Глава 14 О пользе печных труб 3 часть

– Пусть себе приближается, – ответил Атос. – Отсюда до города добрых четверть часа ходьбы. Следовательно, и из города сюда понадобится столько же. Этого времени для пас более чем достаточно, чтобы принять какое-нибудь решение. Если мы уйдем отсюда, то нигде больше не найдем такого подходящего места для разговора. И знаете, господа, мне именно сейчас приходит в голову превосходная мысль.

– Говорите же!

– Разрешите мне сначала отдать Гримо необходимые распоряжения.

Атос движением руки подозвал своего слугу и, указывая на лежавших в бастионе мертвецов, приказал:

– Гримо, возьмите этих господ, прислоните их к стене, наденьте им на головы шляпы и вложите в руки мушкеты.

– О великий человек! – воскликнул д'Артаньян. – Я тебя понимаю.

– Вы понимаете? – переспросил Портос.

– А ты, Гримо, понимаешь? – спросил Арамис.

Гримо сделал утвердительный знак.

– Это все, что требуется, – заключил Атос. – Вернемся к моей мысли.

– Но мне бы очень хотелось понять, в чем тут суть, – продолжал настаивать Портос.

– А в этом нет надобности.

– Да, да, выслушаем Атоса! – сказали вместе д'Артаньян и Арамис.

– У этой миледи, у этой женщины, этого гнусного создания, этого демона, есть, как вы, д'Артаньян, кажется, говорили мне, деверь…

– Да, я его даже хорошо знаю, и мне думается, что он не очень-то расположен к своей невестке.

– Это неплохо, – сказал Атос. – А если бы он ее ненавидел было бы еще лучше.

– В таком случае, – обстоятельства вполне отвечают нашим желаниям.

– Однако я бы очень желал понять, что делает Гримо, – повторил Портос.

– Молчите, Портос! – остановил его Арамис.

– Как зовут ее деверя?

– Лорд Винтер.

– Где он теперь?

– Как только пошли слухи о войне, он вернулся в Лондон.

– Как раз такой человек нам и нужен, – продолжал Атос. – Его-то и следует предупредить. Мы дадим ему знать, что его невестка собирается кого-то убить, и попросим не терять ее из виду. В Лондоне, надеюсь, есть какое-нибудь исправительное заведение, вроде приюта Святой Магдалины или Дома кающихся распутниц. Он велит упрятать туда свою невестку, и вот тогда мы можем быть спокойны.

– Да, – согласился д'Артаньян, – до тех пор, пока она оттуда не выберется.

– Вы, право, слишком многого требуете, д'Артаньян, – заметил Атос. – Я выложил вам все, что мог придумать. Больше у меня в запасе ничего нет, так и знайте!

– А я нахожу, – выразил свое мнение Арамис, – что лучше всего будет, если мы предупредим и королеву, и лорда Винтера.

– Да, но с кем мы пошлем письма в Тур и в Лондон?

– Я ручаюсь за Базена, – сказал Арамис.

– А я за Планше, – заявил д'Артаньян.

– В самом деле, – подхватил Портос, – если мы не можем оставить лагерь, то нашим слугам это не возбраняется.

– Совершенно верно, – подтвердил Арамис. – Мы сегодня же напишем письма, дадим им денег, и они отправятся в путь.

– Дадим им денег? – переспросил Атос. – А разве у вас есть деньги?

Четыре друга переглянулись, и их прояснившиеся было лица снова омрачились.

– Смотрите! – крикнул д'Артаньян. – Я вижу черные и красные точки… вон они движутся. А вы еще говорили о полке, Атос! Да это целая армия!

– Да, вы правы, вот они! – сказал Атос. – Как вам нравятся эти хитрецы? Идут втихомолку, не бьют в барабаны и не трубят… А, ты уже справился, Гримо?

Гримо сделал утвердительный знак и показал на дюжину мертвецов, которых он разместил вдоль стены в самых живописных позах: одни стояли с ружьем у плеча, другие словно целились, а иные держали в руке обнаженную шпагу.

– Браво! – одобрил Атос. – Вот это делает честь твоему воображению!

– А все-таки, – снова начал Портос, – я очень хотел бы понять, в чем тут суть.

– Сначала давайте уберемся отсюда, – предложил д'Артаньян, – а потом ты поймешь.

– Погодите, господа, погодите минутку! Дадим Гримо время убрать со стола.

– Ого! – вскричал Арамис. – Черные и красные точки заметно увеличиваются, и я присоединяюсь к мнению д'Артаньяна: по-моему, нечего нам терять время, а надо поскорее вернуться в лагерь.

– Да, теперь и я ничего не имею против отступления, – сказал Атос. – Мы держали пари на один час, а пробыли здесь полтора. Теперь уж к нам никто не придерется. Идемте, господа, идемте!

Гримо уже помчался вперед с корзиной и остатками завтрака.

Четверо друзей вышли вслед за ним и сделали уже шагов десять, как вдруг Атос воскликнул:

– Эх, черт возьми, что же мы делаем, господа!

– Ты что-нибудь позабыл? – спросил Арамис.

– А знамя, черт побери! Нельзя оставлять знамя неприятелю, даже если это просто салфетка.

Атос бросился на бастион, поднялся на вышку и снял знамя, но так как ларошельцы уже приблизились на расстояние выстрела, они открыли убийственный огонь по человеку, который, словно потехи ради, подставлял себя под пули.

Однако Атос был точно заколдован: пули со свистом проносились вокруг, но ни одна не задела его.

Атос повернулся спиной к защитникам города и помахал знаменем, приветствуя защитников лагеря. С обеих сторон раздались громкие крики: с одной – вопли ярости, с другой – гул восторга.

За первым залпом последовал второй, и три пули, пробив салфетку, превратили ее в настоящее знамя.

Весь лагерь кричал:

– Спускайтесь, спускайтесь!

Атос сошел вниз; тревожно поджидавшие товарищи встретили его появление с большой радостью.

– Пойдем, Атос, пойдем! – торопил д'Артаньян. – Прибавим шагу, прибавим! Теперь, когда мы до всего додумались, кроме того, где взять денег, было бы глупо, если бы нас убили.

Но Атос продолжал идти величественной поступью, несмотря на увещания своих товарищей, и они, видя, что все уговоры бесполезны, пошли с ним в ногу.

Гримо и его корзина намного опередили их и уже находились на недосягаемом для пуль расстоянии.

Спустя минуту послышалась яростная пальба.

– Что это значит? В кого они стреляют? – недоумевал Портос. – Я не слышу свиста ответных пуль и никого не вижу.

– Они стреляют в наших мертвецов, – пояснил Атос.

– Но наши мертвецы им не ответят!

– Вот именно. Тогда они вообразят, что им устроили засаду, начнут совещаться, пошлют парламентера, а когда поймут, в чем дело, они уже в нас не попадут. Вот почему незачем нам спешить и наживать себе колотье в боку.

– А, теперь я понимаю! – восхитился Портос.

– Ну, слава богу! – заметил Атос, пожимая плечами.

Французы, видя, что четверо друзей возвращаются размеренным шагом, восторженно кричали.

Снова затрещали выстрелы, но на этот раз пули стали расплющиваться о придорожные камни вокруг наших друзей и зловеще свистеть им в уши. Ларошельцы наконец-то завладели бастионом.

– Отменно скверные стрелки! – сказал Атос. – Скольких из них мы уложили? Дюжину?

– Если не полтора десятка.

– А скольких раздавили?

– Не то восемь, не то десять.

– И взамен всего этого ни одной царапины! Нет, все-таки… Что это у вас на руке, д'Артаньян? Уж не кровь ли?

– Пустяки, – ответил д'Артаньян.

– Шальная пуля?

– Даже и не пуля.

– А что же тогда?

Мы уже говорили, что Атос любил д'Артаньяна, как родного сына; этот мрачный, суровый человек проявлял иногда к юноше чисто отеческую заботливость.

– Царапина, – пояснил д'Артаньян. – Я прищемил пальцы в кладке стены и камнем перстня ссадил кожу.

– Вот что значит носить алмазы, милостивый государь! – презрительным тоном заметил Атос.

– Ах да, в самом деле, в перстне алмаз! – вскричал Портос. – Так чего же мы, черт возьми, жалуемся, что у нас нет денег?

– Да, правда! – подхватил Арамис.

– Браво, Портос! На этот раз действительно счастливая мысль!

– Конечно, – сказал Портос, возгордившись от комплимента Атоса, – раз есть алмаз, можно продать его.

– Но это подарок королевы, – возразил д'Артаньян.

– Тем больше оснований пустить его в дело, – рассудил Атос. – То, что подарок королевы спасет Бекингэма, ее возлюбленного, будет как нельзя более справедливо, а то, что он спасет нас, ее друзей, будет как нельзя более добродетельно, и потому продадим алмаз. Что думает об этом господин аббат? Я не спрашиваю мнения Портоса, оно уже известно.

– Я полагаю, – краснея, заговорил Арамис, – что, поскольку этот перстень получен не от возлюбленной и, следовательно, не является залогом любви, д'Артаньян может продать его.

– Любезный друг, вы говорите как олицетворенное богословие. Итак, по вашему мнению…

–…следует продать алмаз, – ответил Арамис.

– Ну хорошо! – весело согласился д'Артаньян. – Продадим алмаз, и не стоит больше об этом толковать.

Стрельба продолжалась, но наши друзья были уже на расстоянии, недосягаемом для выстрелов, и ларошельцы палили только для очистки совести.

– Право, эта мысль вовремя осенила Портоса: вот мы и дошли. Итак, господа, ни слова больше обо всем этом деле. На нас смотрят, к нам идут навстречу и нам устроят торжественный прием.

Действительно, как мы уже говорили, весь лагерь пришел в волнение: более двух тысяч человек были, словно па спектакле, зрителями благополучно окончившейся смелой выходки четырех друзей; о настоящей побудительной причине ее никто, конечно, не догадывался.

Над лагерем стоял гул приветствий:

– Да здравствуют гвардейцы! Да здравствуют мушкетеры!

Господин де Бюзиньи первый подошел, пожал руку Атосу и признал, что пари выиграно. За де Бюзиньи подошли драгун и швейцарец, а за ними кинулись и все их товарищи. Поздравлениям, рукопожатиям, объятиям и неистощимым шуткам и насмешкам над ларошельцами не было конца. Поднялся такой шум, что кардинал вообразил, будто начался мятеж, и послал капитана своей гвардии Ла Удиньера узнать, что случилось. Посланцу в самых восторженных выражениях рассказали обо всем происшедшем.

– В чем же дело? – спросил кардинал, когда Ла Удиньер вернулся.

– А в том, ваша светлость, что три мушкетера и один гвардеец держали пари с господином де Бюзиньи, что позавтракают на бастионе Сен-Жерве, и за этим завтраком продержались два часа против неприятеля и уложили невесть сколько ларошельцев.

– Вы узнали имена этих трех мушкетеров?

– Да, ваша светлость.

– Назовите их.

– Это господа Атос, Портос и Арамис.

«Все те же три храбреца!» – сказал про себя кардинал.

– А гвардеец?

– Господин д'Артаньян.

– Все тот же юный хитрец! Положительно необходимо, чтобы эта четверка друзей перешла ко мне на службу.

Вечером кардинал, беседуя с г-ном де Тревилем, коснулся утреннего подвига, который служил предметом разговоров всего лагеря. Г-н де Тревиль, слышавший рассказ об этом похождении из уст самих участников, пересказал его со всеми подробностями его высокопреосвященству, не забыв и эпизода с салфеткой.

– Отлично, господин де Тревиль! – сказал кардинал. – Пришлите мне, пожалуйста, эту салфетку, я велю вышить на ней три золотые лилии и вручу ее в качестве штандарта вашим мушкетерам.

– Ваша светлость, это будет несправедливо по отношению к гвардейцам, – возразил г-н де Тревиль, – ведь д'Артаньян не под моим началом, а у Дезэссара.

– Ну так возьмите его к себе, – предложил кардинал. – Раз эти четыре храбреца так любят друг друга, им по справедливости надо служить вместе.

В тот же вечер г-н де Тревиль объявил эту приятную новость трем мушкетерам и д'Артаньяну и тут же пригласил всех четверых на следующий день к себе на завтрак.

Д'Артаньян был вне себя от радости. Как известно мечтой всей его жизни было сделаться мушкетером.

Трое его друзей тоже очень обрадовались.

– Честное слово, у тебя была блестящая мысль, – сказал д'Артаньян Атосу, – и ты оказался прав: мы снискали там славу и начали очень важный для нас разговор…

–…который мы сможем теперь продолжить, не возбуждая ни в ком подозрения: ведь отныне, с божьей помощью, мы будем слыть кардиналистами.

В тот же вечер д'Артаньян отправился к г-ну Дезэссару выразить ему свое почтение и объявить об оказанной кардиналом милости.

Когда Дезэссар, очень любивший д'Артаньяна, узнал об этом, он предложил юноше свои услуги: перевод в другой полк был сопряжен с большими расходами на обмундирование и снаряжение.

Д'Артаньян отказался от его помощи, но, воспользовавшись удобным случаем, попросил Дезэссара, чтобы тот велел оценить алмаз, и отдал ему перстень, прося обратить его в деньги.

На следующий день, в восемь часов утра, лакей Дезэссара явился к д'Артаньяну и вручил ему мешок с золотом, в котором было семь тысяч ливров.

Это была цена алмаза королевы.

Глава 18 Семейное дело

Атос нашел подходящее название: семейное дело. Семейное дело не подлежало ведению кардинала; семейное дело никого не касалось; семейным делом можно было заниматься на виду у всех.

Итак, Атос нашел название: семейное дело.

Арамис нашел способ: послать слуг.

Портос нашел средство: продать алмаз.

Один д'Артаньян, обычно самый изобретательный из всех четверых, ничего не придумал, но, сказать по правде, уже одно имя миледи парализовало все его мысли.

Ах нет, мы ошиблись: он нашел покупателя алмаза.

За завтраком у г-на де Тревиля царило самое непринужденное веселье.

Д'Артаньян явился уже в новой форме: он был приблизительно одного роста с Арамисом, а так как Арамис – которому, как помнят читатели, издатель щедро заплатил за купленную у него поэму – сразу заказал себе все в двойном количестве, то он и уступил своему другу один комплект полного обмундирования.

Д'Артаньян был бы наверху блаженства, если бы не миледи, которая, как черная туча на горизонте, маячила перед его мысленным взором.

После этого завтрака друзья условились собраться вечером у Атоса и там окончить задуманное дело.

Д'Артаньян весь день разгуливал по улицам лагеря, щеголяя своей мушкетерской формой.

Вечером, в назначенный час, четыре друга встретились; оставалось решить только три вещи: что написать брату миледи, что написать ловкой особе в Туре и кому из слуг поручить доставить письма.

Каждый предлагал своего: Атос отмечал скромность Гримо, который говорил только тогда, когда его господин разрешал ему открывать рот; Портос превозносил силу Мушкетона, который был такого мощного сложения, что легко мог поколотить четырех людей обыкновенного роста; Арамис, доверявший ловкости Базена, рассыпался в пышных похвалах своему кандидату; а д'Артаньян, всецело полагавшийся на храбрость Планше, выставлял на вид его поведение в щекотливом булонском деде.

Эти четыре добродетели долго оспаривали друг у друга первенство, и по этому случаю были произнесены блестящие речи, которых мы не приводим из опасения, чтобы они не показались чересчур длинными.

– К несчастью, – заметил Атос, – надо бы, чтобы наш посланец сочетал в себе все четыре качества.

– Но где найти такого слугу?

– Такого не сыскать, – согласился Атос, – я сам знаю. А потому возьмите Гримо.

– Нет, Мушкетона.

– Лучше Базена.

– А по-моему, Планше. Он отважен и ловок; вот уже два качества из четырех.

– Господа, – заговорил Арамис, – главное, что нам нужно знать, – это вовсе не то, кто из наших четырех слуг всего скромнее, сильнее, изворотливее и храбрее; главное – кто из них больше всех любит деньги.

– Весьма мудрое замечание, – сказал Атос, – надо рассчитывать на пороки людей, а не на их добродетели. Господин аббат, вы великий нравоучитель!

– Разумеется, это главное, – продолжал Арамис. – Нам нужны надежные исполнители наших поручений не только для того, чтобы добиться успеха, но также и для того, чтобы не потерпеть неудачи. Ведь в случае неудачи ответит своей головой не слуга…

– Говорите тише, Арамис! – остановил его Атос.

– Вы правы… Не слуга, а господин и даже господа! Так ли нам преданы наши слуги, чтобы ради нас подвергнуть опасности свою жизнь? Нет.

– Честное слово, я почти ручаюсь за Планше, – возразил д'Артаньян.

– Так вот, милый друг, прибавьте к его бескорыстной преданности изрядное количество денег, что даст ему некоторый достаток, и тогда вы можете ручаться за него вдвойне.

– И все-таки вас обманут, – сказал Атос, который был оптимистом, когда дело шло о вещах, и пессимистом, когда речь шла о людях. – Они пообещают все, чтобы получить деньги, а в дороге страх помешает им действовать. Как только их поймают – их прижмут, а прижатые, они во всем сознаются. Ведь мы не дети, черт возьми! Чтобы попасть в Англию, – Атос понизил голос, – надо проехать всю Францию, которая кишит шпионами и ставленниками кардинала. Чтобы сесть на корабль, надо иметь пропуск. А чтобы найти дорогу в Лондон, надо уметь говорить по-английски. По-моему, дело это очень трудное.

– Да вовсе нет! – возразил д'Артаньян, которому очень хотелось, чтобы их замысел был приведен в исполнение. – По-моему, оно, напротив, очень легкое. Ну, разумеется, если расписать лорду Винтеру всякие ужасы, все гнусности кардинала…

– Потише! – предостерег Атос.

–…все интриги и государственные тайны, – продолжал вполголоса д'Артаньян, последовав совету Атоса, – разумеется, всех нас колесуют живьем. Но, бога ради, не забывайте, Атос, что мы ему напишем – как вы сами сказали, по семейному делу, – что мы ему напишем единственно для того, чтобы по приезде миледи в Лондон он лишил ее возможности вредить нам. Я напишу ему письмо примерно такого содержания…

– Послушаем, – сказал Арамис, заранее придавая своему лицу критическое выражение.

– «Милостивый государь и любезный друг…»

– Ну да, писать «любезный друг» англичанину! – перебил его Атос. – Нечего сказать, хорошее начало! Браво, д'Артаньян! За одно это обращение вас не то что колесуют, а четвертуют!

– Ну хорошо, допустим, вы правы. Я напишу просто: «Милостивый государь».

– Вы можете даже написать «милорд», – заметил Атос, который всегда считал нужным соблюдать принятые формы вежливости.

– «Милорд, помните ли вы небольшой пустырь за Люксембургом?»

– Отлично! Теперь еще и Люксембург! Решат, что это намек на королеву-мать. Вот так ловко придумано! – усмехнулся Атос.

– Ну хорошо, напишем просто: «Милорд, помните ли вы тот небольшой пустырь, где вам спасли жизнь?..»

– Милый д'Артаньян, вы всегда будете прескверным сочинителем, – сказал Атос. – Где вам спасли жизнь! Фи! Это недостойно! О подобных услугах человеку порядочному не напоминают. Попрекнуть благодеянием – значит оскорбить.

– Ах, друг мой, вы невыносимы! – заявил д'Артаньян. – Если надо писать под вашей цензурой, я решительно отказываюсь.

– И хорошо сделаете. Орудуйте мушкетом и шпагой, мой милый, в этих двух занятиях вы проявляете большее искусство, а перо предоставьте господину аббату, это по его части.

– И в самом деле, предоставьте перо Арамису, – поддакнул Портос, – ведь он даже пишет латинские диссертации.

– Ну хорошо, согласен! – сдался д'Артаньян. – Составьте нам эту записку, Арамис. Но заклинаю вас святейшим отцом нашим – папой, выражайтесь осторожно! Я тоже буду выискивать у вас неудачные обороты, предупреждаю вас.

– Охотно соглашаюсь, – ответил Арамис с простодушной самоуверенностью, свойственной поэтам, – но познакомьте меня со всеми обстоятельствами. Мне, правда, не раз приходилось слышать, что невестка милорда – большая мошенница, и я сам в этом убедился, подслушав ее разговор с кардиналом…

– Да потише, черт возьми! – перебил Атос.

–…но подробности мне неизвестны, – договорил Арамис.

– И мне тоже, – объявил Портос.

Д'Артаньян и Атос некоторое время молча смотрели друг на друга.

Наконец Атос, собравшись с мыслями и побледнев немного более обыкновенного, кивком головы выразил согласие, и д'Артаньян понял, что ему разрешается ответить.

– Так вот о чем нужно написать, – начал он. – «Милорд, ваша невестка – преступница, она пыталась подослать к вам убийц, чтобы унаследовать ваше состояние. Но она не имела права выйти замуж за вашего брата, так как была уже замужем во Франции и…»

Д'Артаньян запнулся, точно подыскивая подходящие слова, и взглянул на Атоса.

– «… и муж выгнал ее», – вставил Атос.

– «… оттого, что она заклеймена», – продолжал д'Артаньян.

– Да не может быть! – вскричал Портос. – Она пыталась подослать убийц к своему деверю?

– Да.

– Она была уже замужем? – переспросил Арамис.

– Да.

– И муж обнаружил, что на плече у нее клеймо в виде лилии? – спросил Портос.

– Да.

Эти три «да» были произнесены Атосом, и каждое последующее звучало мрачнее предыдущего.

– А кто видел у нее это клеймо? – осведомился Арамис.

– Д'Артаньян и я… или, вернее, соблюдая хронологический порядок, я и д'Артаньян, – ответил Атос.

– А муж этого ужасного создания жив еще? – спросил Арамис.

– Он еще жив.

– Вы в этом уверены?

– Да, уверен.

На миг воцарилось напряженное молчание, во время которого каждый из друзей находился под тем впечатлением, какое произвело на него все сказанное.

– На этот раз, – заговорил первым Атос, – д'Артаньян дал нам прекрасный набросок, именно со всего этого и следует начать наше письмо.

– Черт возьми, вы правы, Атос! – сказал Арамис. – Сочинить такое письмо – задача очень щекотливая. Сам господин канцлер затруднился бы составить столь многозначительное послание, хотя господин канцлер очень мило сочиняет протоколы. Ну ничего! Помолчите, я буду писать.

Арамис взял перо, немного подумал, написал изящным женским почерком десяток строк, а затем негромко и медленно, словно взвешивая каждое слово, прочел следующее:

«Милорд!

Человек, пишущий вам эти несколько слов, имел честь скрестить с вами шпаги на небольшом пустыре на улице Ада. Так как вы после того много раз изволили называть себя другом этого человека, то и он считает долгом доказать свою дружбу добрым советом. Дважды вы чуть было не сделались жертвой вашей близкой родственницы, которую вы считаете своей наследницей, так как вам неизвестно, что она вступила в брак в Англии, будучи уже замужем во Франции. Но в третий раз, то есть теперь, вы можете погибнуть. Ваша родственница этой ночью выехала из Ла-Рошели в Англию.

Следите за ее прибытием, ибо она лелеет чудовищные замыслы. Если вы пожелаете непременно узнать, на что она способна, прочтите ее прошлое на ее левом плече.»

– Вот это превосходно! – одобрил Атос. – Вы пишете, как государственный секретарь, милый Арамис. Теперь лорд Винтер учредит строгий надзор, если только он получит это предостережение, и если бы даже оно попало в руки его высокопреосвященства, то не повредило бы нам. Но слуга, которого мы пошлем, может побывать не дальше Шательро, а потом уверять нас, что съездил в Лондон. Поэтому дадим ему вместе с письмом только половину денег, пообещав отдать другую половину, когда он привезет ответ… У вас при себе алмаз? – обратился Атос к д'Артаньяну.

– У меня при себе нечто лучшее – у меня деньги.

И д'Артаньян бросил мешок на стол.

При звоне золота Арамис поднял глаза, Портос вздрогнул, Атос же остался невозмутимым.

– Сколько в этом мешочке? – спросил он.

– Семь тысяч ливров луидорами по двенадцати франков.

– Семь тысяч ливров! – вскричал Портос. – Этот дрянной алмазик стоит семь тысяч ливров?

– По-видимому, – сказал Атос, – раз они на столе. Я не склонен предполагать, что наш друг д'Артаньян прибавил к ним свои деньги.

– Но, обсуждая все, мы не думаем о королеве, господа, – вернулся к своей мысли д'Артаньян. – Позаботимся немного о здоровье милого ее сердцу Бекингэма. Это самое малое, что мы обязаны для нее предпринять.

– Совершенно справедливо, – согласился Атос. – Но это по части Арамиса.

– А что от меня требуется? – краснея, отозвался Арамис.

– Самая простая вещь: составить письмо той ловкой особе, что живет в Туре.

Арамис снова взялся за перо, опять немного подумал и написал следующие строки, которые он тотчас представил на одобрение своих друзей:

«Милая кузина!..»

– А, эта ловкая особа – ваша родственница! – ввернул Атос.

– Двоюродная сестра, – сказал Арамис.

– Что ж, пусть будет двоюродная сестра!

Арамис продолжал:

«Милая кузина!

Его высокопреосвященство господин кардинал, да хранит его господь для блага Франции и на посрамление врагов королевства, уже почти покончил с мятежными еретиками Ла-Рошели. Английский флот, идущий к ним на помощь, вероятно, не сможет даже близко подойти к крепости. Осмелюсь высказать уверенность, что какое-нибудь важное событие помешает господину Бекингэму отбыть из Англии. Его высокопреосвященство – самый прославленный государственный деятель прошлого, настоящего и, вероятно, будущего. Он затмил бы солнце, если бы оно ему мешало. Сообщите эти радостные новости вашей сестре, милая кузина. Мне приснилось, что этот проклятый англичанин умер. Не могу припомнить, то ли от удара кинжалом, то ли от яда одно могу сказать с уверенностью: мне приснилось, что он умер, а вы знаете, мои сны никогда меня не обманывают. Будьте же уверены, что вы скоро меня увидите».

– Превосходно! – воскликнул Атос. – Вы король поэтов, милый Арамис!

Вы говорите, как Апокалипсис, и изрекаете истину, как Евангелие. Теперь остается только надписать на этом письме адрес.

– Это очень легко, – сказал Арамис.

Он кокетливо сложил письмо и надписал:

«Девице Мишон, белошвейке в Туре».

Три друга, смеясь, переглянулись: их уловка не удалась.

– Теперь вы понимаете, господа, – заговорил Арамис, – что только Базен может доставить это письмо в Тур: моя кузина знает только Базена и доверяет ему одному; всякий другой слуга провалит дело. К тому же Базен учен и честолюбив: Базен знает историю, господа, он знает, что Сикст Пятый,^[83] прежде чем сделаться папой, был свинопасом. А так как Базен намерен в одно время со мной принять духовное звание, то он не теряет надежды тоже сделаться папой или по меньшей мере кардиналом. Вы понимаете, что человек, который так высоко метит, не даст схватить себя; а уж если его поймают, скорее примет мучения, но ни в чем не сознается.

– Хорошо, хорошо, – согласился д'Артаньян, – я охотно уступаю вам Базена, но уступите мне Планше. Миледи однажды приказала вздуть его и выгнать из своего дома, а у Планше хорошая память, и, ручаюсь вам, если ему представится возможность отомстить, он скорее погибнет, чем откажется от этого удовольствия. Если дела в Туре касаются вас, Арамис, то дела в Лондоне касаются лично меня. А потому я прошу выбрать Планше, который к тому же побывал со мною в Лондоне и умеет совершенно правильно сказать: «London, sir, if you please»,^[84] «My master lord d'Artagnan».^[85]

Будьте покойны, с такими познаниями он отлично найдет дорогу туда и обратно.

– В таком случае – дадим Планше семьсот ливров при отъезде и семьсот ливров по его возвращении, а Базену – триста ливров, когда он будет уезжать, и триста ливров, когда вернется, – предложил Атос. – Это убавит наше богатство до пяти тысяч ливров. Каждый из нас возьмет себе тысячу ливров и употребит ее как ему вздумается, а оставшуюся тысячу мы отложим про запас, на случай непредвиденных расходов или для общих надобностей, поручив хранить ее аббату. Согласны вы на это?

– Любезный Атос, – сказал Арамис, – вы рассуждаете, как Нестор,^[86] который был, как всем известно, величайшим греческим мудрецом.

– Итак, решено: поедут Планше и Базен, – заключил Атос. – В сущности говоря, я рад оставить при себе Гримо: он привык к моему обращению, и я дорожу им. Вчерашний день, должно быть, уже изрядно измотал его, а это путешествие его бы доконало.

Друзья позвали Планше и дали ему необходимые указания; он уже был предупрежден д'Артаньяном, который прежде всего возвестил ему славу, затем посулил деньги и уж потом только упомянул об опасности.

– Я повезу письмо за отворотом рукава, – сказал Планше, – и проглочу его, если меня схватят.

– Но тогда ты не сможешь выполнить поручение, – возразил д'Артаньян.

– Дайте мне сегодня вечером копию письма, и завтра я буду знать его наизусть.

Д'Артаньян посмотрел на своих друзей, словно желая сказать:

«Ну что? Правду я вам говорил?»

– Знай, – продолжал он, обращаясь к Планше, – тебе дается восемь дней на то, чтобы добраться к лорду Винтеру, и восемь дней на обратный путь, итого шестнадцать дней. Если на шестнадцатый день после твоего отъезда, в восемь часов вечера, ты не приедешь, то не получишь остальных денег, даже если бы ты явился в пять минут девятого.

– В таком случае, купите мне, сударь, часы, – попросил Планше.

– Возьми вот эти, – сказал Атос, со свойственной ему беспечной щедростью отдавая Планше свои часы, – и будь молодцом. Помни: если ты разоткровенничаешься, если ты проболтаешься или прошатаешься где-нибудь, ты погубишь своего господина, который так уверен в твоей преданности, что поручился нам за тебя. И помни еще: если по твоей вине случится какое-нибудь несчастье с д'Артаньяном, я всюду найду тебя, чтобы распороть тебе живот!

– Эх, сударь! – произнес Планше, обиженный подозрением и к тому же испуганный невозмутимым видом мушкетера.

– А я, – сказал Портос, свирепо вращая глазами, – сдеру с тебя живого шкуру!