В сердце моём просыпается семя предназначения

Скажу честно, я пришёл в школу не для того, чтобы сделать её смыслом своей жизни, но твердо знал одно, что надо работать честно.

Школа большая, а пионеров – более восьмисот, целая армия. Я должен был ходить по школе в пионерском галстуке. И вообразив себя генералом, повязав на шею вместо погон пионерский галстук, я начал управлять организацией так, как инструктировали меня в райкоме комсомола и на специальных курсах.

Но вскоре понял, что общаться с детьми с начальственных позиций нельзя. Как нельзя формализовать их общественную жизнь, ограничив ее, заниматься составлением альбомов, выпуском газет, проведением сборов и заседаний, составлением отчётов, организацией борьбы с двоечниками.

Дейда Варо, для которой я стал коллегой, дала мне мудрое напутствие: «Полюби детей, подружись с ними, помоги им и защити каждого. Вспомни о чем ты мечтал в их возрасте, чего тебе не хватало в школе». Это было то, чем она руководствовалась сама, воспитывая меня и моих одноклассников.

И в школе скоро закипела интересная пионерская жизнь.

Было всё: походы, игры, труд, олимпиады, спартакиады, обсуждения, встречи, утренники, тимуровская деятельность, забота об исторических памятниках, постановка спектаклей, бальные танцы, сбор макулатуры. Я почитал томик Антона Семёновича Макаренко и воспользовался его принципами о параллельных и перспективных линиях.

Но, вспоминая сегодня те годы, я понимаю, что была у меня тогда ещё одна работа, которая двигала всё это. Она была внешне невидимая, не отражалась в планах. Это суть ее определила Дейда Варо: полюби, подружись, помоги, защити. Я усердно следовал этим наставлениям, хотя с большими усилиями: нужны были терпение, мудрость, понимание, искусство общения... А во мне всего этого так не хватало. И я стал воспитывать себя, создавать в себе облик воспитателя-друга для детей и старался выдерживать его в повседневной жизни. Постепенно увидел, что дети потянулись ко мне, стали относиться с доверием.

От кого мне приходилось защищать детей?

От агрессии взрослых – иногда от собственных родителей, иногда от своих учителей.

Какая нужна была детям помощь?

Чтобы они разобрались в себе, чтобы поверили в свои силы и свои способности, чтобы умели налаживать отношения...

Но я был студентом второго курса, да и не педагогического, а востоковедческого факультета. Мне нужны были и опыт, и специальные знания. Не хватало ни того, ни другого.

Читал педагогические книги, но многие из них были далеки от того, что волновало и заботило меня. Опыт черпал из своих проб и ошибок, из своих школьных воспоминаний и переживаний. А также, когда всё это не помогало, я принуждал своё сердце и разум, чтобы они подсказали мне правильное решение воспитательных задач.

Меня вызывает к себе учительница химии (та самая, которая дала мне когда-то переэкзаменовку) и обличает мальчика:

– Ты же пионервожатый, забери его и накажи за хамство, исключи из пионерской организации. Я его на свои уроки не допущу... – такое задание она даёт мне в приказном тоне. Она озлоблена, кричит.

Что я предприму? Мне нужна мудрость, а не судейство...

Проходит по коридору мальчик, на лице ссадины, синяки, глаза красные. Забираю его к себе.

– Что случилось?

Он ни с кем не подрался, не ушибся. Откуда ссадины, зачем глаза красные?

Мальчик доверяется: папа его избил, родной отец погнался вчера за ним и избил.

– Из-за чего? – спрашиваю.

– Из-за двойки по русскому языку...

– А учитель кто?

Та же самая, что донесла на меня инспектору на экзамене.

Как сделать, чтобы ту же самую дружбу, что я ищу в этом мальчике, отец тоже поискал?

Как сделать, чтобы мальчик не стал очередной жертвой той злобной учительницы русского языка?..

На улице встречаю группу девочек-шестиклассниц (в 1952 году мужские и женские школы были объединены), их четверо. Ясное дело – сбежали с уроков. Увидев меня, попытались скрыться. Но уже поздно. Подходят ко мне.

– Вы никому не скажете? – спрашивают.

– Нет, – говорю, – но почему вы не в школе?

– У нас контрольная, а мы не готовы...

Конечно, никому не скажу, и девочек не буду гнать обратно в школу.

Получится ли воспитание, если я им сейчас прочитаю нотацию, что так вести себя нельзя? Ведь сам я не раз удирал с контрольных.

Правильно ли я сейчас поступлю, если приглашу их в кафе, которое рядом, и угощу мороженым? Не знаю, но поступаю именно так.

На педсовете обсуждается ребром поставленный вопрос: «Или я, или он». Пятиклассник с мамой стоят в углу большой учительской как у позорного столба. Мама плачет и всех умоляет:

– Трое детей, муж погиб... Пощадите... Обещаю, я его строго накажу... Больше не посмеет грубить учителю...

Но учительница стоит на своём:

– Я его обратно в класс не приму...

Это та учительница, которой я когда-то на «здравствуйте» ответил «драптуните». Мальчик – жертва учителя. Встаю и заявляю:

– Мальчик – пионер, беру его под свою опеку...

Но учительница обрывает меня:

– Тебе самому нужен опекун...

Что мне ответить заслуженному учителю, автору учебников?

Так я расту в своей же школе уже не как ученик, а как коллега своих бывших учителей. Пока многие из них не признают во вчерашнем ученике коллегу, а я, как росток свободолюбивого дерева, пробиваюсь под асфальтом, варюсь в собственном соку.

Мечты мои о дипломатической службе, о журналистской деятельности блекнут, они уже не манят меня, я забываю о них. В сердце моём просыпается семя предназначения, незаметно пробивается и завладевает всей моей сущностью. Чувствую, что пришёл в школу к детям на всю жизнь.