Антисемитизм рассудочный или политический 10 часть

Первые шаги на этом пути смягчения звериной борьбы, по-моему, должны состоять в следующем:

1) Евреи отказываются делать «социальные революции» в России. Отказываются от лозунга «смерть буржуям», памятуя, что при естественном положении сей страны «элита» Российской Державы (ведущий, культурный класс) будет в подавляющем числе русская. А, следовательно, лозунг «смерть буржуям» в еврейских устах будет звучать, как «смерть образованным русским», или просто — «смерть русским». На каковое предложение естественно ожидать в ответ — «смерть евреям» или «бей жидов».

2) Русские отказываются делать еврейские погромы. Отказываются от лозунга «бей жидов», памятуя, что этими расправами русские сами себе подготовляют в недалеком будущем «социальную революцию». Ибо народ, который вообще приучен кого-то громить, очень легко натравить в любую сторону. Евреи же страшно озлобляются погромами; и кроме того, в этих испытаниях, в которых подвергаются одинаковой опасности все евреи — от миллионщика до последнего бедняка — они, евреи, мощно спаиваются в одно целое. И приобретают благо даря этой спайке новые силы. Пройдя горнило этого «погромного крещения», они с сосредоточенной яростью готовят месть; каковая им непременно удастся, ибо всегда в жизни страны возможны такие осложнения, когда легко натравить низы на верхи; в особенности, если эти низы предыдущей погромной практикой приучены время от времени кого-то резать.

Надо признавать свои вины

Слышу вопль: евреи не устраивали социальных революций! Революцию устроил сам русский народ. А в этом движении только приняло участие некоторое число евреев.

Пардон. Если мы станем на такую точку зрения, в такую позицию, то вряд ли это послужит к смягчению будущей борьбы. Ибо на это противоположная сторона ответит: «Ладно, в таком случае мы тоже не устраивали погромов; громили евреев какие-то личности, с которыми мы ничего общего не имеем, — петлюровцы, осетины и, кроме них, еще какие-то отбросы. Мы на них не можем влиять. Сами же, персонально, мы не громили, а удерживали от погромов. (Например, пишущий эти строки не только не громил, а с оружием в руках защитил не одну еврейскую семью в 1905 году.) Если евреи, все в целом, не признают себя виновными в социальной революции, то и русские, во всей совокупности, не признают себя виновными в еврейских погромах…»

Это очень легко сказать, написать, формально доказать и поставить точку. Но вопрос ни на один волос не сдвинется, при такой постановке, со своего кровавого места. Все останется по-прежнему. Какие-то евреи, с которыми другие евреи не имеют ничего общего, будут устраивать «социальные революции», то есть резню русских… В ответ на это какие-то русские, с которыми другие русские ничего общего не имеют, будут устраивать погромы, то есть резню евреев. И все это будет делаться под фарисейский лепет: «И я — не я, и лошадь — не моя».

Все сие есть трусливо-неправильно.

На самом деле все члены одной и той же нации скованы неразрывными цепями, и за всякое деяние каждого все несут коллективную ответственность. «Все за одного, один за всех».

Если мы до сих пор этого не понимали, то, может быть, здесь в эмиграции сообразили.

Русские вины

Все теперь знают, как деяния отдельных русских (а тем более русских групп) отражаются на отношении иностранцев ко всем русским вообще. Убил Коверда варшавского большевистского агента, — сейчас же польское правительство и польское общественное мнение реагировали в направлении всех русских эмигрантов. Выстрел Войцеховского подействовал в том же смысле, хотя, как известно, оба молодых человека действовали совершенно индивидуально. Но не только политические выступления; всякое уголовное деяние, совершенное русскими, влияет на оценку всех русских вообще, на «международных весах». По счастию русские эмигранты пока что не весьма «уголовничали», и потому правительства и народы в этом отношении смотрят на нас скорее «добрыми глазами». Но этот взгляд быстро изменится, если, не дай Бог, мы раскриминируемся. Здесь действует неумолимо тот злосчастный «процент», которого евреи так не взлюбили в России. Пусть только русские перейдут за нормальный процент преступности в данной стране, и сейчас же их объявят ворами, мошенниками, грабителями и проститутками. И тысяча и одна дверь захлопнется в этот день перед ними. А между тем ведь все остальные русские, не уголовные, останутся совершенно порядочными людьми. Но это не поможет: все мы связаны одной нитью, и то, что совершается в каком-нибудь звене, немедленно отражается на всей цепи. Против этого бесполезно спорить, ибо это сама истина.

Не может быть иначе. Все мы, хотим или не хотим, ежедневно подновляем эту связь. Деградировавший русский, в каком-нибудь отчаянном бистро, «гордится» перед апашем-французом русской vodka. А что, это он ее, водку, делал?! Нет, не он, и не отец его, и не дед, и не седьмая вода на киселе, и даже не знакомый какой-нибудь; ее, водку, выдумали какие-то русские, о которых «гордящийся» понятия никакого не имеет. Чего же он-то гордится? — «Вот странно! Да ведь я тоже русский, diable![33]»

Этим все сказано: и французский апаш не оспаривает у русского его права гордиться la vodka, ибо он согласен: каждый русский имеет право гордиться тем, что сделано каким бы то ни было русским.

Это что обозначает? Это обозначает, что все русские, хотят они этого или не хотят, связаны между собою нитями невидимыми, но крепкими; ибо эти нити имеют всеобщее, мировое признание и санкцию.

Апаш гордится водкой; другие гордятся Львом Толстым, Достоевским, Павловой, Шаляпиным, Рахманиновым, Кусевицким, хором казаков гундоровцев, эссенцией Махонина, Алехиным… Гордятся те, кто ни сват, ни брат Толстому или Достоевскому; кто никогда не видел Павловой; кто имеет слуха столько, что Шаляпина не различит от Нины Кошиц; кто не казак и не гундоро-вец; кто думает, что Махонин изобрел наливку, вроде запеканки; а об Алехине полагает, что это знаменитый боксер. Гордятся, и имеют на это право. Каждый русский воспринимает так или иначе удары, которые, собственно говоря, должны бы приходиться только на долю тех русских, что творят «дурные дела»; а потому по справедливости каждый рядовой русский имеет свою долю участия в успехе тех, кто составляет «гордость нации», хотя он-то лично, как будто бы, для этого успеха ничего не сделал.

Это именно — только «как будто бы». На самом деле связь гораздо глубже, чем это кажется при поверхностном наблюдении, только иногда ее очень трудно проследить. Но попробуйте доказать, что два конца запутанного клубка, которые вы держите в руках, действительно соединены одной непрерывной нитью. Вы сами это твердо знаете, но, чтобы продемонстрировать это для всех очевидно, надо перед их глазами распутать клубок; а это часто бывает не под силу.

Нити, связывающие членов одной нации, таковы, что стоит остановиться на некоторых выхваченных из жизни примерах.

Мы знаем, что одно из бедствий, обусловивших падение русского Императорского дома, было приближение к Царской Семье Григория Распутина, личности двуликой, «святого черта», как его называл монах Иллиодор. К трону он подходил со «святостью», а вне дворца предавался всем бесам. Царь и Царица видели в нем только святость, остальные — только грязного и продажного мужика, находившегося в руках у таинственных дельцов. На этой почве произошел разлад между троном и теми, кто престолу были верно-преданы, каковое расхождение закончилось убийством любимца Монарха — монархистами.

Сии последние, равно как и все восстававшие, так или иначе, против этого своеобразного временщика, казалось, могли бы сказать: в чем, в чем, а в распутиниаде мы не повинны. Но это только так кажется на первый взгляд. На самом деле в Распутине виновны мы все — русские.

Что представлял из себя духовный облик Императрицы Александры Федоровны? Она была немецкая принцесса, принесшая из страны Канта, кроме диплома доктора философии, жадный мистицизм, требовавший пищи. Разве такое мистическое устремление плохо само по себе? Как раз наоборот: правильно направленный, он, мистицизм Царицы, мог бы дать благостные результаты.

Но что же встретила жаждущая живой и действенной веры душа юной принцессы Гессенской в «Святой Руси»? Святого черта.

Теперь допустим, что вместо Распутина, до которого докатилась неудовлетворяемая в своем мистицизме психика, Государыня получила бы в России умного духовника, честного, неподкупного, осененного действительной силой Божьей; благостного монаха, в стиле тех, которые когда-то были у нас, а может быть, есть и сейчас. Такой духовный отец, напоив душу принцессы Алисы не хамелеоновской мутью распутинщины, а из чистого источника веры, мог бы вести ее и среди бездорожья светских дел. Я не говорю, что это было бы идеальное положение; но при колеблющейся и нетвердой руке самого Монарха такой умный и хороший придворный батюшка мог бы в течение сего опасного царствования поддержать трон со стороны Царицы, как поддержал его своим преданным плечом Столыпин — со стороны Государя. Но такого «прелата», такого кардинала Ришелье, такого Филарета Романова, не нашлось в святой Руси XX века. И доктор философии, мистически настроенная принцесса из страны Грааля, очутилась в руках истинно русского хлыста.

Кто в этом виноват? Или никто, или все. Конечно, все. Все мы, русские, которые по причинам, на коих не могу останавливаться, потеряли живую веру, ограничиваясь хождением в храм по табельным дням. Эта холодность, эта оторванность жизни от религии, это небрежение русских к своим духовным, презрительно окрещенным «попами», и было истинной причиной распутинщины. Распутина вызвали из тайги мы сами; мы, не умевшие найти и продвинуть к трону священника, который был бы на высоте положения.

Или возьмем другой пример. Мы с негодованием отгораживаемся от большевиков и утверждаем, что ничего с ними общего не имеем; в деяниях их абсолютно не повинны. Но если посмотреть на дело несколько глубже, то легко прийти к выводу, что каждый русский, будь он сто тысяч раз эмигрант и антибольшевик, в известной мере связан с большевиками, то есть несет долю ответственности за их деяния.

Я не буду говорить о примерах, бросающихся в глаза. Сколько большевиков и большевичек вышло из семей весьма почтенных, как, например, Чичерин, Пятаков, Коллонтай… Что же, эти семьи совсем не ответственны за появление этих господ на свет? Если на этот вопрос трудно ответить, так возьмем дело в другом ракурсе. Какая мать не гордилась бы тем, что родила и воспитала, ну скажем, например, Линдберга? Мы видели, какой самум горячих чувств закружил миссис Линдберг, когда ее сын перелетел океан. Этого не было бы, если бы не предполагалось, что какая-то часть заслуг детей падает на родителей. Но если так, то мать, родившая и воспитавшая Ленина, тоже по справедливости должна в какой-то мере быть ответственной за дела сего сверхпалача.

Доля сей ответственности может быть самая разная в отдельных случаях. Некоторые дети вопиюще непохожи на своих родителей; другие — их вылитая копия. Вина первых за дела детей своих минимальная; вторых — максимальная. Но в общем яблоко от яблони недалеко падает. И люди одной национальности одним миром мазаны.

И право же, это так. Когда мы осуждаем и ненавидим большевиков, поскольку это касается направления их мысли (мысли, отринувшей путь естественной эволюции и вступившей на путь «планомерности», то есть жалкого человеческого произвола вне всякой связи с законами мироздания), мы правы. Они действительно нестерпимо узкие, хотя и планетарные, болваны. Мы имели счастье не заблудиться в трех соснах. Но поскольку мы их осуждаем за методы их действий, мы уже не столь безгрешны.

Большевизм — дитя азиатской бескрайности — сидит в каждом из нас, русских, в той или иной степени. В тех случаях, когда он проявляется в безоглядном транжирстве денег (преимущественно на выпивку или на женщин), сей большевизм носит название «широкой русской натуры». Французы, немцы и чехи, которые откладывают на черный день (для того, чтобы не сидеть у кого-нибудь на шее в старости, или для того, чтобы купить себе свой собственный клочок земли), исторгают у нас презрительное название — «сантимники»! Мы не понимаем, как можно «считать каждый грош».

А вот большевики не понимают, как можно считать каждую каплю крови… С их точки зрения такая гуманность — пошлое, мелкобуржуазное сантимничанье. На первый взгляд тут нет ничего общего, а по существу эти явления совершенно того же характера. Ибо и здесь и там работает одна и та же особенность, именуемая «отсутствие задерживающих центров».

Вы думаете, французу или чеху тоже не хочется покутить? И очень даже! Он и кутит… «по-меньшевистски», то есть в известных пределах. Когда же эти пределы переходятся, что-то шепчет его душе: «так не годится, так нельзя…» Это «так нельзя» есть опыт минувших тысячелетий. Старые расы прошли в свое время эпохи большевизма. В средние века в Европе едали и выпивали так, что самому «широкому» московскому купчику не угоняться за некоторыми рыцарями той эпохи. И кровь лили в свое время тоже совершенно безоглядно. Герцог Альба, святая инквизиция, террор французской революции, принимая во внимание тогдашние масштабы, могут идти вровень с нашими чекистами.

Все это прошло. Прошло, но не бесследно. Память об отдельных событиях почерпается, конечно, и из уроков истории в школах, но почерпается крайне несовершенно, односторонне и поверхностно. Есть другая память. Эта память бессознательная, но, пожалуй, гораздо более ценная. Эта бессознательная память, сделав вывод из всех событий прошлых тысячелетий, действует, как некий тайный руль; как только человек сбивается «с праведного пути», она тихонько шепчет: «так не годится, так нельзя». Если расшифровать это «так нельзя», то оно обозначает: «то, что хочешь сделать (например, пропить все деньги), уже испробовано; оченно плохо в результате вышло, а потому брось». Чем глубже и назидательнее был опыт, тем внутренний голос, или «задерживающие центры», говорят сильнее. И тем «сантимнее» становится человек: он все больше и больше приучается «мэтризировать» свои желания.

Разумеется, это не может же касаться одной только выпивки и расточительности, о которых я упоминаю потому, что такая уж слава идет о русских, что мы кутилы и моты. «Это» пронизывает всю жизнь.

Возьмем, например, политическое комбинаторство. Всякие проекты осчастливливания человечества роятся и в головах западных людей. Но пределы того, что «может себе позволить» европеец, гораздо уже. И часто это даже вовсе не потому, что данный прожектер силой своего сознательного ума видит невозможность той или иной системы. Часто ничего он не видит сознательными глазами. Но он видит иначе: когда его система подводит его к краю абима, он бросается назад. Задерживающие центры в эту минуту начинают говорить гласно: «так нельзя». И он отступает.

А большевик не отступит. И право же, мы, русские, все этим большевистским миром мазаны. Если мы, эмигранты, не пошли по марксистскому пути, то не вследствие развития у нас задерживающих центров. Мы умом поняли, что марксизм и вытекающий отсюда ленинизм — гибель. И потому мы — в противокоммунистическом лагере. Но если бы мы умственно разделили эту теорию, то, вероятно, многие из нас действовали бы по-большевистски, то есть лили бы кровь, «как воду».

Одно из завоеваний устоявшихся рас есть отвращение к кровавым гекатомбам «внутри страны». Отношение к «крови международной», то есть проливаемой в войнах, пока что иное. Отвращение к войнам вырабатывается только сейчас и на наших глазах. Но нерасположенность лить (по политическим мотивам) «братскую» кровь, то есть кровь сограждан, соплеменников, гораздо явственнее сейчас у больших западно-европейских рас, чем у русских. Слишком много этой «политической» крови Запад пролил в предыдущие века — «рука бойцов колоть устала».

Русские сравнительно мало пролили «политической крови» в прошлом, то есть до революции 1917 г. И еще не образовался этот бессознательный опыт, который сильнее всяких теорий. Во всяком случае, умиротворяющий голос его — слабее, чем вулкан противоречивых страстей, который горит в русских душах, может быть, еще и потому, что разноязычные крови борются друг с другом в русских жилах. По этим, или по другим, причинам наши «задерживающие центры» молчат или говорят слишком робко. И во всяком случае, не скоро еще придет спасительная скупость: скупость в отношении своих денег и в отношении чужой крови.

* * *

Сущность большевизма — в бескрайности; в том, что гипнотизирующее в данное время чувство, страсть, желание или идея парализуют все остальные соображения. Поэтому человек «идет до конца», то есть до стенки; а такое направление умов в политике всегда кончается тем, что «ставят к стенке». В этом смысле мы все, русские, несем свою долю ответственности за большевизм. Ибо все мы в некоторой доле большевики, все тяготеем к бескрайности, к удовлетворению наших желаний, не считаясь с расходами. Не считаясь с тем, во сколько человеческих голов это обойдется.

Действительная разница между нами, называющими себя антибольшевиками, и большевиками, открыто принявшими эту кличку, скажется только тогда, когда мы свое Белое Дело, то есть свои идеи и взгляды, будем осуществлять не по-большевистски; другими словами, когда мы станем скупы на кровь. Пока же мы, негодуя, что льется кровь «наша», вместе с тем спим и видим пролить еще столько же крови «ихней», — невидимая, но мощная связь между нами и большевиками не может быть разорвана. Пока мы думаем по-большевистски, в смысле методов расправы, мы являемся соучастниками их правления и несем за их деяния свою долю ответственности.

Вина евреев

Но если вышеизложенные соображения верны относительно русских и всякой другой нации, то почему они были бы неверны в отношении евреев?

Евреи не составляют исключения из общего закона. Все евреи связаны между собою крепкими нитями: доброе дело отдельного еврея бросает свет на все еврейство, точно так же, как преступления отдельных евреев или групп евреев кладут на все еврейство мрачную тень. Еврейская толпа, подогретая Синедрионом, в ту пору, когда казнили Иисуса Назареянина, это отчетливо понимала, когда кричала: «Кровь Его на нас и на детях наших».

Император Николай Первый однажды на одном докладе, в котором местные власти всеподданнейше доносили Государю, что таких-то и таких-то молодых поляков не следовало бы допускать к таким-то и таким-то должностям, как сыновей повстанцев, написал: «Не вменять детям вины отцов».

Как Государь, то есть высший блюститель государственного правосудия, Император был прав. Государство должно знать только индивидуальное вменение. Старший брат Ленина, студент Ульянов, покушался на убийство Императора Александра III и за это был казнен. В это время младший брат, Владимир, будущий Ленин, кончал гимназию, и кончал хорошо — ему выпадала золотая медаль. Директор гимназии (говорят, что это был отец А. Ф. Керенского) засомневался, можно ли дать медаль брату человека, казненного за покушение убить Царя? Поэтому директор гимназии запросил Петербург. Петербург, в лице министра народного просвещения, ответил: «медаль дать». И будущий Ленин был декорирован государством.

Злые языки говорят, что это была самая большая ошибка старого режима: повесили, мол, не того Ульянова.

Но такова природа государства. По крайней мере современного государства: оно отвергает прежние приемы, когда за деяние одного человека карался весь его дом с чадами и домочадцами (Андрей Курбский), а иногда и все его племя, весь народ. Отвергает вовсе не потому, чтобы связи между родственниками не было; и вовсе не потому, что близкие люди всегда безответственны за деяния, совершенные человеком. А только потому, что эта связь юридически недоказуема; она почти всегда есть, но доказать ее в «судебных условиях» почти всегда невозможно.

Мы постоянно употребляем выражение: он сделал это «под влиянием семьи», «под давлением окружающей среды», то есть товарищей, друзей, знакомых. Представим себе, что в каком-нибудь доме постоянно, с бешеной злобой, твердили о «ненавистном русском правительстве»; об его «преступлениях»; об его «кровавых преследованиях»; о том, что оно «устраивает» еврейские погромы и т. д. На эту тему беспрестанно ораторствовал отец; поддавала жару мать со свойственной женщинам безоглядной яростью; дудили, как в бубен, все старшие братья и сестры. Результат? Результат тот, что младший сын, мальчишка, переходя «от слов к делу», поступает в террористическую организацию; там получает револьвер и соответствующие наставления; и затем, в один прекрасный день, из-за угла убивает первого попавшегося городового, солдата, офицера, чиновника… В период 1905–1906 годов 20 тысяч человек были убиты и ранены таким образом.[34]

Несомненная связь всех этих «мальчишек» «с окружающей средой» — налицо. Но этих «отцов» нельзя посадить на скамью подсудимых; бранить правительство в четырех стенах своей семьи не есть уголовное деяние. Причинную связь между этими злобными речами и выстрелом мальчишки, чью душу эти речи набили политическим порохом, установить современными методами правосудия нельзя. Их нельзя даже подвести под понятие подстрекательства; ибо подстрекать, значит, подговаривать к определенному деянию; а говорить вообще слова, отравляющие душу злобой и жаждой мести, в понятие подстрекательства не входит. Да и все эти «отцы» в случае чего отрекались; ни один не имел мужества сказать: «Да, это я довел своими иеремиадами психику моего сына до такого состояния, что он схватил браунинг, пошел и убил». Все отцы предпочитали прятаться за ограду, которую предоставляло им крайне несовершенное (и по счастью оно сознает, что оно таково, и потому — так осторожно) человеческое правосудие.

Но обыкновенная, не «судебная», мысль человеческая не столь осторожна, как связанное необходимостью вынести индивидуально-справедливое решение правосудие. И потому эта мысль, даже рискуя много раз ошибиться индивидуально, тем не менее безошибочно устанавливает общую связь между массовыми явлениями. Это делается на основании смутно сознаваемой «теории больших чисел».

Когда какой-нибудь народ выбрасывает из себя целую фалангу совершенно невероятных по злобности «детей», то не может подлежать сомнению, что в общем «детская» ярость находится в причинной связи с давно конденсированной злобой отцов. Отдельные отцы могли быть кротчайшими людьми и родить чудовищ. Но когда дело касается их всех вместе, то есть целого народа, то такой аномалии быть не может. Посему в появлении на свет Божий бесчисленных кровавых извергов, поставивших материал для бесформенного русского большевизма, повинны мы все, русский народ; но в нарождении банды «милостью Вельзевула организаторов», консолидировавших русский большевизм в направлении неистовых массовых расправ, виновны все евреи, еврейский народ.

В самом деле, разве это не было так? Ведь большинство этих людей, этих евреев-коммунистов, с такой кровавой яростью работавших над испепелением русской социальной верхушки, имеют так называемый «революционный стаж». Что это обозначает? Это обозначает, что они, будучи «мальчишками», уже «работали» в 1905–1906 годах Тогда именно заложены были в них семена звериной ненависти, семена, взошедшие через десяток лет буйными нивами кровавых цветов. Кто же был сеятелем?

Сеятелями сих семян было окружающее еврейство. Кто помнит политическую еврейскую среду тех времен, тот помнит и ее тогдашнюю злобу. Все это клокотало ненавистью. К кому? К правительству и ко всему, что за этим правительством стояло или этим правительством охранялось: ко всему, что противодействовало так или иначе «освободительному», то есть революционному, движению. Ярость эта удесятерилась, когда неожиданно взыгравшая патриотическая русская волна, перешедшая в погромы революционной интеллигенции (на севере) и в еврейские погромы (на юге), нанесла Освободительному Движению удар, от которого оно уже не оправилось.

В этой атмосфере формировались молодые души будущих евреев-коммунистов, тех самых, что нынче правят Россией. Люди, которых с 1918 года режут под именем «буржуев», это прежде всего те, кто в 1905–1906 годах остановили «Освободительное движение» (а также, по мнению евреев, «устраивали» еврейские погромы). Поэтому несправедливо думать, что современные евреи-коммунисты явились, как Венера, из пены морской. Нет, они суть ужасное дитя массовой еврейской злобы, охватившей значительную часть русского еврейства в 1905–1906 годах.

Справедлива ли была эта злоба? Злоба всегда несправедлива, но оттенки сей несправедливости очень разнятся между собой. Поскольку эта злоба переплелась с «Освободительным движением» и обращалась на тех, кто сему движению поставил преграду, она была в высшей степени несправедлива; ибо сие движение было чисто-революционное, а это значит, что оно разыгралось бы в такую же, проклятую Богом и людьми, Варфоломеевскую ночь, которая сейчас висит над Россией. Поэтому благословенны те, кто его, сие движение, остановил. Евреи тоже этих земных Архистратигов должны бы благословлять, ибо, несмотря на то, что известное число «младших сыновей» еврейства правят нынче Мардохея-ми в России, остальное еврейство познало теперь «сладость революции». И это ничуть не ослабляется тем, что евреи не имели равноправия в России. Жили без равноправия так, как не снится теперь при всех правах. Равноправия можно было добиваться, но не революционными способами: евреи, вероятно, теперь убедились, что в данном случае, действительно, игра не стоила свеч; что, пройдя через революцию, принесшую им желанное равноправие (по методу Якова Шифа), они попали «из-под дождя да под рынву».

Более, если не обоснована, то понятна была эта злоба со стороны евреев, переживших погромы. Невеселая это вещь. Кто эти ужасы перетерпит, тот, может быть, навсегда останется «с душой набекрень». Но если бы евреи способны были рассуждать, они должны были бы признать две вещи:

Погромы (это не значит, что их можно оправдывать) не явились беспричинно. Погромам предшествовали факты, тяжко оскорбившие русское национальное и живое тогда монархическое чувство; и знамения, недвусмысленно предсказывавшие величайшие для России и русских опасности. Погромы 1905 года произошли тогда, когда революция уже показала свои клыки, показала, чем она чревата. Погромы направлены были тогда не на одних евреев: они обрушились на всех, кого русская стихия в судорожном припадке самосохранения признала возбудителями революционной волны. Во всех местностях, где проживали евреи, таковыми главными возбудителями были «гласом народа» признаны «жиды»; но там, где «жидов» не было, громили русскую революционную интеллигенцию. Известен потрясающий случай, когда в Томске в театре был сожжен революционный митинг.[35]Но и на юге в некоторых местах давали себе отчет, что виновны не одни «жиды». В этом отношении глубоко характерна история, происшедшая в Нежине.[36]

Еврейские погромы известны с незапамятных времен. Уже по этой одной причине нельзя вечно и всегда винить только одну сторону. Невероятно, чтобы на протяжении тысячелетий евреи всегда были невинны как голуби, а окружающей средой были лютые волки. В этих постоянно повторяющихся явлениях разумный человек, если не будет доказано противное, усмотрит не что другое, чем выводы, подсказываемые ослепленной и эгоистичной однобокостью. И во всяком случае, законно предположение, что евреи столько же виноваты в погромах, как и окружающая их среда. Эта вина их, на наш скромный взгляд, состоит в следующем. Время от времени еврейская толща под влиянием «осатанелых политиков» начинает испытывать страстную злобу по отношению к своим «врагам», то есть по отношению к тем, на кого политики науськают. Мардохейская история не умерла. Время от времени дикие мысли о массовой расправе «с врагами» обуревают еврейские мозги. Что это так, нам доказали евреи-коммунисты, которые уничтожали русскую интеллигенцию ничуть не хуже, чем Мардохей вырезал (под именем амановцев) персидский культурный класс. Эти вихри злобы, которые время от времени закручивают евреев, как смерч аравийской земли, рождают такие же исполинские воронки активного бешенства в коллективной душе «окружающей среды». Струна, настроенная в унисон с другой струной, начинает тоже звучать, если зазвенела последняя. Разумеется, ответного смерча злобы не родила бы окружающая среда, если бы таковой, то есть злобы, там не было бы. Смерч бывает только там, где есть из чего ему сделаться, то есть песок или вода. Так вот, на русской равнине много песку и воды. Это надо помнить тем, кто злобствует. Опасно закручиваться в мальстрем ненависти, живя среди русской стихии: она рано или поздно ответит тем же; она подымет к небу всесокрушающие столбы безвольного и бессмысленного смерчевого вещества, а на кого обрушится сие, это решает координата времени. «Сегодня — ты, а завтра — я». Сегодня — «смерть буржуям», завтра — «бей жидов». Никакой разницы в этих явлениях нет. Они одного порядка, и причина их одна: коллективная злоба.

Меньше злобы!

Гёте, умирая, воскликнул: «больше света!» Он мог бы прибавить: «меньше злобы».

Меньше злобы! Вот единственное лекарство от еврейских и русских погромов.

Борьба евреев и русских будет, ее не предотвратить. Но в этом нет ничего страшного, ничего «противоестественного», если эту борьбу вести способами, находящимися на уровне современной души человеческой.