ЦОРНДОРФ ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ 2 часть

На Западе, особенно у немцев, у которых русские цари позаимствовали это слово, все солдаты, как рядовые, так и те, кто ими командовал, были в сегодняшнем понимании «контрактники» - наемники. Солдат - воин, нанятый за сольдо - за золотые монеты. По окончании срока контракта или при его неисполнении нанимающей стороной он мог уйти и наняться в другую армию. Армия была фирмой, создаваемой бароном, графом или князем для выполнения определенных работ, и все в ней были наемные работники, но с разными функциями: одни непосредственно дрались, другие ими командовали. У немцев появилась потребность дать последнему понятию слово, а поскольку у них уже в XVI веке появилось слово для государственных служащих «офицер» (от латинского officium - должность), то они перенесли это слово и на солдат, имеющих командную должность.

Но в Россию это слово начало заноситься в XVII веке и сразу в регулярную армию - в «полки нового строя», а в этой армии уже не было наемников, и в ней все, включая рядовых, имели государственную должность - в ней все были офицерами в первичном немецком понимании этого слова. Присмотритесь к американским детективам: в них граждане обращаются даже к рядовым полицейским словом «офицер». И это совершенно естественно, поскольку и рядовой полицейский имеет эту должность в государстве. Таким образом, России слово «офицер» уже тогда подходило как корове седло. Ведь было точное слово «служивый», которым народ, кстати, и называл военнослужащих - служащих царю. Были слова «воин, боец, ратник», было, в частности, слово «военачальник», прекрасно описывающее понятие «дающий команды». На кой ляд требовались еще и слова «солдаты» и «офицеры»?

Однако в начале слово «офицеры», по крайней мере, хотя бы внутри армии, использовалось точно в таком же значении, как и на своей родине - у немцев. Офицерами были все, имеющие право и обязанность приказывать - от капрала до полковника. (Генералами у немцев были, как правило, сами владельцы армий.) Единственно, Петр I русских офицеров разделил на младших, старших и руководящих - на унтер-офицеров, обер-офицеров и штаб-офицеров. Зачем это было сделано и боевые задачи унтер-, обер- и штаб-офицеров мы рассмотрим ниже, а сейчас отметим, что более-менее ясное понятие того, кто такой офицер, держалось в умах военнослужащих, пожалуй, до начала XIX века, а на официальном уровне - до Октябрьской революции.

Начали большевики абсолютно правильно - они восстановили истинные боевые задачи офицеров, ликвидировав все воинские звания и само иностранное слово «офицер», заменив его тоже иностранным, но более ясным для русских словом «командир». Однако, как это можно понять из дальнейшего хода истории, ностальгирующим по своему паразитическому состоянию бывшим царским офицерам и алчущим паразитировать рабоче-крестьянским командирам ну очень хотелось иметь твердую базу паразитирования. И Красная Армия добивается введения персональных, выраженных иностранными словами воинских званий, которые не имеют никакого боевого или военного смысла и их единственный смысл - получение из казны денег, вне зависимости от своей боевой и военной полезности. А сказав «а», вскоре сказали и «б», правда, не без пропагандистской необходимости. В 1943 году ввели и слово «офицер», которое уже не имело не только военного смысла, но и вообще никакого смысла, кроме антиобщественного смысла выделения части служивых в отдельную касту, с целью более удобного грабежа казны собственной страны.

После войны военные паразиты натянули казенное одеяло на себя: теперь младшие офицеры (унтеры) начинаются с младшего лейтенанта, старшие - с майора и высшие - с генерал-майора. Черную кость - рядовых, сержантов, старшин и прапорщиков - они вообще выкинули из числа государственных служащих - из числа имеющих должность в государстве. Но тогда кто эти должностные лица? Взводами у нас в армии могут командовать сержанты и прапорщики (последних и ввели для командования взводами), а также все лейтенанты от младшего до старшего. Но если лейтенант - это офицер, т.е. человек, имеющий должность в государстве, в данном случае - должность командира взвода, то тогда прапорщик, занимающий эту же должность в государстве, но не являющийся офицером, - он кто? Конь в пальто! - ответят вам наши военные мыслители. Почему?! По кочану! - добавят они же.

Если раздел между офицерами и остальными провести по уровню образования, то оно в данном случае не имеет ни малейшего значения - во время войны офицеры без образования дрались лучше, чем в среднем офицеры, окончившие военные училища и академии (ведь потому их, «необразованных», и сделали офицерами). Да и в мирное время нет больших проблем стать лейтенантом без окончания военного училища. То есть нынешнее понятие «офицер» не имеет ни малейшего отношения к боевым должностям, поскольку официально предусмотрено, что ту же самую офицерскую работу могут делать и не офицеры, причем еще и лучше, чем офицеры.

Это результат применения в родном языке иностранного слова. Называй мы солдат, как таковых, более точным и понятным нам словом «воины», а тех, кто ими командует в бою, общим словом «военачальники», мы бы не имели сегодняшнего идиотизма, когда одни и те же командиры без малейших оснований называются по-разному. Военачальниками были бы, как при Петре I, и сержант и маршал. Но ликвидируй мы понятие «офицеры», и возникнут проблемы в очереди к закромам Родины. Бесчисленные работники министерства обороны, штабов, военкоматов, преподаватели и т.д., чье участие в боях не предусматривается, и кто не дает приказов никаким воинам, - они какие воины и военачальники? Ясно, что никакие. А вот офицеры они замечательные, так сказать, «тоже защитники Родины». Ну и защищают они ее, естественно, не как защитники, а как «тоже защитники».

Я сделал столь пространное вступление, чтобы вы, так сказать, если и не почувствовали, то, по крайней мере, заподозрили разницу. Мы говорим: «Немецкий офицер», - мы говорим: «Советский (российский) офицер», и полагаем, что это одно и тоже. Но на самом деле это не только не одно и то же, но это и рядом не лежало. А путаем мы их потому, что, с одной стороны, запутали сами себя «умными» иностранными словами, а с другой стороны, из-за нежелания попробовать понять образ мысли немца.

Последнее сделать очень непросто (по меньшей мере, мне), тут даже одну, малопонятную нам особенность нельзя раскрыть, не вторгнувшись в другие, такие же малопонятные особенности. Поэтому я не буду (поскольку просто не смогу) «раскладывать все по полочкам» - мне придется обращать ваше внимание на характерные обстоятельства без подробного их рассмотрения, а в конце сводить их воедино в надежде, что при этом они дополнят друг друга и сделаются более понятными.

УВАЖЕНИЕ

Как-то лет 30 назад читал какую-то книгу иностранного автора о разнице национальных характеров европейцев. В качестве иллюстрации был приведен анекдот, начинавшийся вопросом, что нужно делать, чтобы безопасно перейти проезжую часть улицы в разных странах. Ответ был таков. В США нужно вести с собой не менее трех детей. (Думаю, что Голливуд свое дело сделал и что теперь и в США семья и дети уже не являются высшей ценностью.) В Англии нужно вести с собою породистого пса. В Италии - шикарную блондинку. А во Франции улицу лучше вообще не переходить. Так вот, о немцах было сказано, что для безопасного перехода проезжей части в Германии нужно надеть мундир не менее чем полковника. Причем речь шла, безусловно, уже о Германии после Второй мировой войны, т.е. после того, как армия Германии потерпела два сокрушительных поражения. И получается, что, тем не менее, немецкие офицеры сохранили в глазах у немцев глубокое уважение! Почему?

Армия СССР победила во Второй мировой, но я бы не сказал, что в глазах реальных (а не пропагандистских) граждан ее офицеры пользовались таким уж безусловным уважением. Правда, тут все сложно, причем, как мне кажется, и по отношению к солдатам, которых наш народ безусловно отделяет от кадровых военных. В мое время парень, не служивший в армии, даже в глазах девушек был неполноценным, и срочная служба в армии никем не рассматривалась как трагедия, более того, считалось, что для мужчины она обязательна. Не могу сказать обо всем СССР, но на восточной Украине, перенесшей в свое время немецкую оккупацию, отношение к солдатикам всегда было сочувственным, если не жалостливым. Там всяк и всегда поможет солдатику, если это потребуется. Думаю, что даже на танцах, если солдаты вели себя не вызывающе, то они были более защищены, и местные парни к ним относились более снисходительно, чем к парням с соседнего района. Смешно сказать, но когда я это написал, то вспомнил, что в Москве, узнав, что тут все нищие - это профессионалы, я перестал им подавать, но всегда подаю просящим солдатам. Причем я понимаю, что они здесь, в Москве, не голодны, что они собирают на бутылку, что подавать им непедагогично, но подаю. И, думаю, не я один.

Отношение же нашего народа к кадровым военным, на мой взгляд, далеко и от сочувственного, и от уважительного. На офицеров с большими чинами обычно смотрят, как на людей, «хорошо устроившихся», а таким чаще всего завидуют, но на самом деле не уважают. Думаю, что здесь работает подспудная логика: офицер нужен для войны, и только война может выявить, кто из офицеров кто, но войны не было, так чего стоят твои золотые погоны и звезды? При этом должен сказать, что в народе бытовало мнение, что умный парень должен поступить в институт, а не в военное училище и что на гражданке люди существенно умнее, нежели в армии. Моя практика этого не подтверждает, и может, потому, что я по-настоящему в армии не служил, но сравнение тех офицеров, которых я знал, с теми гражданскими, которых я знал, ничего не дает - и на гражданке полно окончивших вузы тупых идиотов. Да зачем далеко ходить - ведь Россию к сегодняшнему унизительному положению привели не военные, а гражданские, правда, при подлом попустительстве армии, но все же гражданские.

Тут еще момент. И в СССР, и в Германии офицерство достаточно закрытое сообщество - казармы, полигоны, стрельбища, как правило, надежно отгорожены, и деятельности офицеров никто не видит. Возникает вопрос: как же общество может иметь мнение об офицерах, если оно о них ничего не знает? Ответ прост: закрытое общество офицеров на самом деле очень открыто - ведь и в СССР, и в Германии подавляющее число мужчин проходит через армейскую службу, и уж эти мужчины офицеров знают не понаслышке. От них и исходит информация, которая дает обоим народам основания сделать те или иные оценки, которые в немецком случае очень уважительны, а в нашем - так себе.

Я вспоминаю, что в жизни слушал, может быть, сотни рассказов приятелей и знакомых о службе в армии, но не вспомню в этих рассказах ни одного теплого слова об офицерах, хотя почему-то вспоминается рассказ о ротном старшине, которому рассказчик даже после демобилизации письма писал - так был этому старшине благодарен. Это довольно странно, поскольку у нас на военной кафедре преподавал подполковник Н. И. Бывшев, который для меня был и остался образцовым советским офицером по всем параметрам. С другой стороны, уже на лагерных сборах офицеры полка оставили очень серое впечатление как с точки зрения своего профессионализма, так и с точки зрения своих интересов. Помнится, один капитан задолбал нас своими рассказами о том, скольких женщин он перетрахал и как. Надо думать, что он хотел, чтобы мы его за это зауважали, но ничего, кроме презрения, не добился.

Добавлю, что в рассказах отслуживших срочную службу я не помню рассказов о служебных достижениях, допустим, об отличной стрельбе или о чем-либо похожем. Как правило, все рассказы «дембелей» сводились к рассказам о самоволках, о пьянках или о конфликтах сначала с дембелями, а потом - с салагами. Я полагал, что это показатель нашего русского миролюбивого характера - отсутствия у нас удовольствия от убийства других людей и от войны, как необходимости убивать. Не отказываясь от этой мысли, сейчас, однако, думаю, что дело не только в нашем миролюбии. Поскольку я довольно долго работал руководителем, то могу сказать, что если бы рабочие вверенного мне цеха рассказывали бы знакомым только о том, как ловко они прогуливают и пьют на работе, то меня это очень сильно обидело бы. И дело не только в том, что я предстал бы никчемным начальником цеха даже в собственных глазах, но это значило бы и то, что мои люди меня не уважают, поскольку нельзя уважать человека, не делающего работу, за которую он получает деньги.

Но все это, конечно, присутствует в среднем и у нас, и у немцев, и отклонения от этого среднего в разные стороны присутствуют и там, и там. Я, к примеру, честно говоря, удивился, когда в абсолютно «демократичном» журнале «Солдат удачи» прочел воспоминания участника боев в Чечне, полностью аполитичного контрактника, который благодарил генерала Макашова за то, что еще в СССР Макашов во время его срочной службы гонял солдат как Сидоровых коз и в итоге сделал из них приличных бойцов, способных довольно умело действовать в бою. Макашов, скорее всего, это отклонение от среднего, да он и по жизни явно отклонился от средних генералов.

А что же в среднем? А в среднем, я уверен, ничего не менялось с середины XIX века, поэтому давайте я еще раз дам то место, из статьи историка К. Колонтаева в главе 9, в котором он цитирует С. М. Степняка-Кравчинского.

«Вот как описывал состояние офицерского корпуса России конца XIX века известный русский общественный и политический деятель, в прошлом кадровый офицер, С. М. Степняк-Кравчинский. В книге «Русская грозовая туча» (1886 г.) он отмечал следующее: «Состав русского офицерства сильно отличается от того, что мы привыкли связывать с представлениями о военной касте. Наш офицер - прямая противоположность чопорному прусскому юнкеру, идеалу современного солдафона, который кичится своим мундиром, относится к муштровке солдат с серьезностью совершающего богослужение священника. В России армейские офицеры - непритязательные люди, совершенно лишенные чувства кастового превосходства. Они не испытывают ни преданности, ни ненависти к существующему строю. Они не питают особой привязанности к своей профессии. Они становятся офицерами, как могли бы стать чиновниками или врачами, потому что в юном возрасте родители отдали их в военную, а не в гражданскую школу. И они остаются на навязанном им поприще, ибо надо где-то служить, чтобы обеспечить себя средствами на жизнь, а военная карьера, в конце концов, не хуже любой другой. Они делают все, чтобы спокойно прожить жизнь, отдавая по возможности меньше времени и труда своим военным обязанностям. Разумеется, они жаждут повышения в звании, но предпочитают ожидать производства в следующий чин в домашних туфлях и в халате. Они не читают профессиональной литературы, и если по долгу службы подписались на военные журналы, то журналы эти годами у них лежат неразрезанными.

Если наши военные вообще что-либо читают, то, скорее, периодическую литературу. Военный «ура-патриотизм» совершенно чужд нашей офицерской среде. Если вы услышите, что офицер с энтузиазмом говорит о своей профессии или одержим страстью к муштре, то можно поручиться, что он болван. С такими офицерскими кадрами армия не способна предельно развивать свои агрессивные качества». (С. М. Степняк-Кравчинский, «В лондонской эмиграции», М., «Наука», 1968, с. 29-30).

Но даже этот, пусть и непрофессиональный по духу, но все же кадровый офицерский корпус русской армии, получивший систематическое военное образование, был почти полностью выбит за три года Первой мировой войны».

Не соглашусь с К. Колонтаевым, этот трусливый и аморфный офицерский корпус не был, к сожалению, выбит за три года Первой мировой, и это он передал свой дух кадровому офицерству Красной Армии, а та - Советской, а последняя - Российской. Но сначала о достоверности показаний этого свидетеля.

С. Кравчинский начинал свою карьеру как офицер-артиллерист Русской армии, правда, он еще в молодости связался с революционерами-народниками, тем не менее он сам был человеком храбрым: в 70-х годах XIX века он лично участвует в антитурецком восстании на Балканах, затем в крестьянском восстании в Италии, в 1878 году он кинжалом убивает шефа жандармов России Мезенцова. Мы видим, что это свидетель не только компетентный, но и не придурковатый пацифист, стремящийся обгадить воинскую службу. Однако по своим взглядам он сам являлся сугубо средним русским офицером.

Заметьте, он ведь действительно уверен, что офицер, который «с энтузиазмом говорит о своей профессии», является дураком, болваном. Это по-русски! Это только русский офицер уверен, что получать деньги за то, что не желаешь и не собираешься делать, - это честно. Кравчинскому даже в голову не приходит, что это крайняя степень подлости - ведь какому государству нужна неагрессивная армия, кому нужна беззубая собака? Если для тебя военная карьера не хуже любой другой, то ведь это бесчестно выбирать военную - иди и займись другой, той, в которой нужно работать, а не службу обозначать. С такими офицерами наша армия всегда «неагрессивна», поскольку офицеры трусливы и воевать не умеют, а от незнания военного дела боятся еще больше, поскольку знают, что любой противник обязательно побьет таких «профессионалов», как они. Ведь эти офицеры не дураки и хотя бы подспудно, но понимают, что единственное, на что они способны, - это грабить казну родного государства.

И посмотрите, с каким чванливым презрением Кравчинский, представитель офицерства - подлейшего слоя России, - пишет о немецких офицерах - якобы «солдафонах», относящихся к службе, как к священнодействию. Между тем то, что делали немецкие офицеры, называется «честным отношением к тому, за что получаешь деньги». Они ведь получали свою зарплату за подготовку для Германии храбрых и умелых солдат, за поиск решений, как этих солдат использовать в боях возможной войны, а посему честно эту работу исполняли - на полигонах гоняли солдат до седьмого пота, а потом еще столько же, после чего дома изучали по военному делу все, что можно изучить. И вот за это их искренне уважали отслужившие срочную службу немецкие солдаты, а благодаря им - и все немецкое общество.

СОЛДАТА НЕ ОБМАНЕШЬ

Уважение - это выражение почтения, но уважение не зависит от того, кто хочет, чтобы его уважали, вернее, уважения нельзя добиться силой или хитростью. Заставить людей относиться к себе почтительно можно - внешне они будут почтительны. Но заставить себя уважать - нельзя!

Если кто не знает, то скажу, что добиться уважения подчиненных просто, поскольку для этого нужно практически только одно - честно относиться к своему делу. Обмануть подчиненных невозможно, обмануть можно начальника, во всяком случае, можно попробовать. Начальник - это театр одного критика, а подчиненные - это настоящий театр, и в нем твою хитрость могут не заметить 99 человек, но сотый заметит обязательно и уж от остальных не утаит. Если ты честно относишься к своему делу, то подчиненные тебе простят многое: они, к примеру, могут за твоей спиной посмеяться над твоими ошибками или неудачными выражениями мысли, но уважать они тебя будут безусловно. И, повторю, их не перехитришь! В подтверждение свой мысли дам два примера.

Недавно мне рассказали такой случай. В одной нашей небольшой стрелковой части командир взъелся на одного из офицеров, заподозрив, что тот его не уважает (что, скорее всего, так и было), и уже почти добился увольнения этого офицера из армии. Ну, сами посудите, как это терпеть - в этой части все до одного командира уважают, а этот офицеришка - нет! По счастливой случайности кадровики Министерства обороны проводили в части анкетирование всех военнослужащих, и, конечно, смышленый народ на вопросы о том, как им служится, на всякий случай написал, что с таким прекрасным командиром им и служится прекрасно. Но в анкете среди десятков разных прочих вопросов стоял и вопрос: «С кем бы из офицеров вы хотели пойти в разведку?» И почти вся часть вписала в анкету фамилию этого непочтительного офицера, и почти никто не вспомнил о командире, которого внешне все так уважали.

А вот такой же пример, но с немецкой стороны. Когда я прочел мемуары немецкого фельдмаршала Манштейна, то у меня осталось двойственное чувство. С одной стороны, он прекрасно описал суть полководческого мастерства, скажем, ясно обозначил цели оперативного искусства. Но с другой стороны, осталось убеждение, что этот человек лживый фат: у него нет ни малейшего сожаления о погибших под его командой солдатах, он не только не признает ни одной своей ошибки (а они явные), но чуть ли не открыто убеждает читателей, что это он самый лучший полководец той войны. Но это всего лишь мое мнение, а между тем я с Манштейном не служил и даже не знаком, хуже того, все немецкие мемуаристы и историки тоже на все лады расхваливают Манштейна, так что мне с моим мнением было как-то неуютно. Но вот, что я прочел в воспоминаниях немецкого офицера Бруно Винцера, служившего в 30-х годах прошлого века в батальоне Манштейна.

«Я уже говорил, что нашего командира батальона звали Эрих фон Манштейн. Он участвовал в Первой мировой войне и был в чине обер-лейтенанта. Мы его уважали.

Когда он обходил строй или после смотра говорил с кем-нибудь из нас, глаза его светились почти отцовской добротой; а может, он умел придавать им такое выражение? Но иногда от него веяло каким-то странным холодком, который я не в состоянии объяснить. Манштейн был безупречно сложен и прекрасно сидел в седле. Нам импонировало, что в каждом походе он носил точно такую же каску, как и мы, солдаты. Это было непривычно, и мы были довольны, что он подвергает себя таким же испытаниям, какие выпадают на долю воинской части, ему подчиненной. Мы бы не упрекнули его, если бы он в качестве старого фронтовика носил и легкую фуражку.

Но что за этим скрывалось! Я вскоре случайно об этом узнал. Денщик Манштейна был по профессии портной. Поэтому у господина обер-лейтенанта одежда всегда была в порядке, а нам денщик за двадцать пфеннигов гладил брюки.

Придя по такому делу к этому денщику, я заметил каску обожаемого нами командира батальона. Шутки ради или из озорства я вздумал надеть эту каску, но чуть не выронил ее в испуге из рук. Она была сделана из папье-маше, легка, как перышко, но выкрашена под цвет настоящей каски.

Я был глубоко разочарован. Когда у нас на солнцепеке прямо-таки плавились мозги под касками, головной убор господина фон Манштейна служил ему защитой от зноя, подобно тропическому шлему.

Теперь я, впрочем, отдаю себе отчет, что впоследствии еще не раз наблюдал такое обращение с людьми, когда ласковая отеческая усмешка сочеталась с неописуемой холодностью. Эта черта была присуща иным генералам, когда они посылали на задание, из которого, безусловно, никто не возвратится или вернутся только немногие.

А в тот день я положил каску обратно на стул и тихо ушел, унося свои выглаженные брюки. В душе у меня возникла какая-то трещина, но, к сожалению, небольшая. Тем не менее я пробормотал про себя: «Даже каска ненастоящая».

Как видите, перед подчиненными можно хитрить, но в конце концов забудешь каску в шкаф положить, и их уважение на этом закончится.

Надо также сказать, что уважение к военным, в отличие от других профессий, базируется, кроме прочего, и на очень мощном основании - на романтике войны. В любом деле требуются ум, работоспособность и честность, но ни в одном их не требуется столько, сколько их нужно солдату во время войны, кроме того, ему нужна еще и храбрость. Это сочетание, редкое для любой другой профессии, безусловно заставляет относиться к военным с особым уважением. Но, повторю, это только в том случае, если они действительно честные солдаты. Если же они бесчестны, то им не надо сетовать, что избыток романтического уважения быстро превратится в избыток практического презрения, как бы ни славили армию газеты и телевидение.

Однако пока оставим эту тему и займемся другой - не тем, как немцы и русские смотрели на своих офицеров, а как сами офицеры смотрели на себя и на своих солдат и как солдаты смотрели на них и на себя. Начнем несколько издалека.

РАЗБОЙ

Исторически все армии создавались для разбоя, правда, в последние столетия это как-то не афишируется, поскольку в мире были силы этому противостоять. Но вот не стало СССР, и вы посмотрите на США - это же бандиты несравненной наглости, но с видом гимназистки.

Раньше, в старые времена, разбоя не стеснялись, не стеснялись его и наши предки, это уже потом, после татаро-монголов, стало «не до жиру, быть бы живу», а до них и русские были как все. С историком Бушковым не во всем согласишься, но его напор не может не вызвать одобрения, поэтому в качестве примера я дам его рассуждения на эту тему.

«Сейчас, когда вновь поднялся страшный шум вокруг «проблемы реституции перемещенных культурных ценностей» (означающей, что Россия должна передать Германии свои законные трофеи в обмен на ядреный шиш с германской стороны), поневоле вспоминается анекдотическая, но невымышленная история, связанная с ...церковными Вратами. В Новгороде, в соборе Святой Софии, до сих пор радуют глаз старинные литые двери, изготовленные в Западной Европе, в веке, кажется, десятом. История их весьма примечательна - на фоне воплей о реституции...

Однажды древние новгородцы собрались в Швецию по совершенно житейским делам - нужно было немного пограбить шведскую столицу Сигтуну. Такие уж тогда были обычаи: когда обитатели какой-нибудь страны замечали, что немного поиздержались, они со спокойной совестью отправлялись грабить ближних или дальних соседей. Сами ограбленные, подсчитав синяки и убытки, долго не горевали, в свою очередь начиная поглядывать по сторонам в поисках слабого соседа, к которому стоило бы наведаться в гости. Словом, такое поведение считалось вполне светским, я бы сказал, комильфотным. Стало уже хрестоматийным упоминание о некоем французском бароне, который построил замок близ Парижа и нахально грабил королевские обозы. Бывали случаи и похлеще: скажем, в августе 1248 г. два немецких рыцаря, Пильгерин и Вейнольт, заявились в гости к своему знакомому, рыцарю и поэту Ульриху фон Лихтенштейну, однако вместо дружеского застолья разграбили драгоценности хозяйки дома, а самого Ульриха уволокли с собой и больше года держали в подвале, пока не получили выкуп...

Вернемся к новгородцам. Итак, они прихватили побольше пустых мешков, сели на крутобокие ладьи и поплыли в Швецию. Но где-то на полпути встретились с ладьями эстов (предков древних эстонцев), каковые не без самодовольства сообщили, что новгородцы старались зря и могут поворачивать оглобли - ибо они, эсты, как раз и плывут из Сигтуны, где грабить уже совершенно нечего, и вообще Сигтуна, откровенно говоря, давно уже догорает...

Новгородцы, как любой на их месте, прежестоко оскорбились - готовились, предвкушали, ладьи конопатили, топоры точили, мешки запасали! - и, недолго думая, предложили эстам поделиться награбленным.

Теперь уже оскорбились эсты, усмотрев в столь наглом требовании извечную тягу русских к халяве. И заявили нечто вроде: в конце-то концов все добро они честно награбили, трудясь в поте лица. Разграбить и сжечь шведскую столицу - это вам не на гуслях тренькать у себя в Новгороде, былины про Садко распевая! Если хотите разбогатеть - плывите дальше и сами кого-нибудь ограбьте, как приличным людям и полагается! Мигранты, мать вашу...

«Ах так, чудь белоглазая?! - взревели новгородцы некормлеными ведмедями. - Ну, тогда все отымем!»

Неизвестно, насколько этот диалог соответствовал истине, зато достоверно известно другое: последовало морское сражение, в результате которого эстов чувствительно потрепали и отобрали у них кучу добра, в том числе и вышеупомянутые врата, которые торжественно установили в Новгороде (в конце-то концов, утешали свою совесть, должно быть, новгородцы, эсты все равно язычники, и церковные двери им ни к чему).

По логике отечественных либералов данные двери, надо полагать, следует вернуть Швеции. Реституировать, извините за выражение. Однако есть небольшая загвоздка. Врата эти шведы самым беззастенчивым образом сперли в германских землях, когда подожгли и ограбили то ли Аахен, то ли Бремен. Так кому же прикажете возвращать произведение искусства - Германии, Швеции или Эстонии? Пожалуй, гораздо проще будет оставить все как есть, занеся «реституцию» в разряд неприличных слов. А нынешние немцы, требующие вернуть им «награбленное», право же, чрезвычайно напоминают итальянцев, которые в свое время зело сокрушались и ругали наполеоновских грабителей, безжалостно уволокших во Францию четверку бронзовых коней, столетиями украшавших венецианскую площадь Святого Марка. При этом итальянцы как-то упускали немаловажную деталь: кони эти некогда украшали Константинополь, откуда их и сперли итальянские рыцари, принимавшие участие в разграблении города в 1204 г.».

На Западе иметь целью войны разбой ничего не мешало, более того, из-за любви Запада к «правовым государствам» военный разбой был быстро узаконен и действовал, надо думать, чуть ли не до XX века. Вот, скажем, как это дело обстояло в Великобритании:

«Здесь, по-видимому, следует сказать, что в английском флоте захват в сражении «призов», то есть вражеских судов и товаров, всячески поощрялся. В Адмиралтействе существовал специальный отдел, ведавший призами. Особенно радовал Адмиралтейство захват вражеских судов. Он составлял важный и наиболее дешевый источник пополнения британского флота. Ведь на постройку нового корабля требовались долгие годы и очень большие деньги. А ремонт захваченного в бою судна противника мог быть осуществлен за несколько месяцев при куда меньших материальных затратах. Кроме того, нередко англичанам удавалось захватить неприятельские корабли, перевозившие золото из колоний в метрополию. За такими кораблями охотились, и очень упорно. Когда приз доставлялся в Портсмут или другой английский порт, туда прибывал уполномоченный Адмиралтейства для установления его стоимости. В Лондоне тщательно изучали относящиеся к делу материалы и устанавливали призовую сумму. Большая часть призовых денег распределялась среди экипажа судна, захватившего приз, - от рядового матроса до капитана, но, разумеется, не поровну, а в соответствии с их положением.