НАКАЗАНИЕ ЗА ОТСУТСТВИЕ СМЕЛОСТИ

«Анализируя результаты многочисленных наступлений армии на Оршанском направлении и под Витебском, приводивших, как мне казалось, к неоправданным потерям, я все больше и больше убеждался, что наша армия не только с согласия, но и по прямому требованию командования фронтом действует неправильно. Я считал, глядя со своей невысокой колокольни, не только нецелесообразным, но и вредным воздействовать на противника «булавочными уколами», проводя частые наступательные операции при малых силах и средствах. Мне представлялось, что вместо нескольких малорезультативных попыток прорвать оборону противника следовало провести одно солидное наступление, хорошо подготовленное и надежно обеспеченное материально-техническими средствами, с наличием сильных вторых эшелонов для развития прорыва и достаточных резервов для замены в ходе наступления утративших наступательные возможности соединений», - пишет Толконюк.

«Я откровенно высказывал свои суждения начальнику штаба и командующему, настойчиво предлагая прекратить наступление и готовить солидную операцию. Начальник штаба отмахивался от меня, требуя не заниматься не своим делом, а выполнять то, что от меня требуется. Командарм, напротив, с интересом выслушивал мои рассуждения, но каждый раз отклонял предложения, указывая на тот факт, что я, как начальник оперативного отдела, не несу ответственности ни за армию, ни за ее действия, а поэтому мне, дескать, легко рассуждать. А командарм не волен обрекать армию на пассивность и бездействие. К тому же ему не дано определять армии оперативные задачи.

Не получив поддержки внутри армии, я решил обратиться непосредственно к командующему фронтом генералу армии В. Д. Соколовскому. О своем намерении я сообщил начальнику штаба и командарму. Генерал Гордов, к удивлению, отнесся к моему замыслу спокойно, сказав, что он не возражает и препятствовать мне не намерен. Вскоре в армию приехали основные члены Военного совета фронта: командующий генерал армии В. Д. Соколовский, член Военного совета генерал-лейтенант Л. З. Мехлис, командующий артиллерией генерал-полковник М. М. Барсуков - мой бывший командир дивизиона по артучилищу. В блиндаж, где находились эти начальники, а также генералы Гордов, Бабийчук и Киносян, меня вызвал командарм и дал задание подготовить какие-то справки и расчеты, касающиеся дальнейшего наступления. Когда настало время мне уходить, командарм задержал меня и объявил, что я хочу обратиться к командующему фронтом с предложением. Генерал Соколовский заинтересовался и выразил готовность выслушать. Слушая мои соображения, генералы Соколовский и Мехлис загадочно переглядывались, что невольно вызывало бег мурашек по моему хребту. Я опасался реакции Мехлиса, разговоры о беспощадности и свирепости которого мне случалось неоднократно слышать. Ходили слухи, что он вгорячах мог запросто расстрелять любого офицера, поступок которого ему покажется заслуживающим наказания. Но отступать было некуда, и я высказал все, что намеревался, закончив предложением прекратить не сулившее успеха наступление.

Высокие начальники какое-то время молчали, а я с тревогой ждал их реакции.

- Мы вас, полковник Толконюк, выслушали с вниманием, - прервал томительное молчание генерал Соколовский. - Вот что я вам скажу: наступать будем.

В пользу наступления командующий фронтом не привел никаких доводов, и это меня огорчило. «Будем так будем. Дело ваше», - ответил я грустным голосом и попросил разрешения идти работать.

И мы снова наступали, но по-прежнему без ощутимых территориальных результатов и с большими потерями в людях.

И вот ко мне пришло решение обратиться со своими соображениями к Верховному Главнокомандующему И. В. Сталину. В коротком письме я изложил свое суждение, указав, что Западный фронт ведет операции неправильно, в результате чего несет огромные потери в людях, боевой технике и расходует массу боеприпасов и других материальных средств распыленно по времени и месту, а не сосредоточенно для достижения решающего успеха. Приведя некоторые цифровые показатели на примере 33-й армии, я утверждал, что если бы все израсходованные на малорезультативные операция людские и материальные ресурсы были использованы в одной, хорошо во всех отношениях подготовленной наступательной операции, то результаты были бы значительные. Одним словом, я выступал против распыления сил и средств по времени и месту.

Содержание письма носило сугубо секретный характер, и отправить его в Москву можно было только по линии фельдъегерской связи. Но и в этом случае пакет, адресованный И. В. Сталину, непременно был бы перехвачен и доложен командованию армии или фронта. В то время при армии состоял офицер - представитель Генерального штаба подполковник Резников, с которым у меня сложились доверительные дружеские отношения. Я обратился к Резникову за советом, дав ему прочитать послание. Он одобрил содержание письма и взялся доставить его офицеру - представителю Генштаба при штабе фронта полковнику Соловьеву, а тот, заверял Резников, лично доставит пакет в Генштаб. Так и поступили. Письмо дошло до адресата».

Поскольку Толконюка, по сути, похвалили за это письмо (кто похвалил, Толконюк не пишет), то он подспудно считает, что послужил причиной снятия генерала армии Соколовского с должности командующего Западным фронтом. Между тем, наслушавшись, скорее всего, послевоенных сплетен о Мехлисе, Толконюк совершенно не воспринимает Мехлиса как человека, внимательно выслушавшего его предложения и оценившего ситуацию с командными кадрами Западного фронта самостоятельно. А напрасно.

Дело в том, что Сталин, даже по правильному письму полковника, не принял бы мер против генерала армии, поскольку что-что, а доносы друг на друга наши полководцы писать умели - один 1937 год чего стоит. Скажем, генерал Горбатов отсидел в лагере (откуда его вытащил Буденный) только потому, что на него написали доносы и показали, что он, Горбатов, враг народа, сразу двенадцать его коллег - офицеров и генералов. Более того, наши генералы умели писать доносы и от лица «народа», т.е. заставляя какого-нибудь подчиненного их подписывать, чем придавали таким доносам вид «голоса снизу».

Вот характерный пример, который, сам того не понимая, дает «приобщившийся к демократическим ценностям» биограф Мехлиса Юрий Рубцов.

«В сентябре 1943 года в войсках Брянского фронта работал корреспондент «Красной звезды» майор В. Коротеев. Чего же надо было наслушаться рядовому журналисту, чему же стать свидетелем, чтобы решиться на письмо в адрес секретарей ЦК партии Маленкова и Щербакова, полностью посвященное отношению в войсках фронта к Мехлису. «Его боятся, не любят, более того, ненавидят, - заявлял Коротеев. - Происхождение этой неприязни вызвано, видимо, крутыми расправами т. Мехлиса с командирами на юге, на Воронежском и Волховском фронтах, известия, о которых распространились, по-видимому, в армии и о которых здесь, на Брянском фронте, тоже знают».

Корреспондент привел несколько фактов, подтверждающих, что крутой нрав, резкость, безапелляционность Мехлиса и здесь цвели пышным цветом. Некоторые из фактов для любого другого политработника такого уровня были бы просто убийственны. «Каждую смену в командном или политическом составе на Брянском фронте, наверное, не без оснований приписывают новому члену Военсовета. В первые дни приезда т. Мехлиса сюда был заменен зам. начальника штаба фронта полковник Ермаков. Ермаков пользовался большим уважением людей как умный и опытный, по-настоящему обаятельный командир, который умел организовать порядок в штабе...

На место Ермакова был поставлен полковник Фисунов - бывш(ий) секретарь т. Мехлиса. По мнению командиров, которое надо разделить, после замены Ермакова порядка в штабе ничуть не прибавилось, т.к. заботы Фисунова главным образом касаются Военторга».

Такие примеры не единичны, люди запуганы, подчеркивает Коротеев, признаваясь, как нелегко было ему решиться на письмо и что он единственно стремился раскрыть глаза руководству, «чтобы ЦК нашей партии, тов. Сталин знали бы это настроение командиров и политработников по отношению к генералу Мехлису». Наивный, будто для них это было тайной».

Тут то ли наивным, то ли просто дураком выступает сам Юрий Рубцов («приобщение к демократическим ценностям», как известно, для мозгов даром не проходит). Это каким же жизненным опытом нужно обладать, чтобы штаб фронта представлять в виде оптового рынка, куда любой корреспондент, посланный отыскивать подвиги солдат на передовой, может зайти, чтобы «побазарить» с тамошними генералами и полковниками? Да не о ком-нибудь, а о втором должностном лице фронта! Ведь ежу понятно, что этому, уклоняющемуся от передовой корреспонденту посулили боевой орден, если он своим именем подпишет сведения, которые подготовил какой-то штабной чин, имевший основания бояться Мехлиса, может, тот же полковник Ермаков.

Но биограф Мехлиса Ю. Рубцов невольно подтверждает, что Толконюк действительно играл роль в вопросе снятия Соколовского и Гордова со своих должностей, но только не ту, которую сам Толконюк предполагает. Не его письмо к Сталину сыграло роль, а то, что он свои предложения высказал Соколовскому в присутствии Мехлиса. Западный фронт, которым с февраля 1943 года командовал Соколовский, нес большие потери, а результаты имел скромные, и в декабре 1943 года Сталин назначает членом Военного совета этого фронта Мехлиса, и цель этого назначения очевидна - Мехлис должен был понять, в чем дело.

Представьте, что вы честный, умный человек, беззаветно преданный Родине, и представьте себя на совещании, описанном Толконюком. В результате вы увидите ситуацию глазами Мехлиса, и она будет выглядеть так.

Штаб командующего 33-й армией генерала Гордова вносит очень толковое предложение, которое сбережет жизнь советских солдат и позволит быстрее разгромить немцев. Соколовскому требуется принять это решение, но это решение смелое - ведь нужно будет убедить Генштаб, что планы, по которым действует Западный фронт и которые уже утверждены Генштабом, на самом деле не хороши, нужно будет убедить Сталина приостановить фронт в наступлении, дать фронту пополниться, дать перегруппироваться. И полезность этого Соколовский не мог не понимать. Но тогда будущая операция будет плодом решения только самого Соколовского (на полковника Толконюка ответственность ведь не переложишь), и если будущая операция окончится провалом, то Соколовскому не на кого будет свалить вину за этот провал. После принятия предложения Толконюка операция будет принадлежать только Соколовскому, а не Генштабу и не Сталину. И Соколовский малодушничает - он отказывается от предложения Толконюка. Сам Толконюк мотивов поступка Соколовского не понял, но ведь Мехлис-то не вчера родился...

Не понял Толконюк и причин снятия Гордова. Сам Толконюк, сообщив о снятии Соколовского, эти причины и процесс снятия с должности Гордова описывает так.

«Тем временем генерал-полковник В. И. Гордов, не знавший ни минуты душевного покоя, дошел до крайнего морального истощения, переутомившись физически и морально и теряя контроль над своими поступками. Его грубым обращением с подчиненными и некоторыми действиями как командарма высшее руководство было недовольно. Особенно неприязненно к нему относился генерал Мехлис, к которому Гордов, в свою очередь, не питал уважения и не скрывал этого. Достаточно было какого-то толчка, чтобы генерал Гордов расстался с армией, которой он за полтора года командования отдал все, что может отдать честолюбивый человек, не щадивший ни себя, ни подчиненных в тяжелых боях за интересы Родины, которой он, несмотря на недостатки характера, был беспредельно предан. И такой толчок не заставил себя ждать.

Одна из дивизий нашей армии в ходе наступления захватила небольшой плацдарм на р. Лучеса и, отражая многочисленные контратаки, с трудом удерживала занимаемые позиции, неся большие потери в людях. Командарм, не имея возможности оказать дивизии существенную помощь и опасаясь за плацдарм, находился в степени крайнего возбуждения. В это время кто-то доложил ему по телефону, что дивизия истекает кровью в тяжелом бою на плацдарме, а некоторые ее офицеры во втором эшелоне штаба пьют водку и играют в карты. В частности, был назван капитан Т. Возмущенный генерал не нашел ничего другого, как приказать расстрелять капитана за трусость и уклонение от боя. Почему этот офицер политотдела дивизии оказался в тылу, никто не разобрался, и трагическое приказание слепо было выполнено. За самоуправство и превышение власти Военный совет фронта объявил генералу Гордову выговор и записал в своем решении, что о случившемся доложит Ставке. В. Н. Гордов обиделся и послал шифровку в Москву, высказав недовольство, что ему, дескать, мешают требовать от подчиненных добросовестно воевать и наказывать трусов. Поскольку так обстоит дело и ему не доверяют, то пусть, писал он, снимут его с должности командарма. В итоге он был освобожден от должности командующего 33-й армией и отзывался в Москву. Это произошло в середине марта. Вместо Гордова командармом назначался генерал-полковник Иван Ефимович Петров.

Замена командующего была воспринята в штабе армии по-разному: одни одобряли снятие Гордова и откровенно радовались, другие жалели боевого генерала и сочувствовали ему, третьи отнеслись безразлично, по пословице: «Для нас что ни поп, то дядько».

Сдавая должность, генерал Гордое пригласил меня к себе и попросил подготовить для него справку, характеризующую результаты боевых действий армии под его командованием. Мне не потребовалось много времени, чтобы с помощью имевшихся отчетных документов и чертежника отдела, художника своей специальности, сержанта В. И. Кондратьева отработать наглядную топокарту с показом территории, освобожденной армией от фашистских оккупантов за время командования генерала Гордова. В написанной на карте легенде мы указали, сколько освобождено квадратных километров советской земли, населенных пунктов и населения. В прилагавшейся справке говорилось о количестве уничтоженных и плененных солдат и офицеров противника, поврежденной и захваченной боевой техники и т. п. Справка о наших потерях была умышленно подготовлена отдельно.

Генерал Гордов, рассмотрев документы, спросил: почему я не указал наши потери?

- Сколько советских людей я отправил на тот свет и сделал калеками, тоже придется отчитываться, - заметил он иронически!

Я передал ему и эту справку, но порекомендовал не показывать И. В. Сталину, если тот не потребует».

Толконюк здесь не прав, поскольку снят Гордов с должности был не как бандит, а как полководец. Еще раз поставьте себя на место Мехлиса на совещании, описанном Толконюком. Если бы Гордов разделял планы Толконюка, то он сам бы доложил их командующему фронтом, возможно только сославшись, что это идеи одного толкового полковника из его штаба. Если не разделял, то зачем загрузил Соколовского докладом Толконюка? Мехлис сразу понял «проститутскую» позицию Гордова - если начальство - Соколовский - одобрит идею Толконюка, то это его, Гордова, заслуга - это же он предложил выслушать Толконюка. Если не одобрит, то Гордов не виноват - это же не его идея, а какого-то молодого чудика-полковника из его штаба, которого он предложил Соколовскому выслушать для развлечения.

Поэтому по предложению Мехлиса с командования 33-й армии сняли сначала Гордова, а с командованием фронта разобрались позже. Ю. Рубцов, чтобы исказить образ Мехлиса в угоду «демократическим ценностям», редко цитирует его документы в объеме, позволяющем понять их контекст, поэтому в чем обвинял Гордова Мехлис, придется понять из вот такой цитаты Рубцова:

«Крайне отрицательные отзывы дал член ВС начальнику артиллерии Западного фронта генерал-полковнику артиллерии И. П. Камера и командующему 33-й армией генерал-полковнику В. Н. Гордову. «Стиль работы - штаб побоку. Болтовня и разглашение тайны по телефону», «ненависть к политсоставу и чекистам» - после таких оценок оба генерала были отозваны с Западного фронта».

Начальник артиллерии не командует ею отдельно от командующего фронтом, этот начальник по сути и является начальником штаба артиллерии фронта. Посему характеристика Мехлиса: «Стиль работы - штаб побоку», - может относиться только к командующему армией Гордову. И вы видите, как воспоминания Толконюка совпали с документами Рубцова: поприсутствовав на совещании, Мехлис понял, что из себя представляет Гордов, понял, что Гордов боится предложений своего штаба, посему и «штаб побоку».

Но в данном случае характерно, как это второе наказание (второе снятие с должности) повлияло на Гордова. Теперь его сняли, как видите, за отсутствие смелости - за отсутствие собственных творческих идей, применительно к задачам, стоящим перед армией. А в 33-й армии ему эти идеи давал полковник Толконюк. И смотрите, что делает Гордов после того, как ему объяснили его полководческий дефект и назначили командовать 3-й Гвардейской армией. Толконюк сообщает:

«До победы он успешно командовал этой армией и окончил войну Героем Советского Союза[15]. Мне он прислал несколько коротких писем как из Москвы, так и из армии. Как ни странно, но генерал Гордов, от которого я имел массу неприятностей, став командующим другой армией, настоятельно ходатайствовал о назначении меня к нему начальником штаба. А мне он писал так: «Приезжай ко мне, пожалуйста. Мне, старику, трудно без тебя». Но моя дальнейшая служба сложилась так, что я больше с ним не служил и не встречался. До меня лишь дошли слухи о его незавидной судьбе в послевоенные годы».

Вот и скажите после этого, что от наказаний, наложенных Сталиным, не было эффекта. Не будь этих наказаний, то сколько бы еще советских солдат положили на полях боев той войны наши доблестные полководцы?

Как выше уже говорилось, анализ обстановки с командованием на Западном фронте, который подготовил и послал Сталину Мехлис, в конечном итоге привел к снятию с должности и командующего фронтом В. Д. Соколовского, но, конечно, Сталин выслушал мнение не только Мехлиса. Рубцов пишет:

«После письма Мехлиса в адрес Верховного Главнокомандующего в войска Западного фронта прибыла чрезвычайная комиссия Ставки ВГК, которая выясняла причины неудач в наступательных операциях конца 1943-го - начала 1944 года. Здесь были действительно допущены серьезные провалы: ни одна из одиннадцати наступательных операций не принесла успеха, несмотря на большие потери. Тем не менее комиссия, которую возглавлял член ГКО Маленков, в основном разбиралась не по существу дела, а искала виновных в соответствии с готовыми установками Сталина. Последние же сформировались на материалах доклада Мехлиса.

И полетели головы, посыпались взыскания. Прежде всего своей должности «за неудовлетворительное руководство фронтом» лишился генерал Соколовский. Досталось и генерал-лейтенанту Булганину, к этому времени уже несколько месяцев как покинувшему фронт. В приказе Ставки ВГК от 12 апреля 1944 года ему объявлялся выговор - обратим особое внимание - «за то, что он, будучи длительное время членом Военного совета Западного фронта, не докладывал Ставке о наличии крупных недостатков на фронте».

Любопытно, что, очевидно, в обвинительном раже члены комиссии Маленкова в своем докладе Сталину, на основе которого были приняты постановление ГКО и процитированный выше приказ Ставки, такое же взыскание предлагали объявить Мехлису. И за ту же самую вину: мол, не докладывал Ставке. В тексте приказа от 12 апреля этого пункта, однако, уже нет - здесь, видимо, не обошлось без вмешательства вождя. Он-то знал, что доклад был, и к тому же, вероятно, посчитал не «гуманным» дать своему верному информатору на себе ощутить, что стоит за народной мудростью: доносчику - первый кнут».

По поводу последней сентенции Ю. Рубцова остается только пожалеть, что в этих одиннадцати наступательных операциях, которые бездарно провел Соколовский, не участвовали прямые родственники Рубцова, а то, может быть, мы сегодня имели бы на одного «приобщившегося к демократическим ценностям» поменьше.

И чтобы закончить тему о благотворном влиянии на наших полководцев хорошего пинка под зад, процитирую еще одно умное заключение Рубцова.

«Большего Лев Захарович добился, «взявшись» за начальника штаба фронта генерал-майора Ф. И. Толбухина. Он послал в Ставку шифровку с предложением снять последнего с должности. 10 марта Василевский сообщил ему, что Сталин принял решение освободить Толбухина и исполнение обязанностей НШ фронта возложить на Вечного. Он также высказался против предложения Военного совета фронта оставить генерала на Крымском фронте, например, в должности помощника командующего фронтом по укомплектованию и формированию или заместителя командующего 47-й армии. Мехлис на это горячо откликнулся: «Я считаю, что Толбухина не следует здесь оставлять и целиком согласен с мнением товарища Сталина...» В тот же день по телеграфу он обратился к начальнику Генштаба маршалу Шапошникову с просьбой проследить, «чтобы Толбухин вновь не устроился в ЗакВО, ибо там собираются опять гнилые и никчемные работники, снимаемые здесь с работы».

...Бесспорно, с некоторых командиров и политработников представитель Ставки взыскивал справедливо, верно подмечая их профессиональную непригодность, отсутствие необходимых волевых качеств. Но, как мы уже видели, зачастую просто не мог или не хотел видеть и несомненных достоинств, как это было, скажем, с блестящим полководцем Федором Ивановичем Толбухиным, всего через каких-то два года ставшим Маршалом Советского Союза. Все упиралось в то, что Мехлис вместо терпеливого воспитания кадров, сочетания доверия и спроса за порученное дело прибегал по сути к единственному рычагу в кадровой работе - замене, а то и расправе над теми, кто вызывал его недовольство».

Ну объяснил бы, что ли, «приобщившийся к демократическим ценностям», как пьяницу, труса или самодура в генеральском мундире «терпеливо воспитывать» во время боя? Да Толбухину нужно в ножки Мехлису поклониться, ведь если бы тот не настоял на его наказании, то, вполне возможно, так бы и сгнил Толбухин в неизвестности.

ПРОБЛЕМА ЗНАМЕНИТОГО ВРАГА

Британский разведчик и историк Лен Дейтон свидетельствует:

«Как только стало известно о начале операции «Барбаросса», практически все до одного военные специалисты предсказали скорый крах России. Американские военные эксперты рассчитали, что Советский Союз продержится не больше трех месяцев. Черчилля засыпали такими же неточными прогнозами: фельдмаршал сэр Джон Дилл, начальник Имперского генерального штаба, дал Красной армии всего шесть недель. Посол Великобритании в Москве Стаффорд Криппс считал, что она продержится месяц. Самыми неточными были оценки английской разведки: она считала, что русские продержатся не больше десяти дней.

Прорицатели могли смело запечатывать конверты со своими предсказаниями скорой победы вермахта: Польша была завоевана за 27 дней, Дания - за 24 часа, Норвегия - за 23 дня, Голландия - за 5, Бельгия - за 18, Франция - за 39, Югославия - за 12, Греция - за 21 день и Крит - за 11. С другой стороны, Красной Армии потребовалось больше трех месяцев, чтобы разгромить финнов. Разве этих цифр было недостаточно для того, чтобы подсчитать, что Гитлер будет в Москве задолго до Рождества?»

А вот свидетельствует министр вооружений нацистской Германии Альберт Шпеер, время подслушанного им разговора - июнь 1940 года:

«Гитлер прогуливался перед своим домом по усыпанной гравием дорожке с Йодлем и Кейтелем, когда адъютант доложил ему, что я хотел бы попрощаться. Меня велели позвать, и, приблизившись к этой группе, я услышал, как Гитлер, в продолжение разговора, произнес: «Теперь мы показали, на что мы способны. Поверьте моему слову, Кейтель, русский поход по сравнению с этим всего лишь штабная игра». В отличном настроении Гитлер попрощался со мной, передал сердечные приветы моей жене и посулил в самом непродолжительном времени приступить к обсуждению со мной новых планов и макетов».

Германия не только не победила Советский Союз к рождеству 1941 года, но и, потеряв семь из каждых своих восьми дивизий на Восточном фронте, вынуждена была сдаться на милость СССР. Что же из вышеприведенных цитат следует - что Гитлер и все эти высокопоставленные специалисты британских и американских штабов идиоты? Не без того, конечно, но если они и идиоты, то только в том, что не понимали, до какого величия Сталин поднял советский народ. А что касается оценки русской (советской) армии и ее полководцев, то что во всем мире могли о нас думать? Ведь последние цари довели русскую военную машину до полного маразма.

Еще за 100 лет до Второй мировой войны, в 1854-1855 годах вся русская армия не сумела сбросить в море англо-французский десант, высадившийся в Крыму. Русско-турецкая война 1877-1878 годов была хотя и победной формально, но явила такую беспомощность русской военной машины, что русская военно-историческая комиссия, которая должна была бы оценить итоги этой войны для изучения их в военных заведениях, не смогла этого сделать вплоть до Первой мировой, не смогла сделать хоть какие-то выводы даже для Академии Генштаба. В 1904-1905 годах Россия позорно проигрывает войну существенно более слабой Японии. Полный маразм явила Россия и в Первую мировую войну, как в плане организационном, так и в плане военном, включая качество генералитета и офицерства русской армии. Скажем, по итогам войны на 13 914 убитых и раненых в боях офицеров 14 328 человек спокойно ожидали конца войны в плену у немцев, а русские генералы были еще и почище офицеров: на 33 убитых генерала 73 сидело в плену. Строили-строили перед войной линию крепостей для защиты России от немцев - Ковно, Вильно, Гродно, Осовец, Ломжа, Остроленка, Рожаны, Пултуск, Зегрж, Новогеоргиевск, Варшава и Ивангород, - а ни одна из них и не подумала защищаться. Гарнизоны русских крепостей или сбежали при виде немцев, или сразу же сдались. Ну как их сравнить даже с австрийской крепостью Перемышль, которую русские войска осаждали 6 месяцев? А как это позорное поведение русских войск по защите своих крепостей сравнить с отчаянностью французов и с решимостью немцев в «Верденской мясорубке»? Семьдесят дней немцы штурмовали французскую крепость Верден и ее форты, потеряв 600 тысяч человек, а защищавшиеся и потом контратаковавшие французы потеряли 358 тысяч! Русскую армию во всем мире презирали и у мира были на то основания.

Гражданская война 1918-1920 годов не в счет, поскольку русские дрались с русскими и даже победители в Гражданской войне свои победы не ценили как военные достижения. Не ценили уже потому, что первое же столкновение с иностранной армией, а это была армия всего-навсего Польши, окончилось крахом для красных полководцев.

Никто не принимал во внимание то, что маршал Блюхер куплен японцами, и его дикую неспособность сбить шесть японских батальонов с сопок у озера Хасан все воспринимали как уже традиционную неспособность русских к войне. Бои на Халхин-Голе, которые велись по представлению европейцев где-то в пустыне на краю мира, не впечатлили даже крохотную Финляндию, нагло развязавшую войну с СССР с целью захватить Карелию и Кольский полуостров, а то, что Финляндия держалась против СССР четыре месяца, произвело впечатление не только на англичан и немцев. Сколько советских полководцев после этой войны окончательно разуверились, что они способны воевать? Ведь именно на этой войне генералы Павлов и Мерецков сговаривались предать Родину в надежде, что когда немцы захватят СССР, то «хуже нам от этого не будет».

Традиционное низкопоклонство российской интеллигенции перед Западом, так или иначе распространяемое и на армию, производило парализующее действие на генералитет и офицерство - куда нам, сиволапым, с немцами тягаться! И в сумме с отсутствием опыта в принятии собственных смелых боевых решений этот паралич приводил к тяжелейшим последствиям. Средний генерал Красной Армии на первом этапе войны панически боялся командовать.

Вот сравните, как в июле-сентябре 1941 года руководили войсками немецкий генерал Г. Гудериан и советские генералы И. С. Конев и А. И. Еременко, командовавшие в этих боях объединениями примерно одинаковой с войсками Гудериана численности. Гудериан вспоминает:

«Рано утром 25 августа я отправился в 17-ю танковую дивизию, чтобы присутствовать при форсировании ею р. Судость и р. Рог, протекающей южнее.

...По сравнению с 24-м танковым корпусом 17-я танковая дивизия продвигалась слишком медленно. На это обстоятельство я указал командиру дивизии генералу фон Тому и прибывшему сюда командиру корпуса. Для того, чтобы ознакомиться с положением противника, я отправился в 63-й мотострелковый полк, наступавший в первом эшелоне, и некоторое время продвигался вместе с ним. Ночь я провел в Почепе.

...Рано утром 15 сентября я посетил передовой отряд 3-й танковой дивизии, которым командовал майор Франк; этот отряд накануне отбросил русских в районе Лохвица на запад и в течение ночи захватил пехоту противника, следовавшую на 15 автомашинах. С наблюдательного пункта майора Франка, расположенного у Лубны, местность очень хорошо просматривалась и можно было наблюдать за движением транспортных колонн русских с запада на восток. Однако это движение вскоре нами было приостановлено. Во 2-м батальоне 3-го мотострелкового полка я встретил Моделя, который доложил мне свой план дальнейших действий. В заключение я посетил ряд подразделений 3-й танковой дивизии и беседовал с командиром 6-го танкового полка подполковником Мюнцелем. В этот день Мюнцель имел в своем распоряжении только один танк T-IV, три танка T-III и шесть танков T-II; таким образом, полк имел всего десять танков».

А вот вспоминает И. А. Толконюк:

«В армии снова появился заместитель командующего Западным фронтом генерал А. И. Еременко. Он отстранил от должности командира 34 ск генерал-лейтенанта Хмельницкого, возмущенный сдачей врагу Смоленска, хотя его корпус не имел к этому прямого отношения. И тот сидит в машине «М-1» с шофером и адъютантом на нашем КП без дела. Командование корпусом, оказавшимся в 20-25 километрах юго-восточнее Смоленска к западу от Днепра, временно взял на себя по совместительству И. С. Конев. Как-то среди ночи меня вызывает генерал Еременко, заночевавший на нашем КП. Он передает мне письменное приказание командования фронтом, адресованное лично генералу Хмельницкому. Бумага написана от руки за подписями маршалов С. К. Тимошенко и Б. М. Шапошникова. Приказание обязывало Хмельницкого, под его личную ответственность, с утра перейти в наступление с задачей к исходу дня овладеть юго-восточной частью Смоленска. Бумага заканчивалась суровым предупреждением о личной ответственности генерала, если задача не будет выполнена. Мне поручалось вручить приказание адресату, хотя это лучше было сделать самому Еременко. Но он, видно, не нашел нужным встречаться с Хмельницким.

- Товарищ генерал, ведь Хмельницкий Вами отстранен от должности и корпусом не командует, - напомнил я высокому начальнику в недоумении.

- Ему приказано, пусть и выполняет. Отстранение отпадает само по себе.

- Разрешите пригласить генерала Хмельницкого к Вам, может, у него будут вопросы...

- Мне с ним не о чем говорить. В приказании все сказано. Идите, не теряйте времени! Скоро утро.

Генерал Хмельницкий, при свете карманного фонарика, поданного адъютантом, медленно прочитал суровое приказание и проговорил вслух, как бы сам про себя:

- Это писал лично Борис Михайлович, почерк знакомый. - На лбу генерала выступили крупные капли пота. - Вы хорошо знаете дорогу в корпус? - спросил генерал, сделав полуоборот в мою сторону всем телом, не вылезая из машины.

- Знаю, но ездил туда днем. А сейчас ночь, темно. Но могу найти.

- Поехали! - скомандовал комкор, взглянув на часы. Я втиснулся в машину, и мы тронулись. Я знал, что надо переправляться по ветхому мостику через Днепр в районе В. Немыкари. Рассвет застал нас на подъезде к переправе. Навстречу по сторонам от проселочной дороги, пригибаясь и поеживаясь в виду нашей машины, по тропам и межам через дозревавшее пшеничное поле небольшими группами и в одиночку тянулись безоружные солдаты.

- Бредут в тыл, подлецы! - задумчиво молвил генерал и приказал остановиться. Он вышел из машины на обочину дороги и подозвал первых попавшихся дезертиров. Проверив документы и выяснив, из каких частей эти солдаты, генерал порывисто сел в машину, пояснив с беспокойством, что бегуны из частей его корпуса. Я заметил на глазах бывалого и видавшего виды военачальника обильные слезы. Некоторые дезертиры, оказавшиеся вблизи нашей машины, замешкались и повернули обратно, но большинство продолжило путь в тыл. Я глубоко понимал генерала Хмельницкого и сердечно сочувствовал ему. Много лет он состоял для особых поручений при наркоме обороны К. Е. Ворошилове. В среде высшего командного состава он был широко известен и пользовался большим уважением.

С трудом переправившись по обломанному мостику, фактически плававшему на воде, мы сразу же наткнулись на штаб корпуса. И. С. Конев, находившийся в необорудованной будке машины, заменявшей автобус, ознакомился с приказанием, глубоко вздохнул и распорядился:

- Ну и вступайте в командование. А у меня и своих дел много. Желаю удачи, - пожал он руку комкору с явным сочувствием. - А мы поехали, - кивнул мне командарм.

Корпус, почти лишенный артиллерии и без всякой авиационной поддержки за день тяжелого боя, вышел на подступы к Смоленску, но был остановлен ожесточенным огнем и контратаками противника и задачу не выполнил. Он не ворвался в город и не освободил его юго-восточную часть. Тем не менее угроза в адрес командира корпуса выполнена не была. Генерал Хмельницкий был ранен и отправлен в тыл на лечение. Ходили слухи, что он во главе передовых подразделений кинулся в атаку как рядовой солдат и был ранен в руку».

Ответим на вопрос - где находились генералы в этих боях?

Немецкие генералы - Гудериан, Том, Модель - находились на том поле боя или в том месте, где решалась судьба сражения. Зачем - чтобы покрасоваться? Нет, чтобы вовремя принять собственное решение. Может, в этом месте надо прекратить наступать, может, надо ударить в другом месте, может, сюда нужно стянуть добавочные силы, которым только данный генерал имеет право отдать приказ, да мало ли что еще «может»? Они генералы, их работа - принимать решения, и они находятся там, где эти решения можно отдать с наименьшим риском ошибиться и наиболее быстро.

А где находились советские генералы? Там, где принятие этого решения удобнее всего свалить на другого. Судьба сражения 19-й армии, которой командовал Конев, и Западного фронта, замкомандующего которым был Еременко, решалась в Смоленске. Но если бы они были там - на командном пункте 34-го стрелкового корпуса, - то кто бы был виноват, что Смоленск не отбит у немцев? Правильно, Еременко и Конев, поскольку Смоленск не был бы отбит их полководческими решениями. Посему их под Смоленском не было. Вот вам образец полководческого малодушия, приведшего к огромным потерям в той войне, и если вы не поняли, в чем оно, то поясню анекдотом.

Студент, весь в поту и дрожа, садится сдавать экзамен профессору. Тот спрашивает:

- Вы что - боитесь моих вопросов?

- Нет, профессор, я боюсь своих ответов!

Это на парадах Еременко и Конев были генералами, а в реальном бою они боялись своих ответов на те вопросы, которые зададут немцы, и искали, кого бы назначить отвечающим. Еременко, вместо того чтобы броситься к месту боя, как Гудериан, засел за десятки километров от Смоленска в штабе 19-й армии и на вопрос: «Что ты сделал для освобождения Смоленска?» - мог бодро продемонстрировать свое полководческое решение: «Снял с должности Хмельницкого и послал к Смоленску Конева. Ох, я и мудрый полководец!» Но как только Тимошенко и Шапошников, не зная о мудром решении Еременко, дали приказ взять Смоленск Хмельницкому, то Еременко мгновенно отменил собственное полководческое решение, так как теперь ответственность за решение приняли на себя маршалы - они дали приказ, и теперь они отвечают за то, что Смоленск не освобожден. Значит, они и дураки, а Еременко умный.

Конев тоже умный - не поехать к Смоленску он не мог, иначе такие, как Мехлис, расстреляют. Поехал, но даже мер к тому, чтобы дезертиров остановить, не принял.

Спрятался в пустую будку, из которой ни поля боя не видно, ни связи ни с кем нет, и ждал, пока Еременко уедет из штаба армии и Конев сможет в него вернуться. И как только приехал Хмельницкий, Конев, вместо того чтобы организовать ему помощь в выполнении задачи другими частями и соединениями своей армии, тут же удрал с места событий - с поля боя. Не дурак, небось.

Думаю, что Толконюк по-другому оценил бы Конева, если бы знал, что в Центральном архиве министерства обороны в городе Подольске хранится документ, подписанный Коневым:

«Главкому Западного направления Маршалу Тимошенко. Представление. Командир 34 СК генерал-лейтенант Хмельницкий в бою показал неустойчивость, плохо руководил войсками, снят с занимаемой должности. Предан суду. 27.07.1941 г.»

То есть Конев поручил освободить Смоленск человеку, которого сам только что признал до такой степени негодным командовать, что только расстрелом можно эту негодность исправить. И, тем не менее, Конев оставил на него корпус - столкнул Хмельницкому боевую задачу вверенной Коневу армии, а сам, повторю, удрал.

Вот из-за таких мудрых полководцев мы и потеряли миллионы солдат. Ведь для боя нужно связать все войска воедино решениями командиров, но если этих решений нет, то нет и единого войска, а есть тысячи разрозненных батальонов, которые немцы щелкали как орехи даже тогда, когда в их танковых дивизиях, как вспоминает Гудериан, вместо 200 танков оставалось всего лишь четыре средних танка и шесть легких. Для разгрома советского батальона этого достаточно. Виноват ли в этом Сталин? Да, виноват. Если такие полководцы не были расстреляны перед войной, то как за это снимешь вину со Сталина? Ведь если бы он их расстрелял, то бабы новых нарожали бы. Бабам солдат нарожать трудно, потому что их много надо, а маршалов, особенно таких, - запросто!

И такая ситуация с малодушием советских полководцев продолжалась если не всю войну, то очень долго. Вот вспомните уже процитированные мною строки из воспоминаний Рокоссовского о начале Курской битвы: «У нас был Г. К. Жуков. Прибыл он к нам вечером накануне битвы, ознакомился с обстановкой. Когда зашел вопрос об открытии артиллерийской контрподготовки, он поступил правильно, поручив решение этого вопроса командующему фронтом».

Разберем ситуацию. Сотни тысяч снарядов были выпущены в сторону немцев в предположении, что они, изготовившись к атаке, уже подошли к линии фронта - вошли колоннами предбоевых порядков в пределы досягаемости советской артиллерии. А если разведка ошиблась, а если немцы собрались наступать не 5, а 6 июля? Снаряды были бы израсходованы по пустому месту и чем было бы встретить назавтра немецкий удар? При такой ошибке немцы могли бы и победить. Кто тогда бы был виноват? Правильно, Рокоссовский. Это же он принял решение открыть огонь. А поскольку, как мы уже знаем, Рокоссовский не ошибся, то кто является главным победителем в Курской битве? Правильно, Жуков! Он же там тоже был. А зачем он там был? Полководец нужен для принятия решения, а Жуков от принятия решения уклонился, тем не менее наши историки восхищаются: «Ах, Жуков, ах, демократ, мог бы сам решение принять, но от щедрот душевных Рокоссовскому его поручил!»

ТРЕНИРОВКА НЕМЦЕВ

В ходе войны с поляками немцы, имея армию в 5 млн. человек, потеряли 16 663 человека убитыми и пропавшими без вести. А американская армия, средней численностью в 2,5 млн. человек, в период 1984-1994 годов от несчастных случаев, не связанных с ведением боевых действий, потеряла 17 983 человека. То есть в войне с Польшей немецкая армия потеряла всего лишь примерно в пять раз больше, чем американская армия теряет безо всякой войны.

Но, тем не менее, немцы воевали, и немецкие генералы и офицеры оттачивали свое единоначалие - принимали собственные решения и издавали собственные приказы, и, поскольку противник был никчемный, то у немцев все получалось, и их уверенность в себе все возрастала и возрастала, а старшие командиры уверялись в гениальности Мольтке и самостоятельность нижестоящих командиров всеми силами укрепляли.

Далее была война с Францией. Французы, конечно, не поляки, но Франция была парализована тем, что осталась на континенте один на один с Германией, вдвое превосходившей ее численно, и французы не смогли найти в себе силы к сопротивлению. Французские офицеры честно пытались исполнить свой долг - каждый третий убитый в боях француз был офицером (во французской армии один офицер приходился на 22 солдата и сержанта).

Нанеся французам потери в 100 тысяч человек, немцы сами понесли потери в 45 тысяч, это было уже серьезнее, чем с Польшей, но не очень. И Мюллер-Гиллебранд, безусловно, прав - немцы перли к нам и тащили за собою почти всю вшивую Европу с исключительной «уверенностью в своих силах». Они действительно были профессионалами в хорошем смысле этого слова (сегодня называют себя «профессионалами», как правило, трусливые тупицы, не способные сделать порученное им дело, но умеющие «зашибить деньгу» на своей профессии).

И наши генералы стали в положение, описанное строчкой из песни Высоцкого: «Как школьнику драться с отборной шпаной?» А драться было надо - деньги до войны получали? Получали. Родину защитить обещали? Обещали. Ну, так надо было не только ножку на парадах тянуть да доносы на коллег в НКВД писать, надо было и военное дело попробовать изучить. Тогда не пришлось бы жаловаться на то, что комиссары, видишь ли, им воевать не давали.

Глава 6. КОМИССАРЫ

ЗАЧЕМ ОНИ БЫЛИ НУЖНЫ

Давайте разберем образный пример о прыжках с вышки в воду. Уподобим полководцев Красной Армии прыгунам в воду, которых, не обучив (вернее, обучив всяким ненужным глупостям), не потренировав в прыжках с маленькой высоты, сразу завели на десятиметровую вышку. Прыгать очень страшно. Не буду их сильно оправдывать - если тренировать их действительно было негде (войн не было), то уж теорию прыжков они могли изучить сами. Однако им было лень это делать и лень потому, что в жизни им не требовалось знать, как прыгать с вышки (знать военное дело) для получения вожделенных званий мастера спорта (генерала). И эту военную машину Советского Союза, в которой можно было стать генералом, не умея воевать, наши генералы создали сами. Именно такая она им очень нравилась и нравится до сих пор.

Но, повторю, 22 июня 1941 года немцы заставили их восходить на очень высокую вышку и прыгать. Очень высокую! Трусливые подонки еще на подходе к этой вышке сбежали (предали еще до войны), другие, увидев реальную высоту, сползли по столбам (сдались немцам в плен), третьи, толпясь на высоте, пытались заставить прыгнуть кого-нибудь вместо себя (уклонялись от принятия боевых решений) и только честные начали прыгать. Кто-то разбился после первого прыжка, кто-то сильно ударился и, повизгивая, скрылся на тыловой должности, а честные снова залезали и снова прыгали, пока не научились прыгать так, как немцы, и еще лучше.

Но заставлять прыгать только честных было бы очень несправедливо: давать подонкам прятаться за спинами порядочных людей - это предавать порядочных людей. Что делать? Выход довольно простой - нужно к каждому генералу поставить специального человека, который, во-первых, прыгая вместе с генералом, показал бы ему пример, а, во-вторых, столкнул бы генерала с вышки, когда тот начнет уж сильно малодушничать. Таких людей называли комиссарами.

Идея комиссаров ясна, а посему они появились впервые не в России. К примеру, в начале XIX века они были в армии США: «Комиссар - назначенный правительством в воинскую часть чиновник, в чьи обязанности входит следить за моральным и политическим духом военных».

И в России, как только советское правительство в 1918 году начало создавать Красную Армию, то сразу выяснилось, что призванные большевиками бывшие царские офицеры и генералы предают Советы и спасибо не говорят. Поэтому практически сразу же к ним начали приставлять комиссаров - людей, верных правительству. Поскольку в то время советское правительство было коалиционным, то первые комиссары были представителями обеих правящих партий, т.е. не только большевики, но и левые эсэры. Однако после измены левых эсэров и перехода всей власти в руки большевиков комиссары, само собой, были уже только коммунистами.

Надзор за командованием был главной функцией комиссаров, второй функцией была политическая воспитательная работа, т.е. комиссары должны были убедить всех, что перед Красной Армией поставлены справедливые и очень нужные народу цели.

Как казалось Правительству СССР, в 1937-1938 годах армию очистили от предателей, причем чистили армию не сотрудники НКВД, как это сейчас принято утверждать, а сами генералы, поскольку никакой НКВД не мог арестовать военнослужащего, если на это не давал разрешения его командир. Оставшимся генералам, проявившим себя на ниве борьбы с предателями, верили, посему в Правительстве СССР возникла эйфория доверия к генералам, и 12 августа 1940 года комиссары были упразднены. Технически - у конкретных комиссаров в армии была упразднена функция надзора за командным и начальствующим составом РККА и оставлена только функция воспитательной работы, в связи с чем эти люди стали называться уже не комиссарами, а заместителями командиров по политической части. Но это не единственная причина данной реорганизации на тот момент и не главная.

Два начальника - один официальный, а второй надзирающий за официальным - размывали ответственность за исполнение боевой задачи - становилось непонятно, кто из них конкретно отвечает за поражение. Командир мог перекладывать ответственность на комиссара по принципу: «Я-то командир замечательный, да вот дурак-комиссар мне не так приказал, почему задача и не была выполнена».

Таким образом, наличие комиссаров, так сказать, официально уничтожало единоначалие (уверен, что его и без комиссаров тоже не было, а уж с комиссарами его не было в квадрате). А без единоначалия невозможно в творческом процессе боя задействовать творческий потенциал всех командиров.

Но началась война, и почти сразу же выяснилось, что единоначалия в РККА как не было, так и нет, а начальствующий состав Красной Армии в очень большой своей массе сдает немцам и солдат, и страну (как они сделали это и в 1991 году). Кто-то из подлости, кто-то из трусости и малодушия, кто-то по всем причинам сразу. Советскому правительству деваться было некуда: пришлось плюнуть на декларируемое генералитетом единоначалие и вновь ввести надзирающих комиссаров. Сделано это было через три недели после начала войны, и просуществовали комиссары несколько больше года - до 9 октября 1942 года, когда комиссары в армии были вновь упразднены (на флоте чуть позже), на этот раз навсегда.

Должность комиссара - это не более чем должность, она не делает человека ни лучше, ни умнее, ни храбрее. Конечно, она обязывает, но все же все зависит от конкретного человека. Попадет на эту должность умный храбрец, и эта должность будет сиять, попадет алчный урод - и должность превратится в его кормушку и только. «Не место красит человека, а человек место» - банально, но напомнить эту поговорку будет к месту. И Лев Захарович Мехлис был идеальным комиссаром, что, в общем-то, и являлось причиной, за что его так ненавидели многие наши полководцы. Для них он являлся слишком большим упреком в подлости, трусости, малодушии и тупости.

ХРАБРЕЙШИЙ ИЗ ХРАБРЫХ

Мехлис родился в Одессе в 1889 году, окончил 6 классов еврейской школы, работал конторщиком, в 1907 году вступил в сионистскую партию «Паолей Цион» («Рабочие Сиона»), но вскоре из нее вышел - был слишком умен, чтобы быть расистом или националистом. В 1911 году был призван в царскую армию во 2-ю гренадерскую артиллерийскую бригаду. Через год стал бомбардиром, а в дальнейшем, судя по погонам на старой фотографии, взводным фейерверкером, т.е. имел максимальный унтер-офицерский чин, и прослужил он в армии до 1918 года. В январе 1918 года демобилизовался, вступил в партию большевиков, которая в 1919 году и посылает его комиссаром в действующую армию. И в Красной Армии Мехлис начинает обращать на себя внимание, прежде всего своим бесстрашием.

Сначала он был комиссаром запасной бригады, расквартированной в Екатеринославе. А 10 мая 1919 года этот город внезапно захватили банды Григорьева, изменившего советскому правительству. Мехлис с двумя десятками бойцов пробивается из города, встречает идущее подкрепление, возглавляет его и, несмотря на контузию, два дня дерется с григорьевцами, пока не выбивает их из Екатеринослава. Затем он становится комиссаром 2-го интернационального полка в 14-й армии красных, и полк отличается в боях с деникинцами во многом потому, что комиссар постоянно находился или в боевой цепи, или в разведке.

Это предопределило назначение Мехлиса комиссаром в 46-ю дивизию. Эта дивизия была на тот момент, скорее, партизанской и анархической, нежели дивизией регулярной армии. Как пишет Ю. Рубцов, ознакомившись с документами, в этой дивизии «коммунистом называть себя было рискованно». Тем не менее Мехлис подчиняет себе дивизию и делает это единственно возможным способом - собственной храбростью. Ею он смущал даже отчаянных бандитов. Рубцов пишет:

«Тяжесть руки нового комиссара в дивизии почувствовали тут же. Прежде всего были укреплены политотдел, особый отдел и ревтрибунал, отстранены от должностей командиры и политработники, относительно которых появилось сомнение. Вместо них Лев Захарович назначил «проверенных» людей. По отношению к «изменникам, шкурникам и трусам» действовал жестко...

В 406-м полку орудовала «шайка бандитов» во главе с комбатом С. Тот убил командира полка и занял его место. Вмешательство комбрига результата не дало. Тогда в полк приехал Мехлис. В халупе у С. он обнаружил настоящий бандитский притон - пьянка, разгул, полуобнаженные женщины... Не терпящим возражения голосом предложив всем покинуть помещение, политком остался с глазу на глаз с С. и потребовал назвать сообщника по преступлению. Стрельбы не было, за оружие, конечно, хватались, друг другу угрожали. Отдадим должное Льву Захаровичу: прояви он слабость - головы бы ему не сносить. А так С, отступив перед волевым напором комиссара, сдался и даже без конвоя был препровожден в штаб, где его и арестовали».

Заметьте, что начальники Мехлиса в это время мало ценят его политические способности, но зато ценят в нем то, чего им, скорее всего, самим недоставало и что в тот момент было нужнее всего, - знание военного дела.

«Мехлис - человек храбрый, способный во время боя внести воодушевление, стремится в опасные места фронта, - так характеризовал его в августе 1919 года политотдел 14-й армии. - Но как политком не имеет политического такта и не знает своих прав и обязанностей».

...Тов. Мехлис прежде всего боевой «солдат» и энергичный работник. Отсутствие такта и упрямство значительно уменьшают его достоинства как комиссара, ввиду чего работать с ним тяжело. Политического, «комиссарского» опыта, необходимого комиссару дивизии, у него нет, почему в работе его наблюдаются некоторые ненормальности (культ шомпольной расправы самих красноармейцев над провинившимися товарищами). Тем не менее при всех его недостатках можно сказать, что Мехлис по сравнению с комиссарами других дивизий, насколько я их знаю, - удовлетворителен благодаря общему уровню своего развития, энергии и знанию военного дела...»

Поясню тому, кто не знает, что в устах начальника слова «не имеет политического такта» на русский язык переводятся как «осмеливается говорить начальству правду в глаза», но избавиться от Мехлиса начальство не решалось, поскольку 46-я дивизия на глазах наращивала боеспособность, в том числе и за счет того, что в ней солдаты пороли шомполами своих трусливых товарищей на глазах комиссара. Рубцов так пересказывает прочитанные в архивах документы:

«Южный фронт был переименован в Юго-Западный, 46-я стрелковая дивизия перешла в состав 13-й армии, весьма ослабленной в предыдущих боях. Центральные власти позаботились о том, чтобы накануне решающих, как тогда хотелось верить, боев фронт получил необходимое пополнение.

На армию возлагалась задача не допустить отход армейского корпуса генерала Я. А. Слащева в Крым и разгромить его в Северной Таврии. Но перехватить белых не удалось. К 24 января только одна 46-я дивизия вышла к Перекопскому и Чонгарскому перешейкам. Вначале она смогла даже взять Перекоп и Армянский базар (Армянск), правда, за это пришлось заплатить очень большую цену. В частности, 407-й стрелковый полк потерял убитыми, ранеными и пленными до 70 процентов личного состава.

...Комиссар батальона в дни боев с Врангелем, входившего в состав 46-й дивизии, поведал, как благодаря Льву Захаровичу белым оказалось неуютно за чонгарскими укреплениями и Сивашом: «Тов. Мехлис нашел речушку Чонгар, впадавшую в Сиваш. Речушка была замерзшей, через нее он переправил часть 137-й бригады. Часть зашла в тыл врага, захватила штаб белых с генералами, 18 орудий, несколько десятков пулеметов, огромное количество винтовок и боеприпасов...»

Продвинуться в глубь Крыма на плечах противника, однако, не удалось. Генерал Слащев, собрав все резервы, оттеснил красную дивизию за перешеек. После дополнительной подготовки части 13-й армии в начале марта попытались наступать вновь, даже прорвали оборону на Перекопском перешейке, но были опять отброшены.

О драматизме тех давних событий Льву Захаровичу неожиданно напомнил - почти четверть века спустя - его сослуживец по 46-й стрелковой капитан И. Бахтин. В феврале 1943 года он рискнул написать члену Военного совета Волховского фронта Мехлису: «Помните ли вы, дорогой генерал, такой же тающий февраль между Юшунем и Армянским базаром в 1920 году и наши две одинокие фигуры, ведущие огонь по слащевской коннице, пока наши отступавшие части не опомнились и не залегли в цепь вместе с нами?»

...благоприятный момент для разгрома сосредоточившихся в Крыму войск генерала Врангеля в начале 1920 года был упущен. Белые не замедлили этим воспользоваться. Накопив к весне силы, в середине апреля они нанесли удар по соединениям 13-й армии. 14 апреля южнее Мелитополя, в районе деревни Кирилловки, с моря был высажен десант - Алексеевскии пехотный полк и Корниловская артбатарея. Противник стремился перерезать железную дорогу Мелитополь - Большой Утлюк, по которой шло снабжение всей 13-й армии. Все это происходило в непосредственном тылу 46-й дивизии.

Новый ее начальник Ю. В. Саблин и возглавил уничтожение десанта. Ему удачно «ассистировал» Мехлис. Сформированный комиссаром отряд из частей Мелитопольского гарнизона и вооруженных рабочих остановил десант, а затем отрезал ему пути отхода. Спешно переброшенный 409-й полк защитил железную дорогу. Лишь ценой больших потерь остаткам врангелевского десанта удалось вдоль побережья прорваться со стороны Арабатской стрелки к Геническу, в тыл 411-го полка. На улицах города оставшаяся часть десантников была ликвидирована.

...Не растерялся Мехлис и при наступлении алексеевцев. Узнав, что 411-й полк, которому белые вышли в тыл, отступает, он скачет навстречу бегущим, «приводит полк в чувство» и ведет его в контратаку. У противника явный перевес - броневики, сильная конница, теснящая красную пехоту в открытой степи. И все же белые не устояли.

Комиссар дивизии, как докладывал начдив Саблин в Москву, «все время находился в передовых цепях, увлекая вперед в атаку красноармейцев своим личным примером». Чему-чему, а пулям Мехлис действительно не кланялся. В цепи, бывало, ходил он и спустя двадцать лет - кстати, тоже в Крыму, - неся на шинели знаки различия армейского комиссара 1-го ранга.

Еще в разгар боя комиссар почувствовал резкий удар в левое плечо. Обездвижела, налилась болью рука. Но Мехлис из боя не вышел, пока Геническ не оказался в руках своих. В госпитале потом определили - сквозное ранение ружейной пулей левого плеча со значительным раздроблением кости.

18 апреля, на следующий день после боя, Саблин и Мехлис получили из Реввоенсовета армии телеграмму о том, что они представлены к награждению орденом Красного Знамени».

Судя по всему, Мехлис очень равнодушно относился к наградам, Рубцов дал в книге несколько десятков фотографий Мехлиса времен Отечественной войны и послевоенных, и среди них нет такой, которая чуть ли не обязательна для всех наших генералов - со всеми орденами, медалями и значками на груди. В лучшем случае у Мехлиса орденские планки, а то и просто значок депутата Верховного Совета СССР. И этот орден за разгром алексеевцев в 1920 году Мехлис получил только в 1928-м.

Долечивался Мехлис в Реввоенсовете Юго-Западного фронта, а «22 июля 1920 года Сталин подписал документ, гласивший: «Состоявшему для поручений при РВС ЮЗ тов. Мехлису. С получением сего предписывается Вам отправиться в Ударную группу Правобережной Украины на должность Комиссара означенной группы», - сообщает Рубцов. И далее - «Ударной группе в готовившемся контрнаступлении отводилась важная роль - она должна была нанести главный удар с правого берега Днепра на Перекоп. Поэтому командование позаботилось о значительном пополнении ее силами и средствами. Накануне боев войска группы насчитывали свыше 14 тысяч штыков и 600 сабель при 44 орудиях, получив тройное преимущество над противником. Расширился, таким образом, и масштаб деятельности Мехлиса - ему еще не приходилось осуществлять политическое руководство такой массой людей.

Форсирование Днепра началось в ночь на 7 августа. Как описывал один из биографов Мехлиса (иных свидетельских или документальных подтверждений тому нет, но, зная характер комиссара, нетрудно в это поверить), именно Лев Захарович возглавил передовой отряд. Уже в первой половине дня переправа была успешно осуществлена, и в районе Каховки захвачен плацдарм, где под руководством известного военного инженера Д. М. Карбышева сразу же стали возводить оборонительные сооружения. Это оказалось тем более важным, что через пять дней противник вынудил Правобережную группу начать общий отход к Каховке. Здесь, опираясь на оборонительные сооружения и постоянно укрепляя их, красные сумели остановить врага. Каховский плацдарм стал тем камнем преткновения, о который разбились все усилия Врангеля на этом операционном направлении.

Но это стало ясно потом, а пока развернулись упорные бои. Чтобы враг не сбросил красных в Днепр, предстояло намертво зарыться в землю, построить мощные инженерные сооружения.

...5 сентября врангелевцы перешли в наступление, предприняв попытку овладеть Каховским плацдармом. Они ввели в бой Корниловскую пехотную дивизию, поддержанную танками и артиллерией. Благодаря хорошо организованной в артиллерийском отношении обороне враг не прошел. В отражении атаки участвовал и Мехлис: «Как опытный артиллерист, он стал у одного орудия сам и приказал батарее открыть беглый огонь по остальным танкам».

Вот это все написал о Мехлисе приобщившийся к демократическим ценностям Ю. Рубцов, а далее он во всей книге занудно разъясняет читателям, что Мехлис ничего не понимал в военном деле и всю жизнь занимался только доносами. Разъясню ему самому: по мнению его, «приобщившегося», ничего не понимал в военном деле человек, который:

- руководил боями по освобождению Екатеринослава от григорьевцев;

- организовал бои 2-го интернационального полка с деникинцами;

- сколотил партизан 46-й дивизии в боеспособное соединение;

- первым с этим соединением ворвался в Крым в январе 1920 года;

- разгромил алексеевский десант;

- удержал от врангелевцев Каховский плацдарм.

Мехлис имел уникальный опыт по формированию соединения и командованию им в наступательных и оборонительных боях с исключительно сильным противником той войны. Ведь генерал-лейтенант Я. А. Слащев, с которым дрался Мехлис, считался наиболее талантливым генералом Белой армии, а когда в 1921 году его простили и он вернулся из эмиграции в Советский Союз, то он до своей смерти в 1929 году преподавал тактику на Высших командных курсах «Выстрел».

И если Мехлис, бившийся со Слащевым, в военном деле ничего не понимал, то кто понимал - Г. К. Жуков? Командир эскадрона, отличившийся в «ликвидации антоновщины и кулацких банд», - как пишет о нем энциклопедия «Гражданская война и военная интервенция в СССР». Или A. M. Василевский, дослужившийся в Гражданскую войну аж до помощника командира полка и опять-таки отличившийся «в борьбе с бандитизмом»? Или Тухачевский, из-за маразма которого была проиграна война с поляками и которому даже для подавления крестьянского мятежа на Тамбовщине потребовались отравляющие газы?