Конспект: Иррациональный корень. R-13. Треугольник

Это -- так давно, в школьные годы, когда со мной случился. Так ясно, вырезанно помню: светлый шаро-зал, сотни мальчишеских круглых голов -- и Пляпа, наш математик. Мы прозвали его Пляпой: он был уже изрядно подержанный, разболтанный, и когда дежурный вставлял в него сзади штепсель, то из громкоговорителя всегда сначала: "Пля-пля-пля-тшшш", а потом уже урок. Однажды Пляпа рассказал об иррациональных числах -- и, помню, я плакал, бил кулаками об стол и вопил: "Не хочу! Выньте из меня!" Этот иррациональный корень врос в меня, как что-то чужое, инородное, страшное, он пожирал меня -- его нельзя было осмыслить, обезвредить, потому что он был вне ratio.

И вот теперь снова. Я пересмотрел свои записи -- и мне ясно: я хитрил сам с собой, я лгал себе -- только чтобы не увидеть. Это все пустяки -- что болен и прочее: я мог пойти туда; неделю назад -- я знаю, пошел бы не задумываясь. Почему же теперь... Почему?

Вот и сегодня. Ровно в 16.10 -- я стоял перед сверкающей стеклянной стеной. Надо мной -- золотое, солнечное, чистое сияние букв на вывеске Бюро. В глубине сквозь стекла длинная очередь голубоватых юниф. Как лампады в древней церкви, теплятся лица: они пришли, чтобы совершить подвиг, они пришли, чтобы предать на алтарь Единого Государства своих любимых, друзей -- себя. А я -- я рвался к ним, с ними. И не могу: ноги глубоко впаяны в стеклянные плиты -- я стоял, смотрел тупо, не в силах двинуться с места...

-- Эй, математик, замечтался!

Я вздрогнул. На меня -- черные, лакированные смехом глаза, толстые, негрские губы. Поэт R-13, старый приятель, и с ним розовая О.

Я обернулся сердито (думаю, если бы они не помешали, я бы в конце концов с мясом вырвал из себя, я бы вошел в Бюро).

-- Не замечтался, а уж если угодно -- залюбовался, -- довольно резко сказал я.

-- Ну да, ну да! Вам бы, милейший, не математиком быть, а поэтом, поэтом, да! Ей-ей, переходите к нам -- в поэты, а? Ну, хотите -- мигом устрою, а?

R-13 говорит захлебываясь, слова из него так и хлещут, из толстых губ -- брызги; каждое "п" -- фонтан, "поэты" -- фонтан.

-- Я служил и буду служить знанию, -- нахмурился я: шуток я не люблю и не понимаю, а у R-13 есть дурная привычка шутить.

-- Ну что там: знание! Знание ваше это самое -- трусость. Да уж чего там: верно. Просто вы хотите стенкой обгородить бесконечное, а за стенку-то и боитесь заглянуть. Да! Выгляните -- и глаза зажмурите. Да!

-- Стены -- это основа всякого человеческого... -- начал я.

R -- брызнул фонтаном, О -- розово, кругло смеялась. Я махнул рукой: смейтесь, все равно. Мне было не до этого. Мне надо было чем-нибудь заесть, заглушить этот проклятый.

-- Знаете что, -- предложил я, -- пойдемте, посидим у меня, порешаем задачки (вспомнился вчерашний тихий час -- может быть, такой будет и сегодня).

О взглянула на R; ясно, кругло взглянула на меня, щеки чуть-чуть окрасились нежным, волнующим цветом наших талонов.

-- Но сегодня я... У меня сегодня -- талон к нему, -- кивнула на R, -- а вечером он занят... Так что...

Мокрые, лакированные губы добродушно шлепнули:

-- Ну чего там: нам с нею и полчаса хватит. Так ведь, О? До задачек ваших -- я не охотник, а просто -- пойдем ко мне, посидим.

Мне было жутко остаться с самим собой -- или, вернее, с этим новым, чужим мне, у кого только будто по странной случайности был мой нумер -- Д-503. И я пошел к нему, к R. Правда, он не точен, не ритмичен, у него какая-то вывороченная, смешливая логика, но все же мы -- приятели. Недаром же три года назад мы с ним вместе выбрали эту милую, розовую О. Это связало нас как-то еще крепче, чем школьные годы.

Дальше -- в комнате R. Как будто -- все точно такое, что и у меня: Скрижаль, стекло кресел, стола, шкафа, кровати. Но чуть только вошел -- двинул одно кресло, другое -- плоскости сместились, все вышло из установленного габарита, стало неэвклидным. R -- все тот же, все тот же. По Тэйлору и математике -- он всегда шел в хвосте.

Вспомнили старого Пляпу: как мы, мальчишки, бывало, все его стеклянные ноги обклеим благодарственными записочками (мы очень любили Пляпу). Вспомнили Законоучителя. [*] Законоучитель у нас был громогласен необычайно -- так и дуло ветром из громкоговорителя, -- а мы, дети, во весь голос орали за ним тексты. И как отчаянный R-13 напихал ему однажды в рупор жеваной бумаги: что ни текст -- то выстрел жеваной бумагой. R, конечно, был наказан, то, что он сделал, было, конечно, скверно, но сейчас мы хохотали -- весь наш треугольник, -- и, сознаюсь, я тоже.

[*] -- Разумеется, речь идет не о 'Законе Божьем' древних, а о законе Единого Государства.

-- А что, если бы он был живой -- как у древних, а? Вот бы -- "б" -- фонтан из толстых, шлепающих губ...

Солнце -- сквозь потолок, стены; солнце сверху, с боков, отраженное -- снизу. О -- на коленях у R-13, и крошечные капельки солнца у ней в синих глазах. Я как-то угрелся, отошел; заглох, не шевелился...

-- Ну, а как же ваш "Интеграл"? Планетных-то жителей просвещать скоро полетим, а? Ну, гоните, гоните! А то мы, поэты, столько вам настрочим, что и вашему "Интегралу" не поднять. Каждый день от 8 до 11... -- R мотнул головой, почесал в затылке: затылок у него -- это какой-то четырехугольный, привязанный сзади чемоданчик (вспомнилась старинная картина -- "в карете").

Я оживился:

-- А, вы тоже пишете для "Интеграла"? Ну, а скажите, о чем? Ну вот хоть, например, сегодня.

-- Сегодня -- ни о чем. Другим занят был... -- "б" брызнуло прямо в меня.

-- Чем другим?

R сморщился:

-- Чем-чем! Ну, если угодно -- приговором. Приговор поэтизировал. Один идиот, из наших же поэтов... Два года сидел рядом, как будто ничего. И вдруг -- на тебе: "Я, -- говорит, -- гений, гений -- выше закона". И такое наляпал... Ну, да что... Эх!

Толстые губы висели, лак в глазах съело. R-13 вскочил, повернулся, уставился куда-то сквозь стену. Я смотрел на его крепко запертый чемоданчик и думал: что он сейчас там перебирает -- у себя в чемоданчике?

Минута неловкого асимметричного молчания. Мне было неясно, в чем дело, но тут было что-то.

-- К счастью, допотопные времена всевозможных шекспиров и достоевских -- или как их там -- прошли, -- нарочно громко сказал я.

R повернулся лицом. Слова по-прежнему брызгали, хлестали из него, но мне показалось -- веселого лака в глазах уже не было.

-- Да, милейший математик, к счастью, к счастью, к счастью! Мы -- счастливейшее среднее арифметическое... Как это у вас говорится: проинтегрировать от нуля до бесконечности -- от кретина до Шекспира... Так!

Не знаю почему -- как будто это было совершенно некстати -- мне вспомнилась та, ее тон, протягивалась какая-то тончайшая нить между нею и R. (Какая?) Опять заворочался. Я раскрыл бляху: 25 минут 17-го. У них на розовый талон оставалось 45 минут.

-- Ну, мне пора... -- и я поцеловал О, пожал руку R, пошел к лифту.

На проспекте, уже перейдя на другую сторону, оглянулся: в светлой, насквозь просолнеченной стеклянной глыбе дома -- тут, там были серо-голубые, непрозрачные клетки спущенных штор -- клетки ритмичного тэйлоризованного счастья. В седьмом этаже я нашел глазами клетку R-13: он уже опустил шторы.

Милая О... Милый R... В нем есть тоже (не знаю, почему "тоже", -- но пусть пишется, как пишется) -- в нем есть тоже что-то, не совсем мне ясное. И все-таки я, он и О -- мы треугольник, пусть даже и неравнобедренный, а все-таки треугольник. Мы, если говорить языком наших предков (быть может, вам, планетные мои читатели, этот язык -- понятней), мы -- семья. И так хорошо иногда хоть ненадолго отдохнуть, в простой, крепкий треугольник замкнуть себя от всего, что...

Запись 9-я