает немалое место. Христианство рассматривается как общечеловеческая религия, преимущественно — в этическом аспекте. В этой связи Чичерин выделяет протестантизм как выражение не столько «народного», сколько общечеловеческого начала.

Социологическая школа права (А.С.Муромцев, В.И.Сергеевич, М.М.Ковалевский и др.) исходила из идеи универсальной роли права как регулирующей системы человеческого общества, единого регулирующего механизма общественного развития. Отсюда признание всеобщности рациональных правовых норм и на этой основе — идея взаимовлияния культур, единства юридической традиции Европы и России как приоритетной культурной традиции, восходящей к римскому праву как первооснове (а не к христианской религии).

Анализ права как социального явления, доступного не только сравнительно-историческому, но и социологическому изучению, намного опережает развитие такого подхода в отношении религии.

В историко-социологической концепции В.О.Ключевского религиозному фактору отводится весьма скромное место. Главные факторы — политический, социальный и экономический. Их специфическое сочетание положено в основу периодизации русской истории: Русь с VII до XIII века — «днепровская, городовая, торговая», с XIII до середины XV — «верхневолжская, удельнокняжеская, вольноземледельческая» и т.д. Принятие христианства — не решающий и отправной момент в этой истории. Христианство было «связью нравственной», но оно распространялось медленно (вятичи не были христианами еще в начале XII века), главной связью разноплеменных элементов Киевской Руси была княжеская администрация.

Будучи государственником, П.Н.Милюков преодолевает односторонность «юридической школы» и принимает сторону многофакторной концепции социальной эволюции, включая в число основных параметров социальной эволюции развитие религии и церкви. В «Очерках по истории русской культуры» (начали печататься с 1895 г.) он реализует этот подход: «церковь и школа — таковы два главных фактора русской, как и всякой другой, духовной культуры» [32, с. 15]. Милюков выделяет социальный аспект в качестве подчиненного культурологическому, полемизируя с «экономическим материализмом» и «субъективной школой», «религиозно-метафизическим догматизмом» и «старым учением» Н.Данилевского о неразложимых национальных типах культуры.

Таким образом, взгляды на религию русской социальной мысли рассматриваемого периода относятся скорее к истории развития национального самосознания в процессе российской модернизации и характеризуют определенный этап духовной жизни. И даже у М.М.Ковалевского, который рассматривает религию в сугубо научном контексте, она еще не выступает в качестве самостоятельного предмета социологического исследования.

Ближе других к созданию собственно социологической теории, включая социологию религии, подошел П.А.Сорокин. Уже в первой работе «Преступление и кара, подвиг и награда» (1914) он исходит из того, что социология изучает человеческое взаимодействие как определенный вид бытия, и соответственно этому вся психика и вся культура представляют собой результат этого взаимодействия. Объектом социологии становится «социальное явление», понимаемое как социальная связь, имеющая психическую природу и реализующаяся в сознании индивидов и в общественных структурах. Тем самым пролагается путь к изучению религии как деятельности, вырабатывающей определенные нормы в качестве специфических регуляторов социального поведения.

Советский период

В первые годы советской власти, до эмиграции в 1922 г., продолжает публиковаться П.А.Сорокин. В работах этого времени [50, 51] он уделяет довольно большое внимание религии. Определяя науку как совокупность точных знаний о каком-либо разряде явлений, он противополагает ей верования как объективно неверные, но кажущиеся тому или иному человеку, их разделяющему, правильными идеями и суждениями. Сорокин утверждает, что едва ли не большая часть убеждений, теорий, представлений состоит именно из верований, а не из точных знаний: «человек до сих пор представляет не столько существо знающее, сколько верующее» [51, с. 146].

Верования распространены как в области религии, так и в области правовых и нравственных учений, «общественных наук». Они оказывают влияние на поведение людей и, следовательно, на всю общественную жизнь, представляют собой значительную силу, поскольку ближайшим образом связаны с животными аппетитами человека, с его чувствами, интересами и вожделениями. Под «высокими словами» верований чаще всего кроются весьма прозаические и животные побуждения, провозглашают ли их религиозные авторитеты или же вожди «социалистических и консервативных партий, монархических и советских правительств, когда они для оправдания своих действий ссылаются на "волю народа", на "интересы демократии или пролетариата"» [51, с. 151]. Таким образом, Сорокин превращает социологический анализ религии в критику идеологии: «верования - простая идеология, тонкая вуаль, скрывающая прозаические лица аппетитов и интересов». Придавая этим аппетитам, интересам, инстинктам святость и благородство, верования укрепляют их, усиливают их влияние (там же).

В 1919 г. Сорокин отстаивает необходимость преподавания социологии как средства, позволяющего бороться с общественными бедствиями. Однако социологическая теория, даже в качестве бухаринской «социологии марксизма», была надолго, вплоть до конца 40-х — начала 50-х гг., подвергнута идеологическому остракизму: «верования» и на этот раз одержали победу над «знаниями».

Изучение религиозности в 20—30-е годы.Между тем большевистский режим, рассматривавший религиозные организации как легальное прибежище политических врагов советской власти и социалистического строительства, нуждался в информации о степени влияния религии среди различных групп населения, о классовом составе религиозных общин, содержании и политической направленности проповедей и т.д.

Удовлетворить этот запрос были призваны в том числе и опросы, проводившиеся уже с начала 20-х гг. в трудовых коллективах, населенных пунктах[47]. Так, в 1926 г. в порядке подготовки партийного совещания по антирелигиозной работе в нескольких губерниях был предпринят опрос и разработан опубликованный в журнале «Антирелигиозник» (1927, № 6) «Вопросник и методические указания по собиранию сведений о сектах», составленный Ф.М.Путинцевым [46, 47]. Опрос проводили лица, специально уполномоченные местными организациями Союза безбожников. Инструкция опрашивающему предостерегала от «отвлеченных рассуждений» и требовала проверенных фактов и цифр. Так, в вопросе о «сектантской культурности» требовалось проверить: «сектанты более грамотны потому ли, что они сектанты, или потому, что среди них много зажиточных; сектанты более зажиточны потому ли, что они сектанты, или же они более религиозны, потому что среди них больше зажиточных и кулаков». Требовалось изучать не только самих сектантов, но и те условия, которые «делают несектантов сектантами».

Примечательна также постановка вопроса о соотношении «церковь-секта»: секты стали организациями, равноправными с церковью в религиозном и политическом отношении, так что слово «секты» имеет теперь чисто технический характер, его можно было бы заменить каким-либо другим, если бы это было целесообразно. Далее разъясняется: до революции сектантские нововведения, означавшие «европеизацию» и «американизацию» форм религиозной жизни и методов деятельности, были шагом вперед от «средневековой церкви» и служили выражением политического протеста широких масс против самодержавных политических и религиозных порядков в стране; теперь те же самые особенности являются тормозом социалистического строительства, так как «европеизация» и «американизация» религиозно-политической жизни широких масс в данное время ничего другого не означает, кроме «капитализации».

Основным заказчиком и потребителем социологической информации в этот период являлась компартия, точнее — ее аппарат. С одной стороны, партийное руководство было заинтересовано в получении достоверной информации о процессах, которые помогали понять в первую очередь политические настроения в массах верующих, и поэтому информация должна была соответствовать фактам, ее можно было эффективно использовать в пропаганде и в политическом руководстве. С другой стороны, требовалось, чтобы эта информация соответствовала идеологическим установкам и каждый раз свидетельствовала о новых победах социализма на антирелигиозном фронте. Противоречивость «заказа» неизбежно сказывалась на достоверности получаемой информации.

Тем не менее накапливался некоторый опыт конкретных исследований, хотя и медленно, но все же повышался профессиональный уровень кадров в этой области, расширялись тематика и методы исследований. Вместе с тем власть вынуждала подгонять интерпретацию получаемых данных под очередные партийные установки, обосновывать желаемые выводы.

Проводившиеся с начала 20-х гг. опросы в силу их нерегулярности, локального характера и небольшой достоверности, вследствие непрофессионализма их осуществления не могли в полной мере удовлетворить партийное руководство. Об этом свидетельствует тот факт, что с 1924 г. в центральном аппарате — Агитпропе ЦК РКП(б) начали вести документальный и статистический анализ состояния религиозности по регионам страны на основании сведений, поступавших от местных партийных органов. Он дополнял сведения из исследований, которые предпринимались время от времени. Так, в 1929 г. в Москве было проведено исследование среди рабочих наиболее крупных фабрик и заводов. Было роздано 12 тыс. анкет, получено обратно — 3 тыс. Неверующими среди опрошенных назвали себя 88,8%. Эти результаты послужили основанием для вывода, будто около 90% рабочих столицы освободились от религиозного дурмана. В тех случаях, когда результаты исследований вскрывали «неблагоприятную» религиозную ситуацию, они становились достоянием архивов под грифами различной степени секретности Как правило, в выступлениях партийно-государственных деятелей в 20 — 30-е гг. давались оптимистические оценки и прогнозы относительно «отхода трудящихся от религии». В начале 20-х гг. определялось в качестве установки: от религии отошло 10% населения (П.А.Красиков), к концу 20-х гг. — 20% (А.В.Луначарский), в середине 30-х неверующих «стало» уже столько же, сколько и верующих, но в городах процесс преодоления религиозности шел быстрее, утверждалось, что верующими к этому времени остались только 1/3 горожан, тогда как в деревне их было еще 2/3.

С середины 30-х гг. было провозглашено завершение строительства основ социализма в СССР, теперь уже не просто борьба с врагами народа, «вредителями» и «саботажниками», но совершенствование социализма и постепенный переход к строительству коммунизма ставится как приоритетная задача. Цифры, характеризующие уровень религиозности в стране, приобретают новое значение. Составной частью программы коммунистического строительства было воспитание «нового человека» В этом контексте религия надолго получает статус вредного «пережитка прошлого», свидетельства «отсталости» и «идейной незрелости» ее носителей: верующий — не обязательно политический враг, но — человек, сознание которого затемнено антинаучными предрассудками. Преодоление религии выдвигается в качестве одной из главных задач идейно-воспитательной работы в массах. Социологические исследования призваны были обслуживать эти установки партии и давать материал, свидетельствующий об отходе трудящихся от религии[48].

И хотя результаты опросов были ненадежны или оставались достоянием архивов, исследования сектантства второй половины 20-х — начала 30-х годов велись с применением широкого спектра методик анкетирования, интервью, сбора статистического и документального материала. Это были исследования социологического и этнографического профиля [22].

В течение двух десятилетий, с конца 30-х до конца 50-х гг., исследования не проводились, это были годы войны и трудные послевоенные годы Лишь в 60-е гг. социология религии вступает в новый этап.

Теория и практика социологических исследований в 50—80-е годы.В 50-е гг. партийное руководство начинает проявлять интерес к социологии, инициируя критику «буржуазной социологии» и разработку социологии марксистской, включая проведение социологических исследований. Оба эти процесса получили отражение и в области социологии религии.

В 1963 г. в сборнике «Философские проблемы атеизма» появилась статья Ю.А.Левады «Основные направления буржуазной социологии религии», а в 1965 г. — его книга «Социальная природа религии». В этих публикациях критика немарксистской социологии религии предложена как «момент позитивного рассмотрения» соответствующих проблем. Речь шла, в сущности, о том, чтобы освоить и ввести в научный оборот тот багаж, который был накоплен к этому времени «западной социологией»[49]. Конечно, Левада анализирует предмет с позиций «марксистского атеизма» и в русле «социологических проблем критики религии» [29, с. 4]. Он прежде всего описывает подходы, предложенные Э.Дюркгеймом и Б.Малиновским, хотя М.Вебер также упоминается. Помимо этого, имеются ссылки на И.Ваха, В.Герберга, Ч.Глока, Г.Ле Бра, некоторых других авторов. Используемый в работе Ю.А.Левады материал к нашему времени в значительной мере устарел, но и сейчас во многих отношениях она представляет научный интерес.

Книга Ю.А.Левады симптоматична для 60-х гг. Ее можно рассматривать в контексте поисков определенной частью советской научной интеллигенции «подлинного» Маркса, «социализма с человеческим лицом». Религия, трактуемая в основном в рамках марксистского подхода, рассматривается в качестве социального института, связанного с развитием регулятивной системы, и как одна из семиотических подсистем, которая должна быть сопоставлена с другими формами коммуникации: «Только на пересечении обеих плоскостей (семиотической и коммуникативной) может быть рассмотрена религия как специфическое социальное явление» [29, с. 79]. Советский марксизм начинает говорить о религии на языке современной соц