Константин Зыканов, сотрудник прокуратуры, Ганцевичи. До Ганцевичей поехали через Барановичи

До Ганцевичей поехали через Барановичи. Для тех, кто не в курсе, объясняю: Ганцевичи — это такой поселок, рядом с которым находится РЛС «Волга» — станция системы предупреждения о ракетном нападении — такое здоровенное железобетонное здание, на котором установлена под острым углом не менее здоровенная антенна, смотрящая, естественно, в сторону Запада — то есть прямо на Алоизыча, чтоб он ковриком подавился, гад. Как сказал подполковник-«эртэвэшник» (он, естественно, позже раскололся, что об антеннах знает лишь то, что с их помощью можно ловить телепередачи), офицеры со станции заявили, что нужна она будет не раньше, чем у немцев залетают «ФАУ-2», если залетают, конечно, — отслеживать самолеты типа «Мессершмитов», «Юнкерсов» и прочих «Хейнкелей» станция не могла — тем паче в непосредственной близости — низковато летают. Но немцы-то об этом не знали! Надо отдать им должное — видимо, после того как один из недобитых птенцов Геринга углядел такое чудо света, гансы догадались, что эта хрень может иметь какое-то отношение к их попаданию в за., в большую черную дыру в плане господства в воздухе. Так как посылать к станции разведчиков (говорят, даже «Ю-86» не пожалели, не говоря о прочей мелочевке) оказалось делом неблагодарным — дивизион «Буков» с «Шилками» в придачу, плюс еще извлеченные из какого-то загашника «стрелы», сделалиподлет к ней на дистанцию снимка недостижимой мечтой идиотов, — немцы решили в лучших традициях Сашиного младшего брата (я о том Саше, который в царя бомбу бросил, а не о капитане Кулькине, как вы могли подумать) пойти другим путем, то есть направить для изучения артефакта «бранденбуржцев». Как мы позднее выяснили, их выбросили с нескольких «тетушек Ю» сразу за линией фронта, которую «тетушки» (быстро все-таки учатся, гады) прошли, едва ли не цепляя колесами шасси за верхушки деревьев, потом поднялись на высоту около четырех сотен метров — и сбросили диверсантов. Обратно, конечно, «тетушки» вряд ли вернулись — «а ля гер, ком а ля гер». Но по порядку. Первым шел колесный БТР — по-моему, «восьмидесятый», но точно я не уверен — темно было, однако. За ним — мы в кунге «МАЗа». Мы — это наша команда и примкнувший к нам Старый, он же — Саша, он же — капитан Кулькин. Как рассказал Империалист мне и, естественно, ребятам, с которыми я его познакомил, Сашу выдернули из глубокой (не подумайте ничего плохого) запасной категории, повесили 4-ю звездочку и своим ходом отправили в Минск — принимать под команду то подразделение, которое ему соблаговолят всучить Папы с Большими Звездами. Всучили. Взвод студентов с 3-го курса БГУ — этих прямо с экзамена загребли. Ну, не совсем загребли — как сказали студенты, у них принимали экзамены настолько злобные преподы, что они предпочли толпой отправиться к начальнику военной кафедры и заявить о желании бить врага сначала на своей, а потом — на его, врага, территории. Седой полковник аж всплакнул — а мы поняли, что Сашин взвод состоит из тридцати раздолбаев. Оказывается, в Белоруссии сделали очень умный ход — решили, что молодые и умные головы в новых реалиях ценнее в тылу и ввели для студентов технических специальностей бронь — до момента несдачи сессии, естественно. С другой стороны, в наших условиях взвод раздолбаев — это гораздо лучше, чем взвод мальчиков-ботаников, или, не дай бог, девочек-снегурочек. Когда это воинство было вручено Саше — он натурально офигел, но как специалист в области рекламы и к тому же — бывший солдат стройбата, два бойца которого, как известно, заменяют экскаватор, был морально готов даже к такой неожиданности. Другим следствием добровольчества студиозов и Сашиных связей явилось то, что вновь сформированное подразделение попало не в ряды белорусской «непобедимой и легендарной», а было прикомандировано к центральному аппарату республиканской кровавой гебни как потенциально надежный и преданный делу Лука… гм-м… короче, просто делу, отряд «партизан». А оттуда — передано к нам. Так что сейчас часть студентов составляла экипаж и десант БТРа — он тоже был с кафедры, а часть — сидела в кунге вместе с нами, уважительно прислушиваясь к разговорам Пап с Большими Звездами. Кстати, Сашу наши Большие Звезды абсолютно не смутили — все-таки опера и следователи — не строевая косточка, поэтому все общение проходило на «ты» и без чинов. Ребят больше всего заинтересовало то, что еще на форуме мы обсуждали что-то напоминающее нынешние события, правда, там масштабы были поменьше — из более-менее близкого к нам временного интервала переносились области, или время переноса всей страны было не совсем э-э-э… правильным — все-таки 1953-й и 2010-й — это разные эпохи. Обсуждение проходило эмоционально, порой на повышенных тонах — собачились, короче, покруче, чем на форуме, — сказывалось отсутствие самых бескомпромиссных и самодурствующих модераторов Рунета — интересно, кстати, где сейчас Командир Заградотряда? Может, китайцев с японцами двумя пулеметами сдерживает, тщательно следя, чтобы стволы не перегревались? Не обошлось и без обвинений в нашу с Сашей сторону — мол, накаркали, вороны. Мы вяло отбрехивались в стиле «что, и часовню тоже я?» — сказывалось, что и он, и я, как и все присутствующие, за исключением студентов, не спали уже сутки — да и алкоголь еще не выветрился. Солнышко уже встало достаточно высоко — но, в конце концов, оно не помешало нам уснуть.

Сладкий сон в летнюю ночь (точнее, утро) был прерван самым жестоким образом — вскоре после того, как мы проехали Барановичи, заправились и повернули на юго-восток, нас разбудили взрывом гранаты под колесами БТРа и автоматными очередями из незнакомого оружия, впрочем, тут же перекрытыми гулким буханьем «КПВТ» и трещоткой «ПКТ». По бронированному кунгу тоже зацокали пули — но тщетно: грузовик резко затормозил, и мы посыпались из кузова.

По большому счету, спасло нас только то, что немцы были хорошо подготовленными профессионалами — в своих реалиях, естественно. То есть они знали, что «броневик» можно угробить гранатой, брошенной ему под колеса, что «броневик» может стрелять только из одного-двух пулеметов и что грузовик с пехотой должно поливать изо всех не отвлеченных на бронемашину стволов до полного изрешечения кузова — причем без особого риска для себя, любимых. Так что когда: во-первых, БТР не взорвался, во-вторых, ответил им огнем не только двух пулеметов, один из которых оказался весьма неприятного калибра, но и огнем восьми автоматов (редиски сидели с обеих сторон дороги), а кузов грузовика упорно отказывался прошиваться пулями от ППД, немцы, наверное, почувствовали себя кисло. Еще кислее они почувствовали себя после того, как в их пулеметчиков, казалось бы, надежно укрытых от ответного огня за стволами толстых поваленных деревьев, Вова и руоповец Игорек, вспомнив чеченский опыт, быстро засандалили двумя «мухами». Видимо, эти немцы еще не сталкивались с частями белорусской армии — и о возможностях «шайтан-трубы» ничего не знали. Мы с Андрюхой благоразумно остались в кунге — не с нашими «ПМ» воевать против автоматов. А студенты-партизаны оттягивались вовсю: вместе с нашими они залегли под «МАЗом» и поливали окрестные кусты из «калашей» от всей души. У оперов «калаши» были с подствольниками — и это стало очередной неприятностью для «Бранденбурга» — сомнений в том, кто пытается гнусно наехать, у нас не было. Короче говоря, не готовые к такому развитию событий немцы предприняли очередной грамотный ход — то есть стали сматывать удочки, что не осталось не замеченным Михалычем. С криком: «Живьем брать, демонов!» он попытался возглавить группу преследования, но тут же был сбит с ног капитаном Кулькиным.

— Ложись, идиот, подстрелят!

— Нам хотя бы одного взять надо, — пытался отбиваться от Старого Михалыч, которого Саша цепко держал за берцы.

— Да после гранат, может, кто-то остался, а в лесу за ними бегать — точно пулю словишь.

Михалыч, немного подумав, прекратил попытки извлечения своих ног из рук капитана.

Дав немцам время не только смотать удочки, но даже разобрать их на колена и упаковать в чехлы, мы занялись осмотром мест, где должны были лежать немецкие пулеметчики. Студенты оцепили «место происшествия», а экипаж БТРа, немного отошедший от «кайфа», полученного в результате взрыва гранаты, связался с Ганцевичами по рации. Зачем? Тут все просто: особист подсказал, что на базе есть вертолетная площадка, куда намедни прилетел «крокодил», и вертолетчики, наверное, не откажутся поохотиться за диверсантами, раз уж их лишили возможности погоняться за «панцерами». Так оно и оказалось — пока мы прочесывали окрестности, над нами с ревом прошла «вертушка», ощетинившаяся «НУРСами». Через пару минут откуда-то из лесу, справа от дороги, донеслись раскаты взрывов и грохот пушечных очередей — видать, летуны кого-то прищучили. Группа, ушедшая влево, осталась незамеченной.

Первого фрица нашел Вовка — нюх у него, наверное. Будет время — расскажу, как он вдвоем с приятелем из э-э-э… другой структуры задерживал чеченского террориста в Питере. Ну, может, не сейчас расскажу — но лет эдак через десять — точно. Одним словом, Вова набрел на контуженное взрывом «мухи» тело второго номера, стоявшего слева от дороги «Дегтярева». Почему «Дегтярева»? И почему второго номера? Потому, что немец был в форме Красной Армии и носил два треугольника в петлицах, и потому, что рядом с ним валялся не до конца набитый диск. А головкой-то его о дерево хорошо приложило — вон уже синие круги под глазами нарисовались, ЗЧМТ — гарантирована.

— Протокол писать будем? — прикололся Игорек.

— Ага. Щас, только понятых в лесу отыщем — и вперед, — саркастически ответил Андрей.

Мы со Старым переглянулись: и почему дядя Саша живет в Москве? В конце концов, эксперт бы нам не помешал — не сейчас, конечно, но потом — всяко может быть. Надо бы связаться с ним по мылу, если инет заработает. Еще два немца оказались мертвыми, как не попавшее под топор папы Карло полено — в том смысле, что им оторвало, по-моему, все — от носа до «гвоздика». Третий немец — еще один «второй номер» — был жив, но судя по всему — ненадолго. Тем не менее студенты вкололи ему «дурь» из шприц-тюбика (и куда только наркоконтроль белорусский смотрит), перевязали (видела бы эту перевязку моя жена — удавила бы) и вместе с первым полудохликом надежно принайтовили к крыше БТРа. Наши потери, кстати, оказались на редкость невелики — кроме слегка оглушенной гранатой «мазуты» из бронетранспортера, пули поймать умудрились всего трое ребят из тех студентов, что ехали с нами в кунге, — и то легко: не зря все-таки Старый настоял на том, чтобы мы все ехали в касках и брониках — вот что значит умудренный жизненным опытом и рассудительный человек. Хуже пришлось Сереге — второму бэхаэсэснику: он словил «дуру» филейной частью тела и теперь, лежа на пузе рядом с «МАЗом», отчаянно матерился.

— Ну что, вроде закончили осмотр? Пора двигаться? — спросил Андрей.

— Вроде да. Только куда-то урки пропали. Куда их твой увел? — поинтересовался я у Володи. Его коллега вместе с двумя операми розыска вскорости после окончания нашей «стрелки» с «Бранденбургом» уструячили куда-то в «сторону моря», как тот южнокорейский «Боинг».

— Не знаю, щас по рации свяжусь, — ответил Вовка и связался.

— Через пять минут будем, — ответил Коля, который коллега, — мы тут кой-чего нарыли.

То, что было нам предъявлено через пять минут, заставило нас собраться в тесный кружок (собрались все одиннадцать человек, включая Старого, — вокруг лежащего Сереги). Ребята нашли в лесу еще одного дохлого ганса. А у трупика нашли пистолет, который и изъяли «как учили» — нежно, двумя пальчиками — ив пакет полиэтиленовый. Угадайте, почему? А потому, что изъятым пистолетом оказалась «беретта-92» под патрон 9X19 «парабеллум». Выпуск этого ствола начался только в семьдесят втором году. 1972-м, естественно.

Сложностей с помещением для работы на станции не возникло. После того как нашу группу расселили по двум двухкомнатным номерам в имевшемся на базе домике для размещения «крючков», а одного из Гансов привели в пригодное для проведения следственных действий состояние (второй, к сожалению, все-таки откинул копыта по дороге). Нам отвели то, что и должны были отвести для работы такой, как наша, в условиях, приближенных к боевым, — то есть комнату в бункере. Ну не могут же сатрапы вести допрос вражеского шпиона в каких-то других, более цивилизованных условиях? Традиция, понимаешь, а традиции надо уважать. Хотя, если честно, бункер оставлял гораздо менее гнетущее впечатление, чем следственные кабинеты «Крестов» или «Четверки» — озаботиться прикручиванием к полу столов и стульев на базе, видимо, никому не пришло в голову. Кроме того, отведенное нам помещение ранее по своим функциям являлось чем-то вроде камбуза — судя по наличию в нем холодильника, морозильной камеры и микроволновки, а также некоторого продуктового запаса. Другого, более подходящего, помещения не нашлось — на выбор была либо комната для сна, либо комната для приготовления пищи — все другие подземелья РЛС были напичканы всяческой аппаратурой, и тащить туда немца было незачем. Старый, кстати, в подготовке этого действа не участвовал — он был по горло загружен проблемами размещения на базе своих бойцов — все-таки тридцать не служивших ранее парней двадцати лет от роду — это та еще головная боль.

В допросе первенца хотели принять участие все — в основном по принципу, достаточно четко сформулированному в незабвенном мультфильме «Тайна третьей планеты»: «А хотите, я его стукну — и он станет фиолетовым. В крапинку». Но мы с Андрюхой твердо решили соблюдать нормы приличий, в смысле — процессуальные нормы. Ну — или почти. Все-таки найти в местных условиях адвоката в порядке 49-й было несколько затруднительно, да и с переводчиком, возможно, пришлось бы напрягаться. Однако, к нашему счастью, вторая проблема отпала сама собой — немец оказался вполне себе русскоговорящим. Вова как старший из фэйсов сказал, что он это зрелище пропустить не может в силу своих функциональных обязанностей, и нам пришлось с ним согласиться. Остальные торчали из-за полуоткрытой двери, являя собой картину, олицетворяющую стихотворение неизвестного прокурора из УСО. Вы не слышали об этом, без сомнения, выдающемся литературном произведении? Сейчас я вам его процитирую. Называется «Речь подсудимого»:

Я стою тут весь пушистый,
Хоть тянул два раза срок.
А судья мне, как билетик, —
Вдруг счастливый номерок.
Ты проникнись, заседатель,
Посочувствуй, прокурор.
Расскажу вам честь по чести:
Не грабитель я, не вор.
Я не бил в квартире тетю,
И вещей ее не брал.
Что ж на следствии признался?
То с испугу все наврал.
Бил меня оперативник —
Бил со страшным злым лицом.
Стыд, что органов сотрудник,
Оказался подлецом.
Он пинал меня часами,
И давил, давил, давил,
Скрежетал зубами страшно,
Словно нильский крокодил.
Я ж хотел еще и раньше,
Рассказать, какой он зверь.
Но при каждом из допросов
Он мне рожи строил в дверь.
Мое алиби железно,
Хоть Витек и наркоман.
Но мой кореш любит правду,
Невзирая на дурман.
Помню я, в тот день мы пили.
Знать, других не было дел.
Как, и Витьку посадили?
Что творится — беспредел…

Что творится — беспредел…

Что творится — беспредел…

Именно так все и началось. Возмущению младшего сержанта Алексея Федоровича Фролова, 1921 года выпуска, уроженца г. Буй Костромской области, холостого, сына Пелагеи Евграфовны Фроловой, проживающей в г. Буй, призванного Буйским РВК, имеющего 1 — ю группу крови, не было предела. В качестве документа, удостоверяющего его личность, он силился предъявить уже изъятый у него медальон с двумя экземплярами заполненных вкладышей, в которых мы все, что он пытался нам поведать, прочитали самостоятельно — еще по дороге. Немца подвела немецкая аккуратность. Суть в том, что на бланке вкладыша, отпечатанного типографским способом, стояла дата его выпуска — 1937 год. Но Володя, нечаянно интересовавшийся еще в своей спецшколе вопросами подтверждения личности военнослужащих в зоне боевых действий, объяснил нам, что с марта 1941 года бланк вкладыша был другим. То есть у нашего «клиента» медальон был новый, а вкладыш в него — старый. Кто-то, может быть, на это бы и купился — мол, что было, то и выдали. Но не я. — Значит, зовут тебя Алексей, ты — боец… Ну, пока не важно, чего именно ты боец.

Я снял трубку стоявшего на столе внутреннего телефона и связался с дежурным по части.

— Дежурный по части капитан Хурбурмыркин — как и в случае с пилотом, разобрать фамилию было сложно, поэтому пришлось общаться почти официально:

— Товарищ капитан, это следственная группа беспокоит. У вас в части есть склад?

— Конечно, есть, товарищ следователь.

— А на складе есть бланки заявок на отпуск неважно чего?

— Так точно, есть.

— А не могли бы вы поручить отобрать несколько образцов бланков и направить бойца к нам, в застенки, с этими образцами?

— Сейчас сделаем.

Алексей недоумевающе смотрел на меня — наверное, никак не мог понять, с кем он беседует, почему его не бьют и где, в конце концов, жид-комиссар. Одновременно с недоумением он косил лиловым глазом (нет, нет — никаких незаконных методов — во всем виновата контузия) на россыпью лежащий на столе Вовкин «Парламент» — пачку мы, от греха подальше, на стол не выкладывали — на ней было слишком много информации, не предназначенной для неокрепших арийских мозгов — начиная от страны, Минздрав которой в последний раз предупреждает, заканчивая местом изготовления этого самого «Парламента».

— Закуришь? — спросил Андрюха, традиционно выступая в роли «доброго» следователя.

Алексей сглотнул слюну. Вова вставил ему в рот сигарету — руки допрашиваемого во избежание эксцессов были надежно скованы «браслетами» за спинкой стула — и дал прикурить. Блин, ну всему этих фэйсов учить надо! Видели бы вы «Лешины» глаза в момент, когда он прикуривал от пьезозажигалки! Я посмотрел на Вову пристальным взглядом в стиле «еще раз — ив глаз», тот смущенно сказал «Упс!» — чем привел пленника в еще более задумчивое состояние — видимо, значения слова «Упс» он не знал и теперь судорожно перебирал в голове список возможных расшифровок.

Тем временем к нам, пошептавшись о чем-то с операми на входе, зашел боец, притащивший кучу всяческих бланков заявок на отпуск того и сего.

— Ну, Леша, смотри. Вот этим бланкам, — показал я на разложенные веером на столе бумаги, — по два-три года. Видишь, какого они за это время стали цвета?

Бланки, естественно, были желтые — это выдающаяся особенность хранения бланков в России со времен царя Гороха. Даже будучи упакованными в плотную оберточную бумагу, они ЖЕЛТЕЮТ.

— А теперь посмотри на свою ксиву, — я помахал перед его носом вкладышем, извлеченным из медальона. Бумага, выпущенная не позже 1937 года, была БЕЛОЙ. Не просто белой — идеально белой. — Так что, друг сердешный, давай договоримся так: ты не будешь тратить свое и наше время. Я человек от природы ленивый и крайне не люблю тратить свое время на очевидные вещи. Поэтому предлагаю тебе следующее: ты сейчас быстренько рассказываешь нам все, что нас интересует, а мы — я сделал рукой жест, призывая в свидетели всех присутствующих, позаботимся о том, чтобы самый гуманный в мире военный трибунал отнесся к тебе с безграничной гуманностью — в рамках возможного, конечно.

Офигевший от прокола, допущенного его шефами при решении вопросов легализации в тылу РККА, Алексей, тем не менее, решил немного пободаться — правда, уже в другом ключе.

— Хорошо. Я признаю, что являюсь военнослужащим германской армии. Я — ефрейтор Алекс Красовски, 800-й полк особого назначения. Я являюсь военнопленным и требую, чтобы со мной обращались подобающим образом.

Интересно, он что — считает нас идиотами? Военнопленным он мог бы считаться, если бы был одет в немецкую военную форму и носил знаки различия, предписанные его званием. Неужели он думает, что мы (то есть наши предки) такого не знали? Но раз он решил придерживаться такой линии защиты — значит, у него есть аргументы в пользу такой линии. Так что мы поиграем по-своему.

— Вот здесь, дорогой ефрейтор, вы сильно ошибаетесь. Во-первых, ваш полк начал действовать на нашей территории еще ДО войны — и, следовательно, является не воинской частью, а БАНДОЙ. А вы как член БАНДЫ несете ответственность за все ее действия, даже если в них не участвовали лично. Кроме того, к вам вполне применима такая статья, как терроризм. В условиях военного времени — «вышка». Что такое «вышка» вам, надеюсь, рассказывали?

— Рассказывали, — ответил немец, гордо вздернув подбородок, — смерть от пули — почетная смерть, и я, как солдат, готов умереть за рейх и фюрера.

— А разве кто-то говорил о пуле? — вступил в дело «добрый» Андрюха. — Видишь ли, в чем дело, Алекс. Не знаю, что тебе говорили твои шефы про возможное предназначение объекта, которым вы столь настойчиво интересовались, но они в любом случае сильно ошиблись в своих предположениях. Смотри сюда. — Андрюха открыл холодильник, достал оттуда пачку сосисок, очистил четыре штучки от целлофановых оберток и, положив на пластиковую тарелочку, засунул сосиски в микроволновку, выставив таймер на две минуты. После чего — нажал кнопку.

Немец, тупо наблюдая за этими манипуляциями, силился понять, какое отношение сосиски имеют к особенностям работы их цели. Тем временем кожура сосисок начала лопаться, они стали набухать и источать очаровательные запахи. Блин, с этой работой, как всегда, забыли перекусить — недаром язва — профессиональная болезнь следователей. Микроволновка, завершив процесс, звякнула, и Андрюха извлек из нее тарелку с ароматными изделиями белорусского пищепрома, после чего оделил сосиской всех и каждого — включая немца. К сосиске он присовокупил по кусочку батона. Немец, видимо, не менее голодный, чем мы, рефлекторно потянулся к сосиске с хлебом ртом (сейчас, наверное, еще пива и капусты потребует — наглости-то хватит), и в этот самый момент «добрый» Андрюха продолжил:

— Так вот. То, что являлось вашей целью, — большой аналог этого маленького аппарата, — он показал на микроволновку, — и предназначен для того, чтобы поджарить, как эту сосиску, — палец показывает на огрызок сосиски, понемногу скрывающийся в жующем немецком рту, — фюрера, рейхсфюрера, рейхсмаршала и всех, кому не повезет оказаться в радиусе ста километров от вышеуказанных граждан в момент проведения процедуры.

Глотательные движения прервались. Сосиска осталась торчать изо рта. Вовка тоже во все врубился и немедленно подключился к нашей страшилке:

— К сожалению, у нас еще не произведены испытания изделия в натуре, хотя теоретические изыскания и действующая модель, — жест в сторону микроволновки, — показали весьма неплохие результаты. Поэтому нам нужен был доброволец — и мы тебя нашли.

— Ты кушай, кушай, не стесняйся, чувствуй себя, как дома. Если мало — скажи, мы еще приготовим, — под исполненным животного ужаса взглядом допрашиваемого Андрюха извлек очередную порцию сосисок.

Через пару минут после того, как приглашенный боец, брезгливо поглядывая на немца, убрал остатки извергнутой его желудком сосиски, Алекс был готов к предметному разговору. Пригласив в застенок Михалыча, чтоб приглядывал за готовым на все «полуфабрикатом» немецкого производства, мы втроем вышли из помещения — после таких выходок всегда стоит немного развеяться, буквально пять минут, прежде чем начинать говорить серьезно.

— Уважаю, — сказал Вова, пожав наши с Андрюхой лапы. — Монстры.

— А ты как думал? У нас все рано или поздно кололись. Ладно, работу надо работать. А что реально будем с гавриком делать, когда допросим по полной?

— Как что? Вывозить на «уличную» и побег организовывать, разумеется.

Наше намерение немедленно приступить к допросу Алекса было изменено после того, как прибежавший к нам солдат-срочник сообщил, что настало время прекратить дозволенные речи — в смысле, «кушать подано, идите жрать, пожалуйста». Отказаться от обеда мы были не в силах — после ночной аэрофлотовской курицы дальнейшее наше питание свелось к проглоченной в ходе психологического этюда сосиске, да и то — проглоченной только теми, кто в этюде участвовал. С немцем вызвался посидеть Игорек, сменивший Михалыча, амы отправились в столовую, где с огромным удовольствием приступили к поглощению борща и гречневой каши с тушенкой. Вова, хитро улыбнувшись и подозрительно осмотревшись по сторонам, достал откуда-то из-за пазухи металлическую флягу, настолько помятую и исцарапанную, что сам факт ее наличия у аккуратиста Вовы нас просто потряс. Вова всегда очень бережно относится к своим вещам, настолько бережно, что мог закатить скандал, если кто-то в его авто случайно стряхнет пепел от сигареты мимо открытого окошка. Отвинтив колпачок, прикрепленный цепочкой к горловине, Вова сделал глоток и пустил фляжку по кругу. Когда очередь дошла до меня, я тоже приложился и, занюхивая выпитую водку корочкой хлеба, внимательно посмотрел на армейское чудо, оказавшееся в моих руках. Фляга была металлического цвета — ни кусочка зеленой эмали на ней не осталось. На одной из ставших плоскими поверхностей мне при тщательном изучении, среди вмятин и царапин, удалось обнаружить надпись: «А. В. 22.06.1941». Андрюха, сидевший рядом со мной, недовольно пробурчал:

— Давай, давай. Не задерживай процесс, — и потянулся к фляге.

— Вова, а что это, — спросил я, показывая на надпись, — откуда у тебя этот раритет?

Нетерпеливый Андрюха вырвал флягу у меня из рук и, сделав изрядный глоток, сам в свою очередь начал рассматривать флягу, вызвав законное возмущение со стороны следующего на очереди Михалыча.

— Заметили? — улыбнулся Володя. Это дедовская. Он с ней всю войну прошел, от 22 июня и до Праги. Хороший у меня был дед, говорят, только умер рано — раны сказались. Я его и не видел никогда — потом уже родился. А флягу мне отец отдал, она у меня в тревожном чемоданчике живет — ив Чечню со мной ездила, и в другие места.

— А где у тебя дед войну начинал?

— Начинал? Да где-то здесь — в 10-й армии. Он мединститут окончил в июне сорок первого, и сразу — повестку в зубы, шпалу в петлицы — ив армию, военврачом 3-го ранга. 21-го только в свою дивизию прибыл, а тут сразу началось. Короче, 23-го дед попал в плен, а 24-го — сбежал, да еще как сбежал — захватил немецкий мотоцикл с бабками.

— Бабками?

— Ну, этими, рейхсмарками. Они вдвоем с товарищем наехали на Гансов, которые в легковушке под охраной мотоциклистов ехали, — перебили их, короче, в машину залезли — а там мешки с деньгами. Загрузили мешки в коляску — и к фронту. Вышли к своим, там — туда-сюда, фильтр. А после фильтра деду при таком раскладе дорога была уже не в медицину. Войну он закончил начальником разведки танкового корпуса.

— Интересно, — задумчиво произнес сидевший за нашим столом Старый, — а ведь 10-я армия в Белостокском выступе была, а это сейчас — Польша. Насколько я успел прикинуть, перенос-то произошел только по границам бывшего Союза — так что…

— Блин, неужели… — Володя даже побледнел.

— Кто его знает? Пошло-то все совсем не так — изменения такие, что тот, кто выжил, может погибнуть, и наоборот. Но шанс есть.

— Надо немца трясти, как грушу, может, он в курсе, что там, в выступе, творится, — авторитетно заявил Серега, — дед — это святое. Я вон тоже своего не видел — но мой-то под Сталинградом погиб, так что и шанса нету. А тебе, Володь, сам бог велел поискать — так что никаких комплексов по поводу использования служебного положения. — Может, через контору попробовать? — предложил Старый. У меня там все схвачено, и если какая-то инфа о выступе есть — дадут.

— Саня, сделай — всю жизнь помнить буду, — просипел Вова, у которого от возникшего расклада даже дыхание перехватило. Если по официозу идти, через наших в Питере, Москву — хрен чего получится, там всем не до того сейчас. Это ж только на личном контакте решить можно!

— Попробую. Сейчас дожуем — и на телефон, будем решать вопрос.

— Какое «дожуем»? Сейчас пошли!

— Во, блин. Дай хоть компот допить, — Кулькин глотнул из оказавшейся в его руках фляги, запил компотом, отдал флягу Сереге, — пошли. Встав из за стола, на котором осталась нетронутой его и Бовина каша, Старый решительно направился к выходу из столовой. Следом за ним вприпрыжку понесся Володя.

— Так. Вовчик для работы временно потерян.

— Ничего, справимся. — Паша, второй фэйс, все время державшийся в тени коллеги, производил впечатление человека, вдумчивого, немногословного и категорически серьезного. В Бовин отдел он пришел из войск, поэтому стоически сносил кличку Паша Молчи-Молчи, которая успела уже стать известной и нашей команде.

— Немцу пожрать возьмем? — продолжил Паша.

— Угу. Сейчас. Уже в пути. Вазелин еще нужно заслужить, — Андрюха всегда был точен в определениях.

— А Игорек как же?

— Прапора предупредим, чтобы со стола не убирали — так что придет и поест нормально, никаких проблем.

Закончив прием пищи, мы отправились к томящемуся в муках неизвестности ефрейтору и Игорьку, которого скорее всего мучило чувство голода.

Протокол стал писать Андрюха. Во-первых, потому что это сейчас его работа, а во-вторых — потому что у него с собой была сумка, в которой находился ноутбук и ма-а-аленький такой принтер — командировочный набор. В свое время предшественнику этого набора очень поражались в глубинке, когда Андрюхе доводилось туда приезжать — народ там еще вовсю на машинках стучал, а тут такое чудо чудесатое — толпами для просмотра сбегались. С тех пор, конечно, и ноутбук, и принтер в наборе поменялись, да и глубинка жила уже в ногу со временем, но таскать с собой свой «рабочий инструмент» Андрюха так и не прекратил, хотя по уму — вполне можно было обходиться флэшкой с набором нужных формализованных бланков.

— А что это? — спросил немец, когда продукция фирм «Сони» и «HP» была извлечена из спортивной сумки и предстала перед его глазами. Он, видимо, любую незнакомую ему маленькую вещь теперь долго будет воспринимать как действующую модель очередной «вундервафли» или как минимум продвинутое и усовершенствованное средство из арсенала инквизиции.

— Вопросы здесь задаю только я — имей в виду. А вообще-то, это смесь печатной машинки и телетайпа. Знаешь, что такое телетайп?

— Не-е-ет, — испуганным голосом ответил немец.

— Деревня. Так, пишем: Республика Беларусь, поселок Ганцевичи. Мужики, а какую дату писать?

А это действительно был вопрос. Протокол допроса ганса нам нужен был для того, чтобы иметь процессуально оформленное доказательство по факту появления в руках «Бранденбурга» современной итальянской «пушки» — мало ли, как там и чего — всегда пригодится. А вот дата… Если написать сегодняшнюю — то немец, прочитав ее в ходе ознакомления с протоколом, может раньше времени врубиться в ситуацию. Если написать 23 июня 1941 года — то получается юридический казус — в принципе, в таком случае мы должны при оформлении протокола руководствоваться нормами УПК РСФСР аж 1923 года. Дилемма, однако. А фиг с ней, с дилеммой.

— Пиши — «23 июня 1941 года».

— Думаешь?

— Уверен.

— Хозяин — барин. Если что — тебе его в трибунале отстаивать. — Трибунала-то, правда, не планировалось — немцу решили дать сбежать. Не в розыск же его объявлять, в самом деле? Папашу Мюллера при получении такого поручения из Интерпола кондратий хватит, особенно когда увидит, кто кого и за что разыскивает. Шутка.

Андрюха между тем записал в протокол всех присутствующих — формалист чертов — и приступил к выяснению личности Ганса. Тот действительно оказался 1921 года рождения — только родился, естественно, в Германии. Русским языком он владел в силу того, что его папаня, прибалтийский немец, до революции тащил службу в какой-то из тогдашних госконтор в Питере, а после революции, соответственно, свалил в Фатерлянд, где и женился на его, Алекса, мамане — дочери тамошнего кулака из Нижней Саксонии. Так что в своем предположении о деревенском происхождении диверсанта Андрюха был недалек от истины, а сам ганс оказался отчасти нашим земляком — по папе. Разъяснив Алексу его права (что явно было им расценено как изощренное чекистское издевательство), мы приступили собственно к беседе. Нас волновали, по большому счету, всего три вопроса: сколько «бранденбургеров» было направлено к станции, где находятся остальные и откуда его кореш надыбал такую модную «пушку». Алекс не стал тянуть «хвоста за кот» и сразу раскололся до самого донышка: сбросили их с двух самолетов, две группы по восемнадцать человек в каждой, в группе — по два пулемета, все — с автоматическим оружием. Оружие, кстати, у всех советское. Их группа пешедралом после сброса, обойдя сами Ганцевичи с юга, приперлась к показавшейся ее командиру удобной для базирования деревне с говорящим названием Крысаничи. Там двое Гансов, среди которых был и Алекс, переоделись в имевшуюся у них с собой гражданку и направились в деревню выяснять обстановку. И тут-то их поджидал настоящий сюрприз. Оказалось, что в деревне, расположенной на приятном удалении от Локтышинского водохранилища, гуляла приехавшая с рыбалки братва — как местная, белорусская, так и заезжая из Тбилиси (ну да, а фигли — визового режима нет) и Москвы. Братки, когда сладкая парочка Гансов к ним подвалила, сразу вычислили, что что-то в облике пришельцев не есть так (ну да, представляю реакцию братков на появление двух молодых клоунов в прикиде, состоящем из «вещей старинных, цены немалой»). Как сказал Алекс, их приняли поначалу за «мусоров», хотя они отнюдь не походили на мусорщиков, а были одеты, по советским меркам, весьма респектабельно, и хотели зачем-то увезти в лес и даже немного побили. Но тут его напарник, который до вступления в гитлерюгенд был одним из предводителей уличной банды в Гамбурге, сказал, что они — в смысле, он и Алекс — на самом деле немцы, находятся здесь по делу. Братки, бухавшие вторые сутки подряд в глуши, коей являлись и деревня, и берег водохранилища, о случившемся казусе, видимо, ничего не знали — и стали подробно выяснять, что за дело и почему они — немцы — делают дела на чужой «грядке». Напарник Алекса, нюхом почувствовав родственную душу и предполагая, что русский криминал будет естественным союзником вермахта, заявил, что они должны убрать Цанаву. Это заявление вызвало живой отклик у представителей той части братвы, которая являлась носителями особого выдающихся носов — они явно были тифлисцами. После некоторого обсуждения «носатые» заявили, что Цанава Кутаисский, шени деда, «в натуре», достал всех, если за ним даже из Германии приехали. Что, работая по контрабасу (Алекс отметил, что ранее абвер не располагал сведениями о наличии у начальника НКВД Вейсруссланда — Белоруссии увлечения игрой на музыкальных инструментах, тем более — таких специфичных, как контрабас), он так демпингует при поставке стволов (об участии Цанавы в торговле лесом абвер также ничего не знал), что достал всех, и поэтому они, настоящие тбилисские воры, могут даже помочь немецкой братве в реализации такого благородного дела. После этого носатые скептически покосились на отобранные у Алекса и его напарника «ТТ», удивившись, правда, тому, что такие старые пистолеты (какие старые? тридцать девятого года, двух лет еще нету) находятся в таком приличном состоянии. Похвалив Гансов за то, что они хотя бы китайскими подделками не пользуются (очередная зарубка — Китай подделывает русские пистолеты? Интересная информация, особенно — для японцев), «носатые» предложили им за чисто символическую цену оружие, с которым должен идти на Цанаву, как они выразились, «настоящий мужчина», — и показали Алексу и его напарнику итальянский пистолет — отличный автоматический пистолет, о существовании которого в Германии даже не подозревают. После ознакомления с конструкцией и пары-тройки пробных выстрелов немцам предложили заплатить за два пистолета по 800 «баксов», в «евро» или «деревянных по курсу». Что такое «евро» и «деревянные по курсу», Алекс не знал, а его напарник сказал, что баксами итальянская мафия, делающая дела в США, называет американские доллары. Долларов у них с собой, естественно, не было — были только советские рубли у командира группы да небольшой запас золота в царских червонцах: золото — оно всегда золото, может помочь даже при общении с НКВД. Напарник Алекса, проявив недюжинную смекалку, объяснил «носатым», что они здесь не одни, что у их друзей есть более серьезное оружие, но они, тем не менее, готовы заплатить за пистолеты золотом и даже договориться о чем-то большем. Правда, за золотом надо сходить к их старшему. После этого Алекса оставили — завели во двор двухэтажного дома, во дворе которого стояли три больших сверкающих автомобиля с колесами, как у грузовика, и множеством фар на крыше — Алекс никогда не слышал, чтобы фирма «Мицубиси» делала такие красивые машины, всегда считал, что она производит самолеты по немецкой лицензии. Напарник ушел за золотом. Вернулся он не один — вместе с заместителем командира группы, фельдфебелем Бурхардом, который мало того, что договорился о покупке двух пистолетов — отчаянно торгуясь, он сумел скинуть цену, — но и о том, что если возникнут какие-то проблемы, то они смогут найти приют у «носатых» и их товарищей. Пистолеты забрали себе командир группы и Бурхард. Русских бандитов решили пока не ликвидировать, предположив, что они, находясь в конфликте с властями, могут быть полезны при новом порядке, который так или иначе будет здесь установлен. Он, Алекс, уверен, что после того, как ихгруппа понесла потери, оставшиеся вернутся в Крысаничи — тем более что там, по договоренности с «носатыми», в одной из хозяйственных построек на время выхода в рейд до дороги к «этому кошмару» остался радист. Когда «носатые» увидели рацию, они отнеслись к группе с подобающим уважением — один из них даже сказал, что люди работают серьезно, не с мобилами на дело идут — через биллинг не вычислишь. Что такое «мобила» и «биллинг», члены группы не знали, но предположили, что это названия русских полевых телефонов в смешных деревянных коробках и с толстыми тяжелыми проводами. А где находится вторая группа, он, Алекс, не знает — возможно, это известно командиру, но похоже, что если у нас находится один из пистолетов, то командира или Бурхарда мы убили. Тут в разговор вступил Паша Молчи-Молчи, выдавший словесный портрет дохлого немца, у которого был найден ствол. Немцем оказался командир, обер-лейтенант фон Корнатцки, ныне покойный. Возможная цепочка для выхода на вторую группу «Бранденбурга» оборвалась.

К концу записи столь феерического бреда в протокол все присутствующие, за исключением Алекса, старательно напрягали все мышцы лица, чтобы не впасть в неконтролируемый хохот. После того как Алексу освободили руки и он прочитал протокол, подписал его, где положено, — под правами, отказом от переводчика и, собственно, феерическим бредом, немца забрали два орла из состава команды Старого и отвели в камеру, являющуюся по совместительству местной губой.

Смеялись мы долго — изложенное Алексом понимание понятий «мобила», «биллинг» и особенно «контрабас» наркома довело нас до истерики.

Отсмеявшись, стали думать думу — у нас на повестке дня деятели из «Бранденбурга» с примкнувшими к ним «носатыми» — на лояльность грузинских воров рассчитывать не приходилось, впрочем, на лояльность местных или московских братков — тоже вряд ли. Точное количество «носатых» и «неносатых» Алекс сказать не мог — но только он лично видел как минимум восемь человек, а ведь кто-то мог еще находиться в доме. Плюс — половина из уцелевших немцев. Прикинули: немцев было восемнадцать, сидели в засаде, скорее всего, по восемь и девять человек. Минус — по два пулеметчика из каждой группы, минус — остатки той половины группы, которую приласкали с «крокодила». Таким образом, к «носатым» и «неносатым» могут вернуться шесть или семь немцев, плюс радист. Итого — не менее шестнадцати человек, как минимум часть из которых вооружена автоматами. М-да… Задачка.

Наши размышления были прерваны ворвавшимися в «бункер» Саней и Володей.

Найти Володиного деда, естественно, не удалось — впрочем, никто и не ожидал, что это получится быстро. Сам Вова помнил номер армии, в которую «позавчера» приехал дед, но вот номер дивизии… Номера дивизии он не знал вообще. Знал только, что дивизия была пехотной, то есть стрелковой или мотострелковой. Как удалось узнать Старому у своих приятелей из госбезопасности, ситуация выглядела следующим образом: дела в Белостокском выступе обстояли лучше, чем в прошлый раз. Точнее, немцы, оставшиеся без разведки и воздушной поддержки после избиения, устроенного им белорусской ПВО, стали воевать немножко хуже — блицкрига как-то не получалось. Армии, сосредоточенные в выступе, оставшись без связи с Минском и Москвой, лишенные мудрых руководящих указаний Павлова и Генштаба, вынуждены были действовать по собственному усмотрению. Почему-то во многих случаях такие действия оказались тактически гораздо более грамотными, чем те, которые эти же части с этими же командирами совершили «прошлый раз». Одним словом, комитетчик, с которым беседовал Саша, записал данные Володиного деда и пообещал при первой же возможности навести о нем справки у начсанарма-10 — но только тогда, когда для этого созреют условия. На настоящий момент, к сожалению, попытки «потомков» установить связь игнорировались «предками» — видимо, воспринимались ими как дешевая провокация. Что ж, приходилось довольствоваться и этим.

Когда Володя прочитал протокол допроса ефрейтора, у него возникла шальная мысль. А что, если немного изменить наш первоначальный план? Знает ли кто-то из засевших в Крысаничах немцев о местонахождении второй группы — большой вопрос, но то, что об этом рано или поздно может узнать радист, сомнений не вызывало. Значит, что? Правильно, радиста надо брать, причем живьем. Брать не только физически, но и под контроль. Из опыта общения с Алексом у нас сложилось впечатление, что лучшим способом взять под контроль будет оглушить его какой-нибудь технической новинкой (впрочем, для него любой образчик имеющейся на станции аппаратуры будет новинкой, за исключением, может быть, телефонов — армейские аппараты недалеко ушли от того, что было в сорок первом году). Оглушить психологически, а не по голове — для этого-то армейские телефоны как раз подходили как нельзя лучше. Но вот как взять самого радиста так, чтобы он не успел даже прокукарекать, было для нас вопросом из вопросов. Имеющийся у оперов опыт выманивания клиента в подходящее для дальнейшего вязания место явно не годился, штурм с привлечением Сашиных орлов, солдат с базы, бронетехники, вертолета и прочих сенокосилок с вертикальным взлетом исключался, если, конечно, радист был нужен нам живым. То есть, в принципе, вариант с ночным штурмом, конечно, возможен — но только в том случае, если мы будем четко знать, где находится радист, и будем уверены, что он при штурме не пострадает. А для этого нужно знать, где радист имеет место быть. Узнать это можно двумя способами — или захватить «языка», или заслать в Крысаничи своего человека, причем заслать так, чтобы ни у «носатых» с «неносатыми», ни у немцев не возникло никаких подозрений по поводу засланца или засланцев, а лучше — сделать и то, и другое, и можно без хлеба. Местным немцы скорее всего о полученных от нас звиздюлях ничего не расскажут — негоже подрывать авторитет органов будущей государственной власти и управления, гестапо за это по головке не погладит, а если и погладит — то горячим утюжком. Значит, они и дальше будут рассказывать байки о Цанаве — если, конечно, их кто-то попросит что-то рассказать. Задавать много вопросов — тоже не будут, не то у них сейчас настроение и не то количество народа, чтобы связываться с местным криминалом, который, как и любой местный криминал, лишних вопросов не любит. Итак, нам нужен тот или те, кто не вызовет подозрений прежде всего у братков, — если «гостей» нормально встретят братки, то и немцы к гостям претензий иметь не будут. Кто поздним вечером в деревне, стоящей на дороге между водоемом и цивилизацией, не вызовет подозрений? Правильно, рыбак. Или рыбаки. У которых, к примеру, сломалась машина.

Через час мозгового штурма два джипа, имевшихся на базе, были конфискованы у их владельцев — командира и начфина. Они, конечно, повозмущались, но после Володиного грозного «надо, Федя, надо» решили, что это будет их личным взносом в фонд обороны, вырвав, правда, из нас обещание вернуть тачки в целости и сохранности или самим решать проблемы со страховкой и вызовом гаишников на место ДТП, в неизбежности которого они были практически уверены. Несколько бойцов сгоняли на квартиры к офицерам и вернулись, плотно затарившись удочками, сапогами и резиновыми лодками. Из сложенного в кучу рыболовного барахла были отобраны самые дорогие и новые экземпляры, которые Игорек и еще трое «урок» торжественно загрузили в «Мицубиси Монтеро Спорт» начфина и «Форд» командира. В «Форд» загрузили, кроме того, несколько приспособлений для причинения ущерба жизни и здоровью граждан, неграждан и лиц без гражданства — самых модных из тех, которые имелись в нашем распоряжении, а в «Мицубиси» — самое приличное спиртное из того, что удалось нарыть по офицерским заначкам — в этом деле практически бесценной была помощь особиста. Не знаю, как там у него с отловом шпионов, но вот то, кто с кем пьет и где что держит из закусить и выпить, он знал преотлично. После этого опера, предварительно содрав с камуфляжей знаки различия, звездочки и эмблемы, погрузились во внедорожники, а мы — в «МАЗ» и БТР. Дорога до «места поломки» заняла часа полтора — присмотрев подходящую по глубине, ширине и наполненности лужу, в нее загнали «Форд», чуть сзади в лес заехал «МАЗ», а чуть впереди — БТР. Как говорится, это — для себя, это — для любимой, это — на всякий случай, а случаи бывают разными. Выполнив все эти манипуляции, посадив вокруг лужи Саниных орлов, мы собрались у «Мицубиси». Там Игорек и его напарник хватанули для храбрости и запаха по глоточку виски (начфиновского, само собой) и поехали брать «кривого». То есть вытаскивать «кривого», а лучше — двух — к нашему стойбищу. Врубив при этом на полную катушку диск группы «Любэ». Громкая музыка была одной из составных частей нашего иезуитского плана.

Когда мы рассказали приехавшим «браткам» о том, что произошло в окружающем мире за последние пару суток, первое предположение, которое они высказали по этому поводу, нас весьма позабавило: «ментовская подстава», как выразился в свое время праправнук Грибоедова (того самого) после того, как в питерскую больницу — небезызвестную больницу на улице Арсенальная, где он, правнук, был смотрящим, привезли из СИЗО одного народного избранника, сменившего кресло в Мариинском дворце на тюремную камеру в связи с сугубо нетрадиционными отношениями с отдельными представителями (отнюдь не представительницами) подрастающего поколения. Кстати, в свое время этот избранник был самым молодым народным депутатом СССР — именно там его и ввели… в круг, так сказать. Ну да о чем это я? После того как «клиентам» дали послушать новостные передачи нескольких радиостанций, даже им пришлось признать, что организация такой подставы против них лишена какого бы то ни было смысла — овчинка выделки не стоит. А вот дальше началось самое интересное: хозяина дома, к нашему изумлению, больше всего удивил сам факт «наезда» немцев — это что ж получается, те самые тощие фрау и толстые герры, которых он ссаными тряпками гонял на всех курортах, от Турции до Таиланда, решили побыковать? Они что, край поля не чувствуют? Вообще поляну не секут? Дальнейшие его комментарии состояли из того, что в стенограммах аудиозаписей, приобщаемых к материалам уголовного дела, обычно стыдливо именуется «Нц». Когда он выговорился, до него стало медленно доходить, что те, которые «наехали», — это совсем не те, кого гоняют ссаными тряпками. Бурное возмущение сменилось глубокой задумчивостью. Двое высказались в том ключе, что теперь — все, вилы. Все реальные темы прикроют, гайки закрутят, нормальным пацанам будет век воли не видать — в прямом смысле этого выражения. Да и мораторий на вышку скорее всего отменят. Еще один был озабочен тем, что все бабки, вложенные в товар, который ждали из Польши, ушли псу под хвост, товара нет, а конкретным людям, которые товар ждут, всякие катаклизмы — по барабану, на счетчик с полтычка поставят, а то и вообще… Еще двое молчали. Просто молчали.

— Ну а вы что молчите, как рыбы об лед?

— А что говорить-то? Надо в Москву ехать да в военкомат двигать — мы сейчас все в одной упряжке будем, и пацаны, и менты. Не верите? Ваше дело. Только у меня дед под Москвой без руки остался, пока пацаном был — много чего мне порассказывал. Это ж беспредельщики, хуже ваших тамбовских — их гасить надо, без базара…

Так. Интересно.

— Ну а ты?

— Я? Я во вторую войну Грозный брал, под Комсомолом был — мне сам бог велел. Только вот в Москву — не поеду. Здесь пойду, если возьмут. И если отпустите.

— И я тоже, — подал голос хозяин, — все одно: либо сюда заберут, либо вы туда заберете, — скрещенными указательными и средними пальцами обеих рук он изобразил решетку. Только вот что с теми делать — ну, которые у нас ночуют? Они ведь из этих, точняк?

— Точняк, точняк. Только о других ваших гостях тоже подумать надо. Кто его знает, кого они сейчас, после августа, полюбят больше? Тем более что их Мишико — просто копия Адольфа.

— Да ты чо? Они его сами удушить готовы, педика! Нормальные пацаны. Да и грузин там только одни — Заза, а двое: абхаз и вообще ассириец.

Ой, млин. Где же тут переводчика с ассирийского искать, если что? Они же, как залетают, про русский язык говорят, что раньше — не знал, а теперь еще и забыл.

— Ладно. Сначала все равно надо будет брать, а потом разбираться.

— Ну, берите. Нас только не вплетайте — западло это.

— Вот уж хрен ты угадал. Ты подумай, кто немцам стволы толкнул? Ты можешь зуб дать, что они не в курсе были того, что происходит? Ты с ними все время был? Гарантируешь, что они радио в машине не слушали?

— Ну, я их спецом не пас, но думаю — вряд ли. Хотя кто их знает.

— Не брать их мы не можем — если с немцами заморочка начнется, станут уходить огородами — вылавливай их потом. Если с ними, как с людьми, договариваться — это их в машину вести, радио ставить да потом объясняться полчаса, а немец на стреме — не глухой, глухих в разведку не берут. Да от вас и требуется-то — показать, где их матрасы. Они в одной комнате устроились?

— Ага. Там кровать двуспальная и кресло раздвижное — мы, когда уезжали, они допивали и в люлю собирались.

— Серый, ты чо — обурел вконец? Пацанов продаешь? — возмутился один из двух озабоченных близостью сельскохозяйственного инструмента к своей… м-м-м спине.

— Не быкуй. Твой номер по жизни — шестнадцатый. Ты кто? Ты никто, звать тебя — никак, и вообще ты уволен, нах.

— Саня, по-моему, три пары ушей в этой компании явно лишние, — Володя решил, что круг привлеченных к сотрудничеству явно пора ограничивать теми, кто сотрудничать желает.

Саня свистнул студентов, торчавших снаружи и занимавшихся подкормкой кровососущих. На троицу, не проявившую энтузиазма в деле смычки двух противоположностей, надели браслеты и уволокли в лес, в направлении БТР. Опера, кстати, БТР весьма одобрили — полезная вещь, ничуть не хуже, чем батарея в кабинете. Скобочек всяких много, есть куда хорошего человека пристегнуть.

— Делаем так, — Володя явно решил занять место дирижера в этом акте, — едем на двух машинах, нашей и одной вашей. В первой машине — вы втроем и я, во второй — убойщики и убоповцы. Прокуратуру и бэхов — не берем. Вам там ловить нечего.

— Володя, а ты не дохера на себя берешь?

— Не дохера, а в самый раз. Извини, Михалыч, количество посадочных мест ограниченно, а больше машин гнать нельзя.

— Можно, легко. Тебя что останавливает? Что тех троих уродов с собой не взять? Ну, так эта проблема — решаема. Мы в свое время, когда подпольные цеха водочные были, знаешь, какую шутку проделывали? «Автор за произведением» называется. Хозяина брали и поили его же собственной продукцией до такого состояния, что он отрубался вмертвую. Несмотря на все визги о том, что ему пить Коран не позволяет. Когда просыпался — с первого в жизни сушняка был готов на все, даже телефон Корана вспомнить.

— Ты хочешь сказать…

— Ну да. Слегка переигрываем. Бухла у нас достаточно, напоить троих — хватит, еще и останется — на совесть затарились. Так что едем на четырех машинах, трех напоенных — во вторую сажаем. И прикинь, какая фишка — если часть народа уйдет с грузинами разбираться, а часть — останется бухих перетаскивать, а останется — всего лишь пятеро, что же должен будет сделать немец, который на стреме, чтобы не испортить отношения с хозяевами фазенды?

— Михалыч, тебе кто-то говорил, что ты гений? Тебе надо в нашу контору перебираться, ты ж у себя гниешь на корню.

— Вот еще. Таити, Таити. Не были мы ни на каком Таити. Нас и здесь неплохо кормят. Подъезжать будем как решили?

— Само собой. С песнями, плясками и цветомузыкой.

— А мне что делать? — Старый был совсем не прочь присоединиться к спецоперации.

— Саня, тебе — руководить вверенным личным составом и ждать нашего возвращения с таким же томлением, с каким Пенелопа ждала Одиссея, — ответил не чуждый классики Игорек.

— На том и порешим. Ну, давай, Михалыч, корми учителя грибами.

Для того чтобы вусмерть, до потери чувствительности, напоить троих отказников, нам хватило сорока минут. Первый раз в жизни видел, чтобы люди так возмущались качественными крепкими алкогольными напитками, недолго, впрочем, возмущались. Где-то минут через десять после того, как последний из них сделал последний глоток (кстати, уже абсолютно добровольно, с разглагольствованиями о том, что менты — козлы, на которые, впрочем, уже никто не обращал внимания, — пусть покуражится напоследок), клиенты созрели и были готовы к нуль-транспортировке. Нуль — потому что именно нуль они из себя и представляли, кроме неразборчивых звуков, ничего не издавали, спали, как сурки.