Анна, прихожанка Н-ского храма

Мы услышали о старце в семидесятых. В то время церковь уже нельзя было назвать гонимой, даже приходы новые открывались. В свечных лавках появились иконы, лампады, крестики, журналы Московской Патриархии свободно продавались, но что-то в положении внутри церкви настораживало. Даже само содержание упо­мянутых журналов было странноватым.

Лет за десять до этого храмов было меньше, добраться на службу было очень трудно, даже пешком ходили. Но если уже попадал в церковь, то тут же был пленен благолепием, трепетностью отправления тайно­действий. Священники сплошь старые, умудренные жизнью, очень внимательные к прихожанам. Мы все трепетали перед батюшками, особенно воевавшими или прошедшими через сталинские лагеря. У них был особый ореол мученичества, исповедничества, веры до смерти.

В семидесятых все это стало исчезать. На приходах стали появляться коренастые черноволосые молодые священники, говорившие на русском с сильным акцентом. Они уже не ходили пешком, но ездили на машинах. Почти везде стала практиковаться общая исповедь. Навязывались странные обычаи, пропадало ощущение преемственности веры, храмы пустели. Стало холодно, и каждый верующий искал теплой свечи истинного православия, а не облатыненого. Ездили к разным священникам по многим храмам, увы, практически везде было одно и тоже – пустота, казалось, что это даже безысходность.

Вдруг среди верующих разнеслась весть о некоем духовном, благодатном и прозорливом старце, говорили, что он из Оптиной пустыни. Слухи эти разрастались, вдобавок узнали, что этот батюшка посещал отца Алексия, уважаемого в нашей местности священника. Все знали отца Алексия как очень доброго и мягкого пастыря с трудной судьбой. При этом говорили, что он едва ли не на колени становился перед старцем, так его уважал.

А тут еще заговорили, что отцу Антонию, такое имя было у старца. Господь послал видение о конце света, о последних временах. Конечно же, нам всем захотелось увидеть этого необычного подвижника. Однако, по рассказам же, долго батюшка в одном месте не пребывал – не жаловали власти. Сколько мы не спрашивали, ни кто не мог сказать, где легче застать старца. А встретиться очень хотелось.

Наконец, нас известили верующие по телефону, где находится батюшка, и что время его пребывания будет достаточно значительным из-за болезни ног. Не разду­мывая, мы собрались в дорогу и через день оказались в месте нахождения отца Антония.

Попали мы к нему не сразу – у него в этот момент были посетители. Матушки вежливо попросили подо­ждать, предложили чай. Где-то минут через сорок из келии старца вышли два архиерея и с ними несколько мона­шествующих. И вот тут мы первый раз увидели отца Антония – он провожал святителей до дверей, благодарил за приезд. На все их просьбы о благословении отвечал отказом и настаивал на своем недостоинстве благо­словлять благословляющих. Епископы особо просили его об одном – возможности следующей встречи со старцем.

Надо сказать, что первое впечатление от встречи было не в пользу отца Антония. Мы ожидали увидеть сурового монаха, с тяжелым посохом в руках, пора­жающего всех своими пророчествами. А встретил нас очень пожилой человек, чтоб не сказать – глубокий старик. Глаза были добрыми, чуть воспаленными. Он был очень сухой, высокий и с необыкновенно белыми волосами. Одет в светлый подрясник, возраст которого определить не взялся бы и специалист, так он был истерт. Ноги обуты в сельские стеганые бурки. Встречал нас отец Антоний сидя в старом пружинном кожаном кресле.

Поскольку уже приехали, то стали задавать вопросы. И вот тут мы увидели преображение старика в старца. Голос стал необыкновенно твердым, исполненным уверенности. Даже глаза изменились – от прежней мягкости и расслабленности не осталось и следа, они излучали свет. Хотя говорил он с прежней любовью, даже обличая и увещевая нас. Слова его были горящими углями – с одной стороны грели, но и выжигали все наши негоразды. Отец Антоний чувствовал каждого человека, казалось, что каждый из присутствовавших был для него открытой книгой. Самое странное было в том, что он знал, как изменить повествование в ней, чтобы лучше было главному герою – душе.

Кто помнит эти годы, знает, что главное переживание периода шестидесятых был страх перед угрозой атомной войны. И хотя в семидесятых стало чуть легче – страх оставался. Поэтому, не доходя до далекого будущего, одна из наших женщин и спросила об этом батюшку – о страхе и войне.

«Страх?! Давай, чадо, подумаем, что вызывает его, и тогда все станет на свои места. Самый большой страх рождается из опасения смерти, особенно скоропостижной. Смерть пугает и собственная, и близких людей, особенно, детей - страшно, так ведь?

Другой источник страха – боязнь потери имущества. Сколько средств люди тратят на то, чтобы сохранить накопленные тленные богатства! Но проистекает все из-за того, что верим и любим Христа только устами, а не сердцем.

Грустно, но язычники ведь меньше боялись смерти, чем мы, христиане. Отчего это? А от того, душа моя, что они не знали сущности греха, тяжести его, мы знаем, но грешим. Грешим и грешим, а о смерти стараемся не думать. Боимся ее, но творим беззакония, как бы надеясь на свое безсмертие.

Страха нет у того, кто не привязан к миру тления и смерти, а все устремления его – к Небу. У такого человека есть только боязнь нарушить заповеданное нам Господом.

А война будет, но не сейчас, позже. Я и многие из вас в то время уже ответ будем давать пред Господом за прожитую жизнь».

Все притихли. Потом спрашивали старца как спастись. Он ответил, несколько усмехнувшись: «А так - молись, трудись и делись. Все, как и прежде, ни чего не изменилось».

Попросили его объяснить; если все, как и раньше, зачем-то же Господь послал ему видение?

«А это другое, – отвечал он. – Путей Господних не испытываю, но думаю, чтоб все знали все, что можно и полезно знать о будущих ужасах. Чтоб ни кто не мог сказать: «Не знал, Господи!».

После этого был длинный разговор. Отец Антоний объяснял, что чем дальше от святых времен пришествия Спасителя на землю, тем сильнее враг стремиться извратить Евангельские истины. Так их истолковать и подать людям, чтобы не осталось и следа от заповеди любви.

Он говорил, что и сейчас люди молятся и трудятся, и делятся, только молятся в рассеянии. Трудятся не ради хлеба насущного, но для ублажения страстей – чрево­угодия, сребролюбия... Что делятся только с теми, от кого выгоду думают получить.

Потом отец Антоний рассказал нам кое-что из видения, о том, к чему приведет неумеренность челове­ческая. В тот период сытости и думать не хотелось о таких страшных вещах, как войны, голод, воцарение антих­риста. Но в словах его была такая убежденность, что это передавалось и окружающим. В общем, уезжали мы от старца уже другими, даже за словами своими каждый строже стал следить. И все ручками царапали тетради – каждый хотел сохранить слова старца.

После этой встречи мне пришлось видеть старца еще несколько раз. Однажды даже сподобилась быть на его службе. Конечно же, возраст давал себя знать, и всегда слабый ногами, последнее время он почти не поднимался с кровати, но старался принять всех приехавших. Потом пришло известие о том, что он почил.

Екатерина, главный агроном.

У нас на приходе жил очень старый священник - ни кто и лет его не знал. Он был последним служителем в сельском храме, закрытом в конце пятидесятых. Теперь древняя церковь стояла без купола, полуразрушенной. Все, что можно было украсть, колхоз и люди растащили, но батюшка с прихода не уезжал. Пенсия у него была очень маленькая, поэтому вначале он жил больше с земли, хоть и урезали его усадьбу трижды.

Когда совсем состарился – за счет подаяний сельчан: батюшка за крестины, похороны денег не брал, даже из записок с просьбой помолиться бумажки вытаскивал и возвращал подателю, приговаривая всегда: «Туне приясте, туне дадите. Вот был бы храм... а мне хватает».

К отцу Анатолию, так звали нашего священника, частенько приезжали другие батюшки, в основном пожилые. Среди них выделялся один старец, отец Антоний – высокого роста, с белыми волосами, с какой-то особой, не смотря на возраст стройностью. Люди относились к нему с любовью, поэтому каждый приезд его для верующих был радостью.

Что-то в конце семидесятых – начале восьмидесятых стали говорить, что отец Антоний сподобился видения о конце света. Тут уж потянулись к батюшке и не только верующие. Мы, группа верующих, тоже собрались к старцу, тем более, что прошел слух, что он будет служить водосвятный молебен – болен был отец Анатолий.

Служил отец Антоний как-то особенно – очень благоговейно, с трепетом соприкасаясь со святостью. Не покидало ощущение, что благодать он буквально видел. Когда же молился – нам было страшно. Возникала полная уверенность, что этот старец в потертом подряснике обращается не просто к Небу, но предстоит Престолу, для нас невидимому, но открытому для его взгляда.

Потом была беседа. Как-то случайно, первый вопрос задали о воспитании детей при таком давлении ком­мунистов. Нет, слово «коммунисты», конечно же, не произносилось – ни кто не решился бы на подобное. «Коммунисты» были заменены на «неверующие». Вспомнил «красное племя» сам отец Антоний, и вот тут как будто гром грянул: «Бойтесь не коммунистов, их век уже изочтен, скоро все рухнет, весь «Союз нерушимый». Страшитесь безверия своих детей – от них получите не меньше, чем от всех послевоенных правителей вместе взятых! По телам раздавленных пройти к золоту и власти у них будет считаться едва ли не верхом ума. Ваши чада будут делать это с вами, дети мои!»

Воцарилась буквально гробовая тишина. Каждый из пришедших ожидал разговора о каком-то далеком конце света, о вещах, ожидающих человечество где-то там, в отдаленном будущем. Все готовы были верить Апока­липсису, только с поправкой на то, что происходить все будет не с нами и даже не с нашими детьми, а с отдаленными потомками. А тут наше будущее, да еще слова о падении коммунистической державы... Поверить в это было просто невозможно, легче было предположить, что старец не в себе.

«Батюшка, – наконец спросил кто-то, – так что, мы все доживем до конца света?»

«Кто как, дорогие, кто как! – ответил батюшка с грустью. – Городов будет много, а расти будут! Слабые все в городах поселятся».

Последняя фраза только прибавила уверенности в том, что со старцем не все в порядке – если рухнет государство, то откуда новые города? И вообще, как соотносятся города и конец света?

«Простите, батюшка, – с недоумением спросила я, – поясните нам, если можно».

Отец Антоний продолжил, и через пару фраз все стало на свои места.

«Раньше были кладбища – земля освященная, в центре часовня, и службы правились, души отпевались. На могилах всех – кресты; для самогубцев, инородцев, иноверцев и других заблудших выделялась земля за местом упокоения тел православных христиан. А теперь – города, домовина смерти; вместо крестов – целые постройки из железа, кирпича, гранита, мрамора с пятиконечной звездой – лапой сатаны... Они растут, и бу­дут увеличиваться с каждым годом».

Это понять было можно, но как жить по-другому? Как будто прочитав наши мысли, он увещевал не принимать комфорта, излишеств, связанных с ним. Рассказывал, как был приглашен в дом, где мебель вся в чехлах, а хрусталь – чуть ли не в деревянных упаковках, чтоб не разбился. Подсмеивался над появившейся модой к собирательству библиотек – кто, дескать, и третью часть закупленного прочитал? Поражало, что говоря в общем, он высвечивал слабости каждого человека из тех, кто сидел в тот летний вечер с ним в саду. Не выдержала заведующая районным книжным магазином, у которой весь дом был забит литературой.

«Так что же, отец Антоний, – с долей раздражения спросила она, – и книги покупать нельзя?! За вас вот говорят другое – и библиотека есть, и собирать книги любите».

«Больше люблю дарить, чем собирать, чадо, – как-то вдруг очень серьезно ответил старец. – Книги отеческие писаны для тех, кого не посетила благодать слышания слов назидания из уст праведников. И Евангелие Духом Святым ведомые Апостолы писали для не видевших и не слышавших, но желавших приобщиться. Мне же Господь судил приобщиться из самого источника, а не только потреблять живую воду из наполненных сосудов.

Это одно, другое в том, что каждый человек пишущий, даже просто прочитавший до тебя книгу, оставляет в ней свой отпечаток – либо благодати, либо адского провала. Светские «мудрецы» печатным словом постарались единственной православной империи корни подкопать, растлевая души народные. А сейчас все еще хуже – если Петр брадобритие да одежду иноземную ввел, то нонешнии стремятся позывы сердца изменить. Куда как страшнее все это.

Книги – это палка о двух концах. Какие книги, и как их использовать? Иноземные романы и в прошлое время до греха многих довели, чего уж теперь ждать?! Пройдет малое время, и плотью обнаженной будут совращать всех, кто не отринулся от телевизора. А если не показом плоти, то еще более изысканным приемом – рассказом о страстях человеческих. И книги тут сыграют немаловажную роль. Бойся, малое стадо, бойся и предуготавливай себя к грядущим потрясениям!

Не суть книги грех, но собирательство и стяжа­тельство их. Тем паче, книги светские, изначала разру­шительные. Стяжайте кладязи духовные, помогающие спастись в страшные последние времена. Лишь это опора и вспомоществование в жизни, только в них и можно найти вразумительные ответы на все вопросы бытия. Они будут доступны для каждого, но лишь короткое время. Потом все будет засорено так, что и правду ото лжи отсеять мало кто сможет».

Батюшка еще говорил о последних временах, о том, что сейчас нельзя раздваиваться. Нельзя в жизни руководствоваться народным правилом: «Не согрешишь – не покаешься!» А уж тем более эти слова понимать как: «Греши, греши как угодно, но постами приди в храм и отговей». Что все и для каждого должно быть решено раз и навсегда – Христос или антихрист, страсти Голгофы или почетное место в синедрионе, тридцать сребреников или мученичество.

После его слов стало понятно, что причина непри­ятия слов старческих не в их отрешенности от жизни, а в невозможности принять все из-за нашей неподготовленности. Евангелие давно уже воспринималось всеми как нечто недосягаемое, далекое. О конце-то времен из нас ни кто и не думал. А тут вот оно: окончание времен, вступают в силу другие законы, иной должен быть подход и к поступкам, и к окружающему миру. Оно вроде бы все такое же, но исчезает возможность откладывания дел праведных в дальний угол. Все молчали. Каждый думал о своем, о том, с чем труднее всего было ему расстаться.

А отец Антоний продолжал, что мы все готовы отказываться лишь от того, что нам не нужно. Старец вел речь свою к тому, что не просто отказываться следует, но вырезать из души даже просто склонности ко всему, что не связано со спасением.

Нас напоили чаем из самовара с душистым медом: отец Анатолий держал маленькую пасеку. Да и чай был не магазинный, а из гледа, красный, ароматный и полезный. Кто-то что-то еще спрашивал, но это уже касалось каких-то мелких недоразумений. Хотелось одиночества, чтобы «переварить» услышанное.

Отец Анатолий вскоре умер, домик его поселковый совет развалил, пасеку разворовала подвыпившая молодежь. Хоронили батюшку возле храма, но при восстановлении и постройке церковной кочегарки могилу разорили и останки перезахоронили на обычном кладбище. Отца Антония на погребении не было, говорили, что он болен ногами. Храм наш восстановили, прислали молодого священника, только старцы в поселок больше не приезжали. Мы слышали, что отец Антоний принимает людей и у себя, и в местах, которые просещал. Да все было недосуг.

Прошло много лет, но поняли мы свою глупость лишь тогда, когда узнали, что батюшка почил. Спох­ватились, да было уже поздно, столько всего хотелось спросить, узнать – но не у кого. Тогда, при встрече, трудно было сразу понять и оценить все сказанное, многое вообще казалось сказкой. Прошли годы, и предсказанное им исполнилось в полной мере. И если пала комму­нистическая держава, то, конечно же, стоит ждать и всех других событий, о которых пророчествовал отец Антоний.

Священник отец Сергий Д.

К отцу Антонию я попал не в самый лучший период своей жизни: отчисление из престижной семинарии, достаточно случайная женитьба – ни матушка, ни ее семья понятия не имели о православном образе жизни. Служение в сане воспринималось ими как обычная работа с целью заработка денег. Вдобавок, невольно послужил причиной гнева благочинного. В результате назначение на приход больше походило на откровенную опалу.

Но, увы, настоятельство только обострило все мои проблемы: у истоков открытия нового храма (скорее – молитвенного дома) стояла группа женщин, которые при отсутствии постоянного настоятеля быстро стали путать личное и церковное. В епархиальной лавке я набрал в долг необходимой утвари, облачений и товара. Это вызвало такое раздражение у «десятки», что вскоре уже ничего не радовало – шли анонимки в адрес правящего архиерея, коллективные жалобы, каждый шаг мой контро­лировался.

В разговоре с пожилым протоиереем прозвучал совет: «Езжай к отцу Антонию!». Расспросив, что и как, я еще какое-то время не решался на поездку. Служил целыми седмицами, держал строгий пост, но положение становилось все хуже. Пришлось ехать, это был последний шанс как-то улучшить ситуацию.

В это время мне был благословлен владыкой отпуск, и я с матушкой и маленьким сыном отправился в деревню на родину своего отца, севернее обычного места пребывания старца. И вдруг слышу, что в соседнюю деревню, в которой жил старый монах из закрытого коммунистами монастыря приехал какой-то старец, который «все видит, все знает, и конец света видел». Пришла догадка, что это и есть отец Антоний. Пол часа езды на старенькой дядиной машине, и мы остановились возле указанного нам дома.

Затерянная в лесу, на окраине хутора стояла небольшая обычная деревянная изба с белеными стенами и черным от окраски смолой фундаментом. Возле нее – малюсенький храм-часовня с красивым «чешуйчатым» куполочком. Собственно, от обычной избы этот храм отличали только большие окна да куполок с крестом. Во дворе на лавках сидело довольно много мирян.

Молодой человек в подряснике, видно послушник, меня, как священника, пропустил к старцу без очереди. После обычного приветствия батюшка предложил сесть и рассказать о случившемся, о том, что привело меня к нему. По ходу моего рассказа старец вставлял свои вопросы или реплики, направленные либо на прояснение произошедшего, либо на вразумление.

«Ты пришел, – спрашивал старец, – служить, или требовать, чтобы тебе служили?! Выравнивать искоре­женное грехом, или сравнивать, что больше испорчено?! Тяжело, отче, но разве Христос обещал тебе или кому-то из нас что-то иное, кроме скорбей в юдоли печали: «Меня изгнали и вас изженут»? Ты мечтал об академии, званиях, положении, видел дорогие машины и неоскудевающие столы высокопоставленного духовенства, и эти видения тебя тешили? Но разве это все имеет отношение к вере православной и Святой Церкви Христовой? Ты, чадо, вначале просто сделай свой выбор – спасение во Христе, или погибель; рай или ад.

А если выберешь путь праведности, не кичись ней перед заблуждающимися, но любовью и своим примером исправляй, не укоряя при этом. Обличать даже вверенную тебе Господом паству следует с осторожностью, не оскорбляя, не досаждая, но врачуя с нежностью любящего отца. Не сумеешь сейчас выйти на верную дорогу – поздно будет».

«Но как же выживать, – спрашиваю старца, – на каждого «простого» священника приходится за год по переводу с прихода на приход?! Жильем обзавестись и то проблема!»

«Мил человек, отец Сергий, – отвечал отец Антоний,

– вот, положа руку на сердце, скажи мне старому, а что ты сделал, чтобы жить на приходе? Да, село – не город, но и холод – не голод! Господь дал всем нам свободу. Христос ведь, придя на землю, не сказал людям: «С грядущего дня вы все становитесь праведниками и будете поступать вот так и так». Спаситель предложил нам всем лучшее, но сам выбор оставил за смертными.

Хотя и тут стоит проявить разумную осторожность

– не доверять своему собственному мнению, но уповать на волю Божью. Там, – старец многозначительно указал пальцем на небо, – объяснения нам не помогут, только привязанности сердца, воплощенные в делах, словах, мыслях... Язык может обмануть, можно что-то сделать противу своей предрасположенности. Но все это порознь и один – два раза, не больше. Если же в сердце тьма, то и дела, и слова, и мысли обязательно появятся греховные. И наоборот – свет породит свет. Да, кто-то сейчас упивается собственной неумеренностью, алчностью ко греху, но таковому стоит лишь посочувствовать, а лучше

– не заметить. Душеспасительней, ведь на дно будет тянуть свое, а не чужое.

Ты чадо, может и не знаешь, но лошадям в свое время одевали шоры – пластины, закрывавшие им вид проис­ходившего по сторонам. У коня не рассеивалось внимание, он был в полной власти управляющего каретой кучера. Конечно, конь не добровольно выбирал подобное, его от испуга и всех потрясений спасали предусмотрительные люди. Но человек тем и отличается от животного, что способен сам, Божьей помощью, зашоривать себя, удаляться от видения того, что может отвлечь его от главного – пути спасения».

«Отец Антоний, – с огорчением спросил я, – но ведь уходят лучшие годы не понятно на что? Хочется работы, пользы для Церкви, Православия, а приходится гнить где-то в дыре».

«Отче Сергие, остерегись! – почти воскликнул старец, – Просто так такое не говорят – так мыслят, а это уже страшно. Возьми и подойди ко всему по-другому - разве тогда, когда ты поступал в нашу лучшую семинарию, тебе кто-то что-то обещал? Нет! Приди наниматься на любую работу – ты только предлагаешь себя, а хозяин уже выбирает. И не только выбирает, но и подбирает место работы для нового работника. Ты писал прошение: «Хочу трудиться на ниве Христовой...», так и трудись! Господь принял это прошение – ты уже в сане, но сейчас для тебя полезнее именно это настоятельство. Мастера обра­батывают дерево и железо не сразу гладкой наждачной бумагой, а всяким инструментом, грубой строгающей бумагой... т.е. чем то режущим, трущим, а из под их рук уже выходит изделие блестящим, гладким.

Прими все происходящее как работу Господа над тобой и твоим характером, восприми все, как меру вынужденную, меру спасительную. Прав ты, что лучшие годы проходят. Но проходят они для тебя не потому, что кем-то ты лишен жизни, а потому, что пытаешься жить мечтами о завтрашнем дне. Так не бывает – либо человек живет, либо утопает в пустых иллюзиях. Не утони, живи и будь жив, неси истину в дома паствы и Господь не пройдет мимо твоей домашней церкви.

Любая слабость человеческая очень скоро станет привязью, а потом и камнем на шее. Отрешись от своих слабостей, даже привязанностей. Невинная на первый взгляд привычка к пищевым изыскам обернется тягой к аду, к погибели.

Думай о своем. Первоверховный на вопрос ко Христу о судьбе Апостола Иоанна Богослова что в ответ услышал? «...Что тебе до того? Ты иди за Мною!». Видишь как, даже Апостолу Петру было не полезно знать подобное. Что же говорить за всех нас, грешных. Вот и гряди, чадо, вслед Христу со своим собственным крестом на раменах!».

Уехал я от старца не вполне удовлетворенным, дорогой молчал и думал. Хотя силу его молитвы почувствовал сразу же по возвращении из отпуска. Но и когда через время выпали иные испытания, я вспоминал слова отца Антония, и воспринимались они уже совсем по-другому.