Индонезия или «У меня даже в штанах все по-другому», или 36 историй о поиске гармонии 5 часть

Вайан закатила глаза, словно хотела сказать: «Ну да, как скажешь, ненормальная» — и ответила:

— Это потому, что у тебя плохая память. Ты совсем забыла, как это приятно — заниматься сексом. Когда я была замужем, у меня была такая же проблема. Стоило увидеть симпатичного парня на улице, и я сразу забывала, что у меня есть муж! — Вайан чуть со стула не покатилась от смеха. Потом собралась и заключила: — Всем нужен секс, Лиз.

В этот момент в лавку вошла потрясающей красоты женщина, с улыбкой, как луч маяка. Тутти вскочила и бросилась ей в объятья, восклицая: «Армения! Армения!» Что оказалось вовсе не странным национальным боевым кличем, а именем женщины. Я представилась, и Армения сказала, что родом из Бразилии. Это была очень энергичная женщина, настоящая бразильянка. Красивая, элегантно одетая, обаятельная, притягивающая взгляды и совершенно неопределенного возраста, она была самим воплощением сексуальности.

Армения, как и я, подруга Вайан. Она частенько заходит в ее лавку на ланч и различные лечебные и косметические процедуры. В тот день она села с нами и проболтала почти час, присоединившись к нашим сплетням, к нашему маленькому девичнику. Ей осталось пробыть на Бали всего неделю, а потом она должна будет лететь по делам в Африку, а может, в Таиланд. Как выяснилось, жизнь Армении была отнюдь не сплошной сказкой. Раньше она работала в Высшей комиссии ООН по делам беженцев. В восьмидесятые ее направили в качестве мирного переговорщика в джунгли Сальвадора и Никарагуа, в самое пекло военных действий. Пользуясь своей красотой, обаянием и остроумием, она заставляла генералов и повстанцев усмирить пыл и прислушаться к голосу разума. (Вот она, красивая сила в действии!) Теперь Армения руководит многонациональной маркетинговой компанией «Новика», оказывающей поддержку художникам-ремесленникам по всему миру, продавая их продукцию через Интернет. Она говорит на семи или восьми языках. И у нее самые шикарные туфли, какие я видела, с тех пор как была в Риме.

Глядя на нас двоих, Вайан заметила:

— Лиз, почему ты никогда не пытаешься выглядеть сексуально, как Армения? Ты такая красивая девушка, у тебя хорошие задатки — симпатичное лицо, фигура, улыбка. А ты вечно носишь одну и ту же занюханную футболку и джинсы. Ты что, не хочешь быть сексуальной, как она?

— Вайан, — ответила я, — Армения — бразильянка. Это совсем другая история!

— Почему другая?

— Армения, — повернулась я к своей новой подруге, — пожалуйста, попробуй объяснить Вайан, что значит быть бразильянкой.

Армения рассмеялась, но потом задумалась над моим вопросом всерьез и ответила:

— Я всегда старалась выглядеть красиво и женственно, даже в зоне боевых действий и лагерях беженцев в Центральной Америке. Даже в период ужасных трагедий и кризиса нет причин усугублять страдания других людей своим несчастным видом. Это моя философия. Поэтому я всегда красилась и надевала украшения, отправляясь в джунгли — не при полном параде, конечно, так, скромный золотой браслетик, сережки, немного помады, хорошие духи. Чтобы было понятно, что я не потеряла уважение к себе.

Армения чем-то напомнила мне британских путешественниц викторианской эпохи: они твердили, что Африка — не оправдание щеголять нарядами, которые считалась бы неподобающими в лондонских гостиных. Армения похожа на бабочку. Хоть она не могла задержаться у Вайан надолго из-за работы, это не помешало ей пригласить меня на вечеринку. У нее есть один знакомый, бразилец, живущий в Убуде, и сегодня вечером он устраивает тематический праздник в одном хорошем ресторане. Будет готовить фейжоаду — традиционное бразильское кушанье, сытное рагу из свинины с черными бобами. Там будуг бразильские коктейли и куча интересных людей со всего света — иностранцев, заброшенных судьбою на Бали. Хочу ли я прийти? Не исключено, что после вечеринки все отправятся танцевать… Она не знает, люблю ли я вечеринки, но…

Коктейли? Танцы? И куча свиного мяса?

Еще бы я не хотела!

Не помню, когда в последний раз наряжалась, но сегодня наконец извлекла свое единственное приличное платье на тонких бретельках со дна рюкзака и надела его. И даже накрасила губы. Уж не помню, когда делала это в последний раз, но точно не в Индии. По пути на вечеринку я заглянула к Армении, и та навешала на меня кое-какие из своих шикарных украшений, разрешила побрызгаться своими шикарными духами и поставить велосипед на задний двор дома, чтобы я явилась на вечеринку в ее шикарной машине, как и подобает уважающей себя взрослой даме.

Вечеринка с экспатами удалась на славу, разбудив во мне долго дремавшие стороны моей личности. Я даже слегка опьянела — примечательное событие после долгих месяцев воздержания, в течение которых я молилась в ашраме и целомудренно пила чай в балинезийском цветочном саду. Мало того — я флиртовала! Я целую вечность ни с кем не кокетничала, общалась лишь с монахами и древними стариками врачевателями — и вот вам, пожалуйста, снова вспомнила о том, что могу быть сексуальной! Хотя сложно сказать, с кем именно флиртовала, — я скорее распространяла эту ауру во всех направлениях. Предназначалось ли мое кокетство остроумному бывшему журналисту из Австралии, что сидел рядом? («Все мы тут пьянчуги, — заметил он. — Одни пьянчуги пишут рекомендации для других».) Или неразговорчивому немцу-интеллектуалу, что сидел напротив? (Он обещал одолжить мне книги из его личной библиотеки.) Или красивому немолодому бразильцу, который и приготовил этот великолепный ужин? (Меня очаровали его добрые карие глаза и акцент. Ну и, разумеется, кулинарный талант. Не подумав, я вдруг сказала ему весьма двусмысленную фразу. Он отпустил шутку в свой адрес, сказав: «Бразилец из меня никудышный, — не умею танцевать, не играю в футбол и не владею ни одним музыкальным инструментом». А я почему-то ответила: «Возможно. Но мне кажется, из вас вышел бы неплохой Казанова». И время вдруг остановилось на долгую секунду, пока мы смотрели друг на друга и думали: какая любопытная мысль. Откровенность моих слов зависла в воздухе, как аромат духов. Он не возразил. Я первой отвела взгляд, чувствуя, как краснею.)

Как бы то ни было, фейжоада в его исполнении вышла изумительной. Настоящее блюдо для гурманов, пряное, густое — в ней было все то, чего так не хватает в балинезийской кухне. Накладывая себе тарелку за тарелкой свиного рагу, я решила, что пора сделать официальное заявление: мне никогда не стать вегетарианкой, покуда в мире существуют такие вкусности. После ужина мы все пошли танцевать в местный ночной клуб, если его можно так назвать: это местечко было скорее похоже на веселую пляжную хижину, только без пляжа. Группа балинезийских ребят играла живое регги, клуб был полон отдыхающих всех возрастов и национальностей: иностранцев, туристов, местных, потрясающе красивых балинезийских парней и девушек, и все танцевали свободно, без капли стеснения. Армения не пошла, сославшись на то, что завтра ей предстоит идти на работу, но красивый бразилец согласился составить мне компанию. Он оказался вовсе не таким плохим танцором, как утверждал. Небось, и в футбол играть умеет. Мне нравилась его компания: он открывал мне двери, делал комплименты, называл «дорогая». Правда, я заметила, что он ко всем так обращается — даже к волосатому бармену. И все же приятно, когда на тебя обращают внимание…

Я не была в баре очень давно. Даже в Италии я не захаживала в бары, да и в те годы, что мы прожили с Дэвидом, нечасто туда наведывалась. Кажется, в последний раз я ходила танцевать, еще когда была замужем… еще когда была счастлива в браке, я имею в виду. Давненько же это было. На танцполе я заметила свою подругу Стефанию, заводную молоденькую итальянку, с которой недавно познакомилась на уроке медитации в Убуде, и мы стали танцевать вместе, размахивая волосами во все стороны — светлыми и темными, весело кружась. Около полуночи группа играть перестала, и народ стал тусоваться.

Тогда-то я и познакомилась с парнем по имени Иэн. Как же он мне понравился! С первого взгляда. Он был очень симпатичный, смесь Стинга и Ральфа Файнса, только моложе. Иэн был из Уэльса, поэтому у него был очень приятный акцент. Он красиво изъяснялся, был неглуп, задавал вопросы и говорил со Стефанией на том же примитивном итальянском, что и я. Оказалось, он играет на барабанах в балинезийской регги-команде, а еще на бонго.[45] Я в шутку назвала его «бонгольером», по аналогии с венецианскими гондольерами — с перкуссией вместо лодки — и мы тут же разговорились, начали смеяться и болтать.

Потом подошел Фелипе — так звали бразильца — и пригласил нас в модный местный ресторан, владельцами которого были экспаты из Европы: весьма либеральное место, где пиво и все прочее наливают в любое время дня и ночи. Я поймала себя на том, что смотрю на Иэна (хочет ли он пойти?), — и когда он ответил «да», я тоже сказала «да». Мы все отправились в тот ресторан и всю ночь просидели там за разговорами и анекдотами — и знали бы вы, как я запала на этого парня. Он был первым мужчиной за долгое время, который понравился мне, как говорится, именно в этом смысле. Иэн был на несколько лет старше меня, у него была очень интересная жизнь и множество плюсов (любит «Симпсонов», путешествовал по всему миру, однажды жил в ашраме, знает, кто такой Толстой, кажется, даже работает, и так далее). В начале карьеры он служил в Северной Ирландии в подразделении по обезвреживанию взрывных устройств в британской армии, потом стал международным специалистом по детонации минных полей. Строил лагеря беженцев в Боснии, а теперь вот устроил себе каникулы на Бали, чтобы заняться музыкой… все это казалось очень привлекательным.

Мне с трудом верилось, что в полчетвертого утра я все еще не сплю и даже не занимаюсь медитацией! Посреди ночи я не сплю, а разговариваю с привлекательным мужчиной, и на мне платье! Какая радикальная перемена. В конце вечера мы с Иэном оба признались, что было очень приятно узнать друг друга. Он поинтересовался, есть ли у меня телефон, и я ответила, что нет, зато есть адрес электронной почты, а он ответил: «Понятно, но электронная почта — это как-то… хм…» И вышло так, что в конце вечера мы просто обняли друг друга, не обменявшись ни телефонами, ни адресами. Иэн сказал:

— Мы увидимся опять, когда они захотят, — он указал на небо, имея в виду богов.

Перед самым рассветом Фелипе, тот самый красивый и немолодой бразилец, предложил подвезти меня домой. Мы ехали по извилистым закоулкам, и он сказал:

— Дорогая, тебе всю ночь заговаривал уши самый большой врун во всем Убуде.

Мое сердце упало.

— Неужели Иэн и вправду врун? — спросила я. — Лучше сразу скажи, а то потом проблем не оберешься!

— Иэн? — переспросил Фелипе и рассмеялся. — Нет, моя дорогая. Иэн — серьезный парень. И славный человек. Я имел в виду себя. Это я — самый большой врун в Убуде.

Мы долго ехали в тишине.

— Это просто шутка, — добавил он. После долгого молчания он спросил:

— Тебе нравится Иэн?

— Не знаю, — ответила я. В голове было туманно. Кажется, я перебрала с бразильскими коктейлями. — Он хорош собой, умен. Прошло много времени, с тех пор как я думала о том, что кто-то может мне понравиться.

— Тебе предстоит провести на Бали несколько прекрасных месяцев. Подожди — и увидишь, что будет.

— Но я не уверена, что смогу часто выходить в свет, Фелипе. У меня одно-единственное платье. Люди начнут замечать, что я все время в одном и том же.

— Ты молода и красива, дорогая. Тебе и нужно всего одно платье.

Я молода и красива?

А мне казалось, что я разведенная женщина средних лет.

В ту ночь я почти не сплю — так непривычен странно поздний отход ко сну, в голове пульсирует танцевальная музыка, волосы пропахли сигаретным дымом, желудок взбунтовался под действием алкоголя. Слегка подремав, я просыпаюсь с рассветом, как привыкла. Только вот сегодня утром не чувствую себя отдохнувшей и безмятежной, и вообще мое состояние никак не располагает к медитации. Почему я так взбудоражена? Ведь вечер прошел замечательно. Я познакомилась с интересными людьми, у меня наконец появилась возможность принарядиться и потанцевать, я даже флиртовала с мужчинами…

Ага. МУЖЧИНЫ.

Как только это слово возникает в мозгу, приятное возбуждение приобретает более нервный оттенок и перерастает в мини-приступ паники. Я разучилась общаться с мужчинами. Когда-то — десять, пятнадцать лет назад — я была самой большой, дерзкой и бесстыжей кокеткой на свете. Помню, когда-то это было даже забавно: познакомиться с парнем, заманить его, раздавая завуалированные приглашения и провокационные намеки, отбросив осторожность и действуя по принципу «будь что будет».

Но теперь я чувствую страх и неопределенность. Начинаю раздувать из вчерашнего вечера нечто намного большее, чем он на деле являлся, представлять, что уже встречаюсь с парнем из Уэльса, хотя тот даже не оставил мне свой адрес электронной почты. Я рисую наше будущее во всех подробностях, даже представляю, как мы ссоримся, потому что он курит. Задумываюсь о том, не повредит ли моему путешествию (писательской карьере, жизни в целом), если я снова сойдусь с мужчиной, и так далее. Однако немного романтики не помешает. Слишком долго я хранила целибат. (Помню, Ричард из Техаса однажды дал мне совет по поводу личной жизни: «Надо, чтобы кто-то положил конец этой засухе. Пролил бы дождь на твою почву».) Я представляю Иэна с его накачанным торсом героя взрывного отряда, несущегося на мотоцикле, чтобы заняться со мной любовью в моем саду — вот было бы здорово! Но от этой не совсем чтобы неприятной мысли меня почему-то перекореживает, и фантазия вдребезги бьется о нежелание снова остаться с разбитым сердцем. После чего я вдруг начинаю скучать по Дэвиду, сильнее, чем за многие месяцы, и даже думаю: может, позвонить ему и спросить, не хочет ли он начать все сначала… (Но очень вовремя в голове возникает голос моего старого друга Ричарда, который говорит: «Гениально, Хомяк, неужели вчера ты не только наклюкалась, но и сделала лоботомию?») А от размышлений о Дэвиде недалеко и до пережевывания обстоятельств моего развода — и вот голова уже полна мрачных мыслей о бывшем муже и разводе, совсем как в старые добрые времена…

А я-то думал, с этим покончено, Хомяк.

Но потом на ум отчего-то приходит Фелипе, тот самый симпатичный, пусть и немолодой, бразилец. Он очень милый, этот Фелипе. Считает меня молодой и красивой и говорит, что я прекрасно отдохну на Бали. И ведь он прав. Я должна расслабиться и развлечься. Но сегодня утром мне почему-то невесело.

Все потому, что я разучилась общаться с мужчинами.

— Почему жизнь такая? Ты понимаешь? Я — нет. Вайан рассуждает о жизни.

Я снова у нее в ресторане, поглощаю вкуснейший и питательный особый мультивитаминный ланч в надежде, что это избавит меня от похмелья и тревожных мыслей. Армения, наша подружка из Бразилии, тоже недавно заходила и выглядела как обычно: словно по пути сюда заглянула в салон красоты, а до этого провела выходные в спа. Малышка Тутти сидела на полу и рисовала домики, впрочем как всегда.

Вайан только что прослышала, что контракт на аренду помещения, где находится ее лавка, подлежит продлению в конце августа, то есть через три месяца. А это значит — ей поднимут ренту. И скорее всего, им с Тутти снова придется переезжать, так как остаться здесь будет не по карману. Но в банке у нее всего пятьдесят долларов, и куда переезжать — нет ни малейшего представления. Тутти снова придется бросить школу. По балинезийским меркам — совершенно негодная жизнь.

— Почему люди вечно страдают? — вопрошала Вайан. Она не плакала, всего лишь устало задавала простой вопрос, на который не было ответа. — Почему все должно повторяться снова и снова, без конца, без передышки? Сегодня ты работаешь не покладая рук, но завтра опять должна работать. Сегодня ты ешь, но на следующий день голодна опять. Находишь любовь — она уходит. Человек рождается ни с чем — у него нет ни часов, ни даже майки. Трудится, но умирает тоже ни с чем — ни часов тебе, ни майки! Сегодня ты молод, завтра — стар. И как бы усердно ни работал, старости нельзя избежать.

— А ты на Армению взгляни, — пошутила я. — Она-то не стареет.

— Это потому, что она — бразильянка!

Вайан, кажется, начала понимать, как устроен мир. Мы хором рассмеялись, но то был смех висельника, — в обстоятельствах жизни Вайан на данный момент не было ничего смешного. Факты говорят сами за себя: одинокая мать с ребенком, развитым не по годам; собственное дело, которое едва позволяет сводить концы с концами, угроза оказаться на улице без гроша в кармане. Куда ей идти? Очевидно, что не в дом бывшего мужа. А семья Вайан занимается выращиванием риса и живет в глухой деревне на грани нищеты. Если она отправится жить к ним, ее врачебной практике в городе конец — пациенты попросту не смогут ее найти. И уж точно не стоит рассчитывать, что с деревенским образованием Тутти сможет поступить в ветеринарный колледж.

А потом я узнала еще кое-что. Помните двух робких девчушек, которых я заметила в первый день, когда те прятались в кухне? Выяснилось, что это сиротки, удочеренные Вайан. Обеих зовут Кетут (это чтобы внести еще большую путаницу в повествование), а мы называем их Кетут Большая и Кетут Маленькая. Несколько месяцев назад Вайан увидела их на рынке, голодных и просящих милостыню. Их бросила там женщина, словно сошедная со страниц романа Диккенса, — вероятно, их родственница, организовавшая мафию детей-попрошаек Каждое утро она высаживала осиротевших детей на различных рынках Бали, заставляя их клянчить деньги, а вечером сажала в фургон, забирала выручку и отвозила в какую-нибудь лачугу переночевать. Когда Вайан нашла Большую и Маленькую Кетут, те не ели несколько дней, кишели вшами и паразитами, — короче, полный набор. По расчетам Вайан, младшей должно быть около десяти лет, а старшей — тринадцать, но сами они не в состоянии назвать свой возраст и даже фамилию. (Маленькая Кетут знает лишь, что родилась в один год с «большим поросенком» в ее деревне, однако это не помогло нам установить точную дату.) Вайан взяла сироток к себе и стала заботиться о них так же нежно, как о своей Тутти. Все четверо спят на одном матрасе в единственной спальне за магазином.

Каким образом одинокая мать с Бали, которой грозит выселение, нашла в себе мужество принять в дом двух бездомных сирот? Этот поступок опрокинул все мои прежние представления об истинной глубине человеческого сострадания.

И мне захотелось им помочь.

Вот что это было. Та странная дрожь, что пробрала меня до костей после первой встречи с Вайан. Мне захотелось помочь этой одинокой матери, ее дочке и двум приемным сироткам. Выбить им теплое местечко в лучшей жизни. Просто тогда я еще не понимала, как это сделать. Но сегодня, когда мы с Вайан и Арменией обедали, по привычке то говоря друг другу комплименты, то подкалывая, я взглянула на Тутти и заметила, что та делает что-то странное. Она ходила по лавке кругами, держа на поднятых ладошках маленькую квадратную керамическую плитку ярко-голубого цвета и пела что-то вроде мантры. Я наблюдала за ней, желая узнать, что будет дальше. Тутти долго играла с плиточкой, подбрасывала ее в воздух, что-то нашептывала ей, пела, толкала перед собой, как игрушечную машинку. Наконец она уселась в тихом углу с закрытыми глазами и стала гудеть себе под нос, словно отгородившись от мира таинственной невидимой стеной.

Я спросила Вайан, что она делает. Та объяснила, что Тутти нашла плитку на стройке многозвездочного отеля в конце улицы и прикарманила ее. И с тех самых пор то и дело твердила: «Может, когда у нас однажды будет свой дом, пол в нем можно будет выложить вот такой красивой синей плиточкой?» Теперь, добавила Вайан, Тутти частенько усаживается на крошечный голубой квадратик и может сидеть так часами, закрыв глаза и притворяясь, будто находится в собственном домике.

Ну что тут сказать? Когда я услышала эту историю, взглянула на ребенка, сидящего на маленькой голубой плитке в состоянии глубокой медитации, все решилось само собой.

Я извинилась перед подругами и вышла на улицу, чтобы покончить с подобной несправедливостью раз и навсегда.

Однажды Вайан сказала, что когда она лечит пациентов, то превращается в открытый канал, по которому течет любовь Господа, и в такие моменты она совершенно перестает думать о том, что нужно делать дальше. Разум останавливается, интуиция обостряется, и все, что нужно, — открыться потоку божественной сущности. «Как будто порыв ветра уносит мои руки», — говорит Вайан.

Тот самый порыв, наверное, и вынес меня в тот день из лавки Вайан, разогнал похмельное смятение по поводу того, готова ли я снова начать ходить на свидания или не готова, и привел в ближайшее интернет-кафе, где я села и написала — легко, с первой попытки — письмо с просьбой сделать пожертвования. И разослала его всем своим родным и знакомым по всему свету.

В письме я написала, что в июле у меня день рождения и мне исполнится тридцать пять. Что нет ничего в этом мире, в чем я нуждалась бы и чего хотела, и жизнь моя никогда еще не была столь счастливой. Будь я сейчас дома, в Нью-Йорке, то наверняка бы планировала глупую шумную вечеринку в честь дня рождения и заставила бы всех явиться. Всем пришлось бы покупать подарки, приносить с собой бутылки вина, и праздник обошелся бы в абсурдно великую сумму. Однако, объяснила я, есть гораздо менее затратный, но более приятный способ отпраздновать этот юбилей. И попросила всех моих друзей и родных сделать благотворительный взнос, чтобы помочь женщине по имени Вайан Нурийаси купить дом в Индонезии, где она могла бы жить со своими детьми.

После чего я рассказала историю Вайан, Тутти и сироток и объяснила, в каком они оказались положении. Я пообещала, что за каждый взнос, сделанный моими друзьями, внесу равную сумму из собственных сбережений. Разумеется, я знала, что мир полон страданий и войн, которым нет числа, и многие люди в беде, однако что с этим поделать? Вайан и ее дочери стали моей семьей, а мы должны заботиться о своей семье, где бы она ни была. Заканчивая послание, я припомнила слова моей подруги Сьюзан: когда я уезжала в это путешествие девять месяцев назад, она боялась, что я вовсе не вернусь. Она тогда сказала: «Лиз, я тебя знаю. Ты встретишь кого-нибудь, влюбишься, и вся эта история закончится тем, что ты купишь дом на Бали».

Наша Сьюзан прямо Нострадамус.

Проверив ящик на следующее утро, я увидела, что мои друзья пожертвовали семьсот долларов. Через день я собрала столько денег, что обещание внести равную сумму из собственных средств за счет каждого пожертвования пришлось взять обратно.

Не буду описывать развернувшиеся в течение недели события и пытаться объяснить, что за чувство возникает, когда каждый день читаешь письма со всего мира, и во всех написано: «Мы тоже хотим помочь!» Помощь пришла ото всех. Люди, которые, я точно знала, были на мели или расплачивались по долгам, не раздумывая дали мне денег. Одно из первых писем пришло от подружки подружки моей парикмахерши, которой переслали это письмо, — она внесла пятнадцать долларов. Мой самый циничный друг Джон просто не мог не отпустить типичное саркастическое замечание о том, как я растеклась, расчувствовалась и рассопливилась в своем письме («Когда решишь разослать очередное послание в стиле розовых соплей, будь добра, пришли мне укороченную версию».) Но деньги все равно внес. Новый бойфренд моей подруги Анны (банкир с Уолл-стрит, которого я в глаза не видела) предложил удвоить финальную сумму пожертвований. Потом мое письмо каким-то образом разлетелось по всему миру, и я начала получать денежные взносы от совершенно незнакомых людей. Это был глобальный всплеск великодушия. Подытоживая рассказ, скажу, что всего через семь дней, с той минуты как я разослала письмо с просьбой о помощи, мои родные, друзья и совершенно незнакомые люди со всего света помогли собрать восемнадцать тысяч долларов, чтобы у Вайан Нурийаси появился собственный дом.

Я знала, что это чудо случилось благодаря Тутти, благодаря силе ее молитв, в которых она призывала свою маленькую голубую плиточку стать гибче, просторнее, вырасти, как волшебный боб из детской сказки, в настоящий дом, способный навсегда обеспечить ей, ее маме и сестрам-сироткам крышу над головой.

И последнее. Со стыдом признаю, что не я, а мой друг Боб первым отметил очевидный факт: слово «тутти» по-итальянски означает «все». Как я раньше этого не замечала? Стоило жить в Риме несколько месяцев! Я как-то не уловила связи. И лишь Боб, мой друг из Юты, обратил на это внимание. В письме, присланном на прошлой неделе, помимо обещания внести средства на новый дом, были еще и такие слова:

«Так вот он, главный урок, не так ли? Отправляешься колесить по свету, чтобы помочь самой себе, а в результате оказывается, что помогла… Тутти».

He хотела ни о чем говорить Вайан, пока не собрала всю сумму. Сложно хранить такой большой секрет, особенно когда Вайан постоянно беспокоится о будущем, — но ни к чему вселять напрасные надежды, пока все не определится точно. Так что я всю неделю помалкиваю о своих планах, а чтобы занять себя, почти каждый вечер ужинаю с бразильцем Фелипе, которого, кажется, совсем не коробит, что у меня всего одно приличное платье.

Похоже, я на него запала. После нескольких совместных ужинов я почти определенно могу сказать, что он мне нравится. В нем есть гораздо больше, чем кажется на первый взгляд; он не просто «врун на все руки», король каждой вечеринки, который знает в Убуде всех и вся. Я расспросила о нем Армению. Они дружат уже давно.

— Этот Фелипе… мне кажется, он серьезнее, чем на первый взгляд. В нем что-то есть, как думаешь?

— О да, — ответила она. — Фелипе — хороший и добрый человек Но он порядком намучился с разводом. Думаю, он приехал на Бали, чтобы восстановить силы.

Вот это мне можете не объяснять.

Но ему пятьдесят два года. Это уже интересно. Неужели я достигла того возраста, когда свидания с пятидесятидвухлетним мужчиной не кажутся чем-то немыслимым? Но он нравится мне. У него серебристые волосы, редеющие в элегантной манере Пикассо. Добрые карие глаза. Милое лицо. И от него приятно пахнет. К тому же он действительно взрослый мужчина. Зрелый представитель мужского вида — это для меня что-то новенькое.

Фелипе живет на Бали уже почти пять лет. Он сотрудничает с балинезийскими серебряных дел мастерами, изготавливая ювелирные украшения из бразильских камней, и экспортирует их в Америку. Мне импонирует то, что Фелипе был верен жене в течение двадцати лет брака, прежде чем он распался из-за множества сложнейших причин. И то, что у него взрослые дети, которых он вырастил достойно и которые любят его. И то, что, когда его дети были маленькими, он оставался с ними дома и заботился о них, в то время как его жена, австралийка по происхождению, занималась карьерой. (Образцовый в феминистском понимании муж, Фелипе объясняет: «Я хотел быть на правильной стороне баррикад с точки зрения общественной истории».) Мне нравится и то, как бурно, по-бразильски, он выражает свои чувства. (Когда его сыну, живущему в Австралии, исполнилось четырнадцать лет, мальчик не выдержал и сказал: «Пап, мне уже четырнадцать, может, хватит целовать меня в губы, высаживая из машины у школы?!») Я в восторге от того, что Фелипе бегло говорит на четырех (а может, и больше) языках. (И хотя он настаивает, что не знает ни слова по-индонезийски, я целыми днями слышу, как он на нем болтает!) Нравится мне и то, что он побывал более чем в пятидесяти странах и воспринимает мир как маленькое место, где без труда можно сориентироваться. А как он слушает меня, склонив голову, прерывая лишь тогда, когда я сама останавливаюсь и спрашиваю, не скучно ли ему, — на что он неизменно отвечает: «Для тебя, милая, дорогая малышка, времени не жалко». И я обожаю, когда он называет меня «милая, дорогая малышка». (Ну и что, что он так же зовет официантку?)

На днях он сказал мне:

— Лиз, пока ты на Бали, почему бы тебе не завести любовника? К его чести, Фелипе не имел в виду конкретно себя, хоть и охотно сыграл бы эту роль, как мне кажется. Он заверил меня, что Иэн, тот самый симпатичный парень из Уэльса, отлично мне подойдет, но есть и другие кандидаты. Например, шеф-повар из Нью-Йорка, «славный, большой, мускулистый, смелый парень», который наверняка мне понравится. И вообще, в Убуде сколько угодно мужчин на любой вкус и цвет, экспатов со всего света, населяющих здешний мир «бездомных и безденежных» планеты. И многие из них были бы рады проследить за тем, чтобы «ты провела на Бали прекрасное лето, моя дорогая».

— Я не уверена, что готова к этому, — призналась я. — Не хочется снова напрягаться, что неизбежно в романтических отношениях. Не хочу брить ноги каждый день, демонстрировать новому любовнику свое тело. Заново пересказывать свою жизнь и трястись, как бы не забеременеть. Как бы то ни было, я совершенно разучилась общаться с мужчинами. Такое ощущение, что в шестнадцать лет я увереннее чувствовала себя на любовно-романтической почве, чем сейчас.