ГЛАВА 5. ЭРОС В ОРГАНИЗАЦИЯХ 3 часть

Эти три модальности, а именно: резонанс, глубина и нуминозность – являются главными признаками присутствия независимого Другого, которого мы называем душой. Мы пришли в этот мир приспособленными к тому, чтобы быть носителями души, реципиентами души и строителями души. Если вообще существует какой‑то иной мир – это мир души.

Люди, которым посчастливилось жить в обществе, где созвучные им образы соединяют племя и отдельного человека с миром Таинства – с космосом, природой, соплеменниками – переживают психическую связь с Другим и обладают самоощущением, основанным на трансцендентном миропорядке. Эти образы являются проводниками в природный мир с его уникальными племенными мифами, а впоследствии помогают членам сообщества совершить переход в мир бессмертия. Более того, такие образы ведут людей через разные стадии их развития, помогая пониманию и принятию закономерностей умирания и возрождения, что характеризует движение к зрелости. И – что самое главное – они обладают чудесной силой, вселяющей в нас ощущение духовного дома в мире, наполненном нескончаемой скорбью. Вот как об этом говорится в строках, принадлежащих неизвестному автору:

Иногда мне хочется себя пожалеть,

И все время

Сильные ветра носят меня по небу⁸⁰.

Эти «сильные ветра» по существу представляют собой движение души через жизненный путь и чувственную сферу человека.

Увы, для большинства из нас возможность быть унесенным такой силой не имеет никакого смысла. Еще Юнг, чаще чем кто‑либо иной из наших современников, повторял, что эти «сильные ветра» пронизывают каждого из нас⁸¹. Он напоминал нам о том, что источником этих обобщающих образов, которые вдохновляли наших предков и связывали их с Таинством, является функция символообразования, имеющаяся у каждого из нас. Из той же таинственной области, откуда появляются наши сны, возникают и образы‑посредники, когда мы встречаем таинственного Другого.

С архетипической точки зрения, образ бога возникает из наших собственных глубин. В таком случае бог – это аффективно заряженный образ, возникший в результате нашей встречи с Таинством. Такие образы являются нуминозными; их глубинное мерцание внутри нас активирует резонансный отклик. Они являются Совершенно Другими, ибо мы не имеем над ними никакой власти. Они необъяснимы, ибо они являются продуктами скорее непосредственного опыта, чем познавательного процесса. Они ведут к расширению нашего сознания. И они собирают внутри нас всевозможные метафорические ассоциации. Например, смерть принцессы – это больше чем просто утрата одного человека, больше чем напоминание о конечности жизни; эта смерть порождает широкий спектр ассоциаций и вызывает резонанс на очень глубоких уровнях психики у самых разных людей.

Как мы знаем, образы, которые выражают глубинные устремления души, могут также конкретизироваться, терять свою ясность и даже исчезать. Нам следует помнить, что образ – это не бог, а лишь оболочка для божественного содержания. По‑видимому, все мы склонны к тому, чтобы обожать образ, а не соответствующее ему Таинство. Такое заблуждение превращается в грех идолопоклонства, который порождается нашим тревожным желанием не отпускать от себя Таинство и как‑то его удержать. Когда к этому нас побуждает невротическое стремление Эго к безопасности, мы богохульствуем, ибо таким образом стараемся ограничить автономию Таинства. Это похоже на попытку заказать себе конкретный сон или стремление изменить его смысл.

Мне вспоминается одна пациентка, которая каждую неделю приходила на сессию с прекрасно написанным эссе, в котором она анализировала свои сновидения и очень точно определяла их смысл. Когда я предложил ей другую интерпретацию сна, она занервничала и заняла оборонительную позицию. Она стремилась управлять своим внутренним Таинством, так как его автономия угрожала ее слабому Эго.

Таким образом, мы богохульствуем, когда стремимся поклоняться образу, контролировать бога и управлять Таинством. Эта человеческая черта заметна не только в религиозных традициях, но и в нашем обычном желании управлять своими психическими процессами вместо того, чтобы прислушиваться к ним, получать от них энергию и развиваться в диалоге с ними. Тот Другой, которого мы ищем «вовне», является также Другим, существующим «внутри».

Конкретизация образа в историческом процессе или в нашем желании зафиксировать его смысл в приемлемой для Эго форме приводит к известному оксюморону, который называется «смерть Бога». Как может умереть бог, который по определению бессмертен? На самом деле бог не умирает, а исчезает энергия образа, который когда‑то воплощал это Таинство. Когда энергия исчезает, остается лишь идолопоклонство по отношению к образу. После распятия последователи Христа увидели, что его могила пуста. Телесная форма, в которой раньше воплощалась его энергия, уже отсутствовала; теперь она активизировалась в их архетипическом сближении с Таинством. Фундаментализм и буквализм в конечном счете ведут к отрицанию души. Когда энергия души утекает в другое место, остаются лишь произведения искусства, реликвии, могилы. В конце концов, образ – это лишь оболочка, в которой когда‑то оживало Таинство. Поклонение оболочке лишено смысла; именно из‑за конкретизации исторически насыщенных образов многие из нас теперь лишены возможности соприкосновения с Таинством.

Значит, чрезвычайно важно проследить движение души: как оно появляется, уходит вглубь и возникает в новом образе. Цепляться за старый образ, когда божественное существует всюду, в конечном счете, не слишком религиозно, да и не слишком умно. Этот грех совершает не только официальная религия, но и современная психология. Эрнст Беккер писал:

Все, чего достигла современная психология, так это того, что она сделала внутреннюю жизнь предметом научного исследования, а сделав это, разрушила идею души. Однако именно душа когда‑то связала внутреннюю жизнь человека с трансцендентной схемой космического героизма⁸².

Замечание Беккера подводит нас к осознанию того, что, конкретизируя Таинство, мы принижаем его и самих себя. Наши боги съеживаются, так как мы оказались слишком маленькими. Чтобы воссоздать правильное отношение к богам, нам следует признать их автономию и понять, можем ли мы отслеживать их герменевтические изменения. Юнг отмечал, что, покинув Олимп, боги попали в наш кишечник, и результатом их отвержения становятся наша социопатия и душевные болезни:

Мы думаем, что можем поздравить себя с тем, что уже достигли такой высокой степени ясности, вообразив, что оставили всех этих призрачных богов далеко позади. Однако позади нас остались лишь вербальные выражения, а не психические факты, свидетельствующие о рождении богов. Мы по‑прежнему находимся в их власти в той же мере, в какой они до сих пор находятся на Олимпе. Сегодня они называются фобиями, навязчивыми состояниями и т. д., то есть невротическими симптомами. Боги превратились в болезни; Зевс теперь правит не Олимпом, а солнечным сплетением, вызывая поразительные заболевания, о которых можно узнать в кабинете врача, или же нарушения работы мозга у политиков и журналистов, которые невольно распространяют эпидемии психических расстройств на весь мир⁸³.

Юнгианская психология сохраняет ощущение трепетного благоговения перед Таинством и вместе с тем стремится к такой практической деятельности, которая позволяет следовать воле богов и сохранять связь с глубочайшими таинствами Другого. Этот Другой одухотворяет природу и создает наши сновидения, то есть содержание, которое мы никогда не сможем полностью постичь и вместить в себя. Иначе Другой просто не был бы настоящим Другим, не был бы настоящим Таинством.

Трагедия западного мира заключается в том, что боги ушли в потусторонний мир. Мы все это знаем, но все‑таки боимся сказать об этом. Поэтому мы пытаемся еще раз наполнить энергией старые образы, а значит, еще больше удалиться от Таинства. Мы отчаянно ищем богов или, стремясь унять боль, вызванную их потерей, спасаемся бегством, страдая фобиями и пагубными пристрастиями, а также попадая в зависимость от других людей. Мы ищем спасения в образе Доброго Волшебника. Вместе с тем, по иронии судьбы, наша жизнь всегда устроена так, что мы уклоняемся от встречи с Другим, либо избегая близких отношений, либо пренебрегая возможностью осознания. В. X. Оден заметил:

Мы скорее погибнем, чем изменимся.

Мы скорее умрем от страха,

Чем позволим распять себя на кресте повседневности

И позволим умереть нашим иллюзиям⁸⁴.

Почему? Как гласит одно из положений программы «Двенадцать шагов»: «То, чему мы сопротивляемся, следует преодолеть». Несомненно, причиной является наш вездесущий страх, который ограничивает нас и заставляет навязчиво воспроизводить прежние способы мышления и действия. «Дух зла, – пишет Юнг, – это страх и отрицание, это враг, который противостоит жизни в ее борьбе за вечное продолжение»⁸⁵. Только экзистенциальное мужество может позволить нам понять себя, повысить свою значительность в отношении к безмерной вселенной.

Хватит ли у нас отваги, чтобы совершить свое странствие? Сможем ли мы прорваться через воображаемые рамки своего окультуривания и своих комплексов? Эти вопросы обескураживают нас, и ответы на них определяют наше психическое здоровье. Вот что говорит об этом Юнг в автобиографии:

Я часто видел, как люди становились невротиками, если они довольствовались неадекватными или неправильными ответами на вопросы, которые ставила им сама жизнь. Они стремились к успеху, браку, достижению социального положения, славе, но при этом оставались несчастными и страдали неврозами, даже достигнув поставленной перед собой цели. Такие люди страдают какой‑то духовной узостью, их жизнь обычно бедна содержанием и лишена смысла. Если они находят путь к духовному развитию и самовыражению, их невроз, как правило, исчезает. Поэтому я всегда придавал столько значения самой идее развития личности⁸⁶.

Честно говоря, большинство из нас осознают, что мы страдаем духовной узостью. В таком случае нам следует задаться некоторыми вопросами, чтобы лучше понять свое положение:

1. Если главная задача первой половины жизни заключается в том, чтобы создать крепкую эго‑идентичность, покинуть Маму и Папу, вступить в мир, в котором и нужно работать и формировать отношения с окружающими, то в чем же тогда состоит задача второй половины жизни? В чем, по сути, заключается: наше подлинное призвание? Если в течение первой половины жизни следует получить ответ на вопрос, чего от нас хочет мир, то, наверно, во второй половине жизни нужно ответить на вопрос, чего хочет наша душа?

2. Какая часть непрожитой нами жизни преследует нас, довлеет над нами, осуждает нас? Этот вопроса все мы знаем, но ежедневно уклоняемся от ответа на него. Мы пребываем в ожидании, словно кто‑то другой знает ответ и готов нам его предложить. Но ни один человек не знает, что именно действительно нам нужно: ни священники, ни родители, ни спутники, ни терапевты, но нечто у нас внутри точно знает и через наши симптомы выражает свой страх, который проявляется в нашем равнодушии.

3. На какой стадии своего развития мы затормозились? Какие страхи довлеют над нами? Не являются ли они отличительными чертами детства, воспоминаниями о полученных травмах, об ощущении эмоциональной опустошенности или подавленности? Не существует ли у нас тайного согласия с этими страхами, которое до сих пор заставляет нас вести себя по‑детски?

4. Чего мы не позволяем сами себе? Где мы потеряли свою страсть, через которую наша истинная сущность стремилась к своему выражению? Получали ли мы в свое время неадекватную поддержку от родителей или учителей, лишавшую нас уверенности в себе? Как получилось так, что мы недостаточно хорошо себе представляли предстоящее нам странствие? Что бы ни уготовила нам судьба – признание, страсть или рутину, – нам следует преодолеть старые парадигмы, сделав все возможное, чтобы оказаться готовым к странствию, к которому призвали нас боги.

5. Как мы определяем, воплощаем и интегрируем свою духовность? Пока наша духовность не будет развиваться осознанно, мы будем жить поверхностно, проявлять зависимое поведение или вступать в конфликт с обществом. Наша духовность – это самая важная сфера в наших отношениях, ибо характер нашей духовности определяет содержание и результат всех отношений.

Конечно, интуитивно мы знаем ответы на эти вопросы, ибо все они определяются телеологией нашей природы. Что‑то внутри нас всегда знает, хотя мы даже можем и не знать того, что мы знаем, можем бояться это знать или, как это случилось в старой притче о встрече со смертью в Тегеране, можем упустить то, что всегда существует у нас внутри и добивается нашего признания⁸⁷. Жить, отвечая на эти вопросы, – только так можно узнать свою духовность и свое отношение к Таинству. Нас просят пойти на риск и поставить на карту свое развитие, страсть, отвагу, одиночество и, наконец, рискнуть стать тем, кем мы хотели бы стать по велению богов.

Три поэта, которые общались с богами

Сейчас мы подробнее остановимся на обвинении, которое Эрнст Беккер предъявил современной психологии, об этом мы говорили чуть выше. Трагедия современности заключается в том, что духовенство забыло о психическом, забыло о том, что религиозное переживание, для того чтобы быть подлинным, должно быть индивидуальным. Все психологи забыли о душе, о поиске смысла жизни, о Таинстве, которое творит символы, о том, что именно они являются нашей глубинной реальностью. Давайте обратимся не к работам Юнга и его последователей, а к современному поэту, чтобы найти в его творчестве какие‑то отголоски души.

Главная задача литературы эпохи модерна и постмодерна заключалась в том, чтобы отразить процесс развенчания старых иерархических институтов, с одной стороны, и трудности жизни без связанных с ними мифов, с другой. Поэтому о современных духовных противоречиях чаще можно узнать от художника, который изображает душевные глубины, чем от священника или врача.

Из множества самых звучных голосов, в которых слышится это противоречие, я хочу выделить следующих трех поэтов: Уоллиса Стивенса, Харта Крейна и Райнера Марии Рильке. Творения каждого из них – это само по себе исследование, свидетельствующее о глубоких религиозных чувствах, хотя зачастую эти чувства находят свое выражение в светских, мирских метафорах. (Сюда же я мог бы включить Йетса, Элиота и многих других.)

Уоллис Стивенс

В одном из своих стихотворений⁸⁸ Уоллис Стивенс описывает женщину, которая воскресным утром сидит за чашечкой кофе и читает газету. Она погружена в размышления, и перед ней встают образы ее детства:

… через моря, вплоть до молчащей Палестины,

простирается царство крови и могил.

Вместе с тем поэт задается вопросом, что заставило душу этой женщины открыться образам, которые сейчас для нее мертвы.

Что же это за божество, если оно может явиться

Только в снах и в молчанье теней?

Она приходит к выводу, что божество «должно жить у нее внутри». Стивенс верит, что божество существует, оно находится внутри и открывается в переживании, однако его больше нельзя найти в покинутых богами оболочках. Поэт рисует в своем воображении:

Буйное и податливое кольцо мужчин

Устроит оргию воскресным утром.

Их неистовое поклонение солнцу

Не как богу, но как богу, каким он мог быть,–

Обнаженным среди них, как дикое начало.

Главная мысль этого стихотворения содержится в строчке: «Не как богу, но как богу, каким он мог быть, – обнаженным среди них…» Это явно современное ощущение. Изначальное переживание таинства природы на анимистической стадии развития цивилизации воплощалось непосредственно в виде божества. Позже эта божественная энергия покидает оболочку, и участник оргии чувствует себя покинутым. Однако Стивенс, который является посткантианцем и постницшеанцем, верит в то, что можно феноменологически переживать божественность этого мира, но это переживание можно выразить только в метафорах, существующих в сознании. Перечитайте снова и снова этот фрагмент – и вы ощутите, как его содержание тонет в одной строке: «Не как богу, но как богу, каким он мог быть, – обнаженным среди них».

Такое осознание метафоричности образа позволяет поэту избежать конкретизации, которая является ловушкой, расставленной фундаментализмом и психозом. У Стивенса везде присутствуют резонанс, глубина и нуминозность. Признание непохожести Другого заставляет его осознанно использовать языковую конструкцию предположения, чтобы не ограничивать автономию Другого. Это противоречие, таким образом, повторяет ситуацию, которая, как мы предполагаем, существует и в близких отношениях. Позволить Другому быть Другим – это непростая задача, но это единственный путь к тому, чтобы его любить. Это верно и в отношении богов, ибо нам хочется приблизиться к большинству из них.

Харт Крейн

Заключительная строфа поучительного стихотворения Харта Крейна «Путешествия» характеризуется особой глубиной и эллиптичностью. Она не поддается легким интерпретациям, ее трудно перевести на язык прозы:

О, Времена, безграничные и ужасные, сделайте нас бессмертными.

О, галеоны певцов в пламенеющем Карибском море,

Не везите нас к земным берегам, пока

Из глубины нашей могилы не получите в ответ

Проблесков рая в широко открытых глазах тюленя⁸⁹.

Крейн ставит вопрос не о трансцендентности нашего земного состояния, а о том, что, оказавшись связанными временем, мы попали в плен этого состояния со всеми его превратностями и эмоциональными «временами года», и большинство из нас полно благоговейного трепета. Трепет считается высшим религиозным переживанием. Трепет – это подлинное переживание другого как истинного Другого. Каждый человек, становясь родителем, чувствовал этот трепет. Точно так же мы застываем в оцепенении в присутствии Возлюбленного (или Возлюбленной). И – более того – мы наполняемся трепетом, ощущая глубину космического пространства, признавая безмерность этого Космического Другого.

Ключевая метафора этого стихотворения Крейна описывает жизнь как путешествие, и существует множество других современных примеров использования этой архетипической идеи. Так как больше не существует социальных институтов или мировоззрения, которые опирались бы на твердую основу, мы ощущаем себя изгнанниками или странниками. Действительно, можно сказать, что дом нашего современника – это и есть странствие. Этот дом – галеон певцов, плывущий по морским просторам, воспламененный страстями, наполняющими наши паруса и влекущими нас туда, куда дует ветер. Но Крейн не стремится к берегу, где он может обрести свободу и безопасность; он хочет остаться на бескрайних просторах души. Если странствие – это наш дом, то он хотел бы, чтобы странствие продолжалось.

О конечном пункте нашего странствия говорится в емкой завершающей строке: «Проблесков рая в широко открытых глазах тюленя». Перед нами – эфемерным творением природы, похожим на брызги и пену морских волн, стоящим с широко раскрытыми глазами, – предстает все величие и весь ужас космоса. Это творение живет без осознания, без определенности, глядя на глубинную непохожесть на него Другого, то есть взирая на проблески рая. (Здесь мне вспоминаются часто цитируемые строки Джона Китса: «В прекрасном – правда, в правде – красота, / Вот знания земного смысл и суть»⁹⁰.) Радикальное желание позволить себе просто быть вместо того, чтобы контролировать себя, требует великого мужества и свидетельствует об окончательном признании Таинства.

Райнер Мария Рильке

С моей точки зрения, Райнер Мария Рильке был художником, очень глубоко погруженным в духовное состояние современного общества. Очень многие его стихотворения свидетельствуют об ужасающей прелести бессознательного. Он последовательно отказывается называть и материализовать таинство Другого, а также привязываться к нему независимо от того, кем является этот Другой: чьим‑то любовником или кем‑то из богов. Среди множества его произведений, на которые можно сослаться, в данном случае особенно подходит следующее:

Настало время, чтобы боги вышли

Из обжитых вещей…

И стены в моём доме, словно книгу,

Перелистнули. Новая страница…

О боги, боги!

Вы, приходящие, вы, спящие в вещах,

Встающие с зарею, чтобы в реках,

Что снятся нам, омыть лицо и шею,

Легко свою вливающие силу

В жизнь, что нам полной кажется до края.

Пусть снова будет ваше утро, боги.

Мы повторяем. Вы же начинали.

Мир с вами восстает, и вновь сияет

В разломах наших неудач начало⁹¹…

(Перевод Евг. Борисова)

Миф – это невидимая плоскость, которая поддерживает видимую сознательную жизнь. Если мы чувствуем присутствие мифов и ощущаем их, то мы ощущаем и свою основу, и связь с окружающим миром. Но если Другой Мир действительно является таковым, нашему духовному чувству требуется настройка. Находясь в окружении артефактов, иллюзорных и соблазнительных сирен поп‑культуры, мы должны найти решение стоящей перед нами задачи: интуитивно ощутить присутствие богов и освободить свою душу от этой обманчивой поверхностной оболочки.

Боги всегда находятся рядом с нами, хотя мы можем их не замечать. Иисус сказал: «Царство Небесное простирается по всей земле, а люди его не видят»⁹². А раз так, то все, что мы ищем, уже находится здесь, покоится в глубинах, скрываясь за тем, что лежит на поверхности. Боги появляются из‑за фасада, из‑под земли, и тот, кто имеет глаза, их видит. К тому же они часто могут нарушать и даже разрушать сознательные установки. Боги могут разрушить нашу старательно построенную жизнь и развеять ее по ветру. Каждый человек, ощущавший реальность психики, очень хорошо знает революционную мощь таких энергий.

Кто из нас не раздумывал над тем, где сегодня находятся боги? Почему они не появляются в горящем пламени, не вещают из смерча, не вдохновляют новых пророков? Но для Рильке боги существуют . Они по‑прежнему скрываются в глубине всего сущего и всегда могут вызвать у нас потрясение. Юнг как‑то сказал:

Бог – это имя, которым я называю все, что насильно и безжалостно препятствует моему волеизъявлению, все, что опровергает мои субъективные взгляды, планы и намерения и изменяет к лучшему или худшему мой жизненный путь⁹³.

Таково глубинное описание божества как Космического Другого, обладающего собственной волей и способностью разрушить наш сознательно намеченный курс.

Вывод Рильке – это гимн богам, в котором звучат и вопрос, и побуждение, и желание осознать всю глубину встречи с ними. Боги являются источником всего сущего, включая нас самих, и могут даже помочь нам исправить наши неудачи, сделать нас более сильными и способными осознать свои недостатки. Будучи энергией космоса или Первого Другого, они являют собой силы, вызывающие душевные потрясения и таким образом расширяющие и углубляющие нашу душу.

Эти краткие примеры лишь в малой степени отражают те разнообразные формы и способы, в которые облекается в наше время процесс поиск души. Поэты, которых мы цитировали выше, почувствовали себя неуютно в отсутствие племенных мифов, прочной, фундаментальной стабильности наших институтов и духовных координат, которые могли бы сделать их жизненный маршрут понятным, а жизненный путь – предсказуемым. Оказавшись одни на широких просторах своего душевного океана, они научились ценить свое странствие, видя в нем собственный дом. Они отвергли желание жить догмами и соблазнительное стремление ограничить Таинство разумом. Они предпочли неоднозначность метафоры, ее выход за пределы той бессмысленной определенности, которая заставляет скрываться богов.

Как уже говорилось, Фрейд обесценил религиозный импульс, низведя его до регрессивного желания контролировать вселенную (и такая мотивация у нас действительно существует). Но Юнг понял, что под этими универсальными инфантильными желаниями лежит нечто гораздо более глубокое: стремление придать смысл нашему мимолетному земному путешествию. В приведенных выше стихотворных строках поэты не стали считать вселенную своим родителем. Они нашли в себе мужество позволить Другому быть совершенно Другим. Их видение лишило их покоя и безопасности, зато придало им достоинство и помогло найти смысл жизни. Их отношение к противоречиям нашего современного существования нельзя назвать регрессивным, как предсказывал Фрейд: оно позволило им погрузиться еще глубже в жизнь и ощутить более глубокий уровень связи с Таинством.

Существует выражение, которое полностью описывает эту установку поклонения Другому, – благоговейный трепет . Существует слово, характеризующее позицию человека, который, сталкиваясь с зыбкой неопределенностью, не отступает от нее, и это слово – мужество . Существует слово для ощущения почтения к непохожести Другого, и это слово – любовь .

Прошлой ночью, когда я спал,

Мне приснилось – изумительная ошибка! –

Что вот здесь, прямо у меня в сердце

Был Бог⁹⁴.

*

Когда ты посмотришь, ты тотчас увидишь меня –

Ты найдешь меня в крошечном домике времени…

Ученик, скажи мне, что такое Бог?

Он – дыхание в дыхании⁹⁵.

ПОСЛЕСЛОВИЕ: ДВЕ БЕССОННИЦЫ

Когда я с тобой, мы всю ночь не спим,

Когда тебя нет, я не могу сомкнуть глаз.

Воздадим хвалу Богу за эти две бессонницы!

И за различие между ними.

Руми

Ранее я честно предупреждал читателя, что мои слова могут его разочаровать и что мне самому не нравятся причины, по которым я их пишу. Возможно, их единственное достоинство заключается в том, что, несмотря на наши сердечные порывы, они все‑таки правдивы. Совершенно очевидно, что Доброго Волшебника все же не существует, что мы оскверняем взаимоотношения своим собственным психическим мусором, что наилучшие взаимоотношения, которые мы сможем выстроить с Самым Близким Другим, с корпоративным Другим и с Совершенно Другим, зависят прежде всего от нашего отношения к себе. Если все это правда – а я верю, что это правда, – то наилучшее, что мы можем сделать для тех, кого любим, да и для всего мира тоже, – это отказаться от своих проекций и сознательно приспособить их к своему индивидуальному странствию. Но кто хочет об этом слышать?

Так что давайте, скажите, что все это слишком заумно, слишком рационально, слишком требовательно, слишком цинично, даже элитарно. Процитируйте высказывание философа XVII века Блеза Паскаля, что сердце понимает то, о чем молчит разум. И вы будете совершенно правы и окажетесь в подавляющем большинстве.

Однажды после семинара, посвященного межличностным отношениям, ко мне подошла очень приятная женщина и показала поздравительную открытку. На ее обложке была изображена карикатура энергичной и полной энтузиазма женщины, которая улыбалась, жестикулировала одной рукой, а в другой держала чашечку кофе; при этом она говорила следующее:

Я не нуждаюсь в мужчине, который бы показывал мне, кто я такая, или заполнял бы какие‑то пустоты в моей жизни. Я чувствую себя сильной и независимой. Мне не нужен никто в качестве эмоционального костыля, чтобы ковылять с ним по жизни. Я сама – это остров, который снабжает меня всем, что требуется для счастливой и полноценной жизни. Я нахожусь в гармонии с самой собой и с вселенной.

Внутри открытки была всего одна строчка: «Боже, как я одинока!»

И вспомним надпись над столом администратора Общества К.Г. Юнга в Онтарио: «Внутреннее бракосочетание – это прекрасно, но, к сожалению, ночью оно не греет мне ноги».

После семинара в Нью Джерси одна леди подошла ко мне, буквально грозя кулаком, со словами: «Я совершенно согласна с тем, что вы сказали, но все‑таки я верю в любовь». Я стал рыться в своей памяти, чтобы понять, в каких моих высказываниях можно было усмотреть отрицание любви. Вообще‑то я всегда «за любовь» и уверен, что это ясно всем, кто читает эти строки, и как раз поэтому я за то, чтобы прояснить возможные препятствия, которые возникают на ее пути. Я подозреваю, что если я каким‑то образом покусился на священную корову романтизма, на священную корову проекций, на священную корову Доброго Волшебника, то никогда не буду прощен за эти преступления.

Хорошо, спросите вы, а есть ли вообще какое‑то место, какие‑то законные основания для проявления человеческого влечения, сочувствия, эмпатии? Конечно, есть. Это целительный дар, который позволяет нам ощутить сострадание к нашим спутникам, когда им больно, продемонстрировать им свою неизменную поддержку и доверие, когда жизнь их подвела, приободрить их на том опасном пути, который проходит рядом с нашим. Несомненно, что мы – слабые и смертные существа – всегда уязвимы, находимся в полной власти непредсказуемой вселенной и ищем возможность остановиться. Такое желание очень типично для человеческой природы и проявляется всегда и во всем. Но когда оно начинает бессознательно доминировать в нашем поведении и управлять им, мы оказываемся в плену зависимостей и регрессивных изменений, которые в конечном счете не дают возможности развиваться ни нам самим, ни нашему партнеру, заставляя его удовлетворять наши потребности, ни обществу, благополучие которого зависит от психического здоровья составляющих его взрослых людей.