Индия, или «Карашо пожаловать!», или 36 историй о поиске веры 7 часть

Как читатель и человек, находящийся в духовном поиске, я всегда испытываю разочарование, дойдя до этого места в чужих рассказах о духовном пути, — я имею в виду описание того, как душа оказывается вне времени и сливается с бесконечностью. От Будды до святой Терезы, суфийских мистиков и моей собственной гуру многие великие люди столетиями пытались выразить словами, что означает стать единым целым с Богом, — и эти описания всегда оставляли у меня чувство неудовлетворенности. Очень часто в них можно встретить прилагательное, которое меня просто бесит — «неописуемый». Но даже самые красноречивые из повествующих об этом религиозном переживании — Руми, «оставивший все усилия и привязавший себя к рукаву Бога»; Хафиз, описывавший себя и Бога как двух толстяков, помещенных в одну маленькую лодку — «мы все время натыкались друг на друга и смеялись», — даже эти поэты меня разочаровывают. Мне мало читать об этом, мне нужно тоже такое пережить. Шри Рамана Махарши, любимый гуру индийцев, подолгу рассказывал ученикам о своем трансцендентном опыте, но каждую беседу завершал словами: «А теперь идите и узнайте сами».

Вот я и узнала. И не буду заявлять, что то, что я испытала в тот четверг в Индии, было неописуемым, — хотя именно так и было. Я все же попробую описать. Говоря простым языком, меня затянуло в тоннель Абсолюта, и в круговороте я вдруг достигла полного понимания законов Вселенной. Я вышла из своего тела, вышла из комнаты, вышла с этой планеты, шагнула сквозь время и погрузилась в бездну. Я была внутри бездны, но одновременно и сама была бездной и смотрела на нее со стороны. В этом месте царило безграничное спокойствие и мудрость. Бездна обладала сознанием и разумом. Бездна была самим Богом, значит, я была в Боге. Но не примитивно физически — не то что Лиз Гилберт стала мышцей Божьей ноги или чем-то еще. Я просто стала частью Бога и самим Богом. Я одновременно была крохотной крупинкой Вселенной и всей огромной Вселенной. («Все знают, что капля вливается в океан, но мало кто догадывается, что и океан сливается с каплей», — писал мудрец Кабир. И я могу на собственном опыте засвидетельствовать, что это действительно так)

Мои ощущения не имели ничего общего с галлюцинациями. Это было обычное событие. Я попала в рай, испытала глубочайшую любовь, не сравнимую ни с чем, что испытывала прежде, но не впала в эйфорию. Это не было похоже на возбужденное состояние. У меня не осталось эго и страстей, вызывающих эйфорию и восторг. То состояние, которого я достигла, будто всегда было на ладони. Так бывает, когда долго смотришь на оптический обман, напрягаешь глаза, чтобы разгадать его секрет, и тут вдруг видишь, что две вазы на самом деле не вазы, а два лица. А раз увидев оптическую иллюзию, уже никогда не поведешься на тот же фокус.

«Так значит, вот Ты какой, Бог, — подумала я. — Что ж, карашо пожаловать.»

То место, где я находилось, нельзя описать как принадлежащее этому миру. Оно не было ни темным, ни светлым, ни большим, ни маленьким. Это вообще было не место, и я там, по сути, не находилась, и «я» вообще была не я. Мои мысли по-прежнему были при мне, но они притихли, усмирели и носили чисто наблюдательный характер. Я ощутила не только непоколебимое чувство сопричастности и единства со всем и всеми окружающими, но и смутное и удивительное для меня чувство непонимания — как это люди вообще могут ощущать себя иначе? У меня также вызвали легкое недоумение мои прежние представления о том, кто я и кем являюсь. Я, женщина, американка, общительный человек, писательница, — все это казалось таким крохотным и… неактуальным. Как можно загонять себя в крошечную коробочку собственной личности, когда ощущаешь свою бесконечность?

Я спросила себя: зачем было гоняться за счастьем всю жизнь, когда оно все время было рядом?

Не знаю, как долго я витала в волшебном поднебесье, ощущая единство со всей Вселенной, прежде чем у меня не возникла внезапная и требовательная мысль: «Я хочу, чтобы это чувство длилось вечно!» Вот тогда меня и вытолкнули из тоннеля. Всего двух коротких слов — я хочу! — было достаточно, чтобы начать спуск обратно на землю. И тут мой ум запротестовал — нет! Не хочу отсюда уходить! — и я полетела вниз.

Хочу!

Не хочу!

Хочу!

Не хочу!

С каждым повторением этих отчаянных мыслей я падала все ниже и ниже сквозь слои иллюзий, как персонаж комедии, упавший с крыши и проломивший по пути с десяток козырьков. Возвращение моих бессмысленных желаний означало путь назад, в мой маленький мирок, к моей земной ограниченности, скупой истории моей жизни, уместившейся на одной страничке. Я наблюдала, как ко мне возвращается мое Я, и это было похоже на постепенно проявляющийся полароидный снимок, с каждой секундой становящийся четче и четче: вот лицо, вот морщины вокруг губ, вот брови — вот и все, конец, мой привычный прежний облик Меня пробила паническая дрожь, легкий болевой укол от утраты моего божественного опыта. Но вместе с паникой я ощутила и присутствие наблюдателя, мудрой и повзрослевшей себя, которая лишь покачала головой и улыбнулась. Эта мудрая я понимала, что если я смогла поверить, что блаженство можно у меня отнять, то еще ничего не постигла. И потому не готова навсегда поселиться в этом состоянии. Мне предстоит больше учиться. И когда я это осознала, Бог отпустил меня, позволил проскользнуть сквозь пальцы, сообщив последнюю, щедрую и невыразимую истину:

Ты вернешься сюда тогда, когда полностью осознаешь, что всегда находишься здесь.

Два дня спустя ритрит закончился, и ученики нарушили молчание. Меня чуть не задушили в объятиях, осыпав благодарностями за мою помощь.

— Да что вы, это вам спасибо, — повторяла я, недовольная ограниченностью этих слов и невозможностью выразить бесконечную благодарность ученикам, которые подняли меня на столь невообразимые высоты.

Через неделю начался другой ритрит, и приехали еще сто учеников. Обучение, смелые попытки проникнуть в себя и всеохватывающая тишина — все повторилось, но теперь уже с новыми людьми. Я присматривала за ними, старалась помочь всеми силами и несколько раз вошла в состояние турийя вместе со всеми. Я могла лишь смеяться, когда позднее, выйдя из медитации, ученики сообщили, что во время ритрита я казалась им «молчаливым, парящим, неземным существом». Вот, значит, как ашрам решил подшутить надо мной напоследок? Лишь когда я научилась принимать себя такой, какая есть — говорливой, общительной, — и смирилась с тем, что мне предназначено быть «дежурной по приему гостей», лишь тогда смогла я стать «тихой девушкой из храма»!

В последние недели моего пребывания здесь ашрам наполнился меланхоличной атмосферой, как в летнем лагере в последние дни перед отъездом. Каждое утро казалось, что все больше и больше людей садятся в автобус и уезжают. Новые ученики уже не появлялись. Оставалось совсем недолго до мая и наступления самого жаркого в Индии сезона, когда в ашраме должно было стать поспокойнее. Ритриты закончились, и меня снова перевели на другую работу — теперь я работала в регистрационном бюро, занимаясь одновременно приятным и грустным делом: официально оформляла на компьютере отъезд всех своих уезжающих друзей.

Вместе со мной работала бывшая парикмахерша с Мэдисон-авеню. Утром мы читали молитву вдвоем, на два голоса распевая наше воззвание к Господу.

— Может, сегодня споем этот гимн побыстрее? — спросила она однажды утром. — И на октаву повыше? А то смахивает на религиозные песнопения в исполнении джазового оркестра!

Теперь мне много времени удается проводить в одиночестве. Примерно четыре-пять часов в день я сижу в зале для медитации. Я научилась часами находиться в компании лишь одной себя, мне легко в своем присутствии, меня ничуть не беспокоит факт собственного существования на планете. Порой во время медитации я переживаю сюрреалистический опыт и физически ощущаю шакти — позвоночник выкручивается, кровь кипит в диком порыве. Я стараюсь по возможности не сопротивляться. А бывает, чувствую лишь приятное, ровное чувство безмятежности — и это тоже хорошо. Мой ум по-прежнему выстраивает фразы, и мысли пляшут напоказ, но их ход мне так хорошо известен, что они меня больше не тревожат. Они стали словно старыми соседями — докучливыми, с одной стороны, а с другой — почти совсем родными — мистер и миссис Шалтай-Болтай и их три тупых отпрыска, Бла, Бла, Бла. Но их соседство не нарушает мир в моем доме. В нашем квартале хватит места для всех.

Что же до прочих изменений, произошедших со мной за последние месяцы, наверное, я их пока не почувствовала. Друзья, которые уже давно занимаются йогой, утверждают, что эффект от пребывания в ашраме проявляется лишь тогда, когда уедешь из него и вернешься к нормальной жизни. «Лишь тогда, — говорит бывшая монахиня из Южной Африки, — ты начнешь замечать, что в чуланах твоей души навели порядок». Конечно, именно сейчас мне трудно сказать, что для меня «нормальная жизнь». Не исключено, что в скором времени мне предстоит жить у древнего индонезийского знахаря, — это, по-вашему, нормальная жизнь? Может, и да — кто знает. Как бы то ни было, друзья утверждают, что изменения начнутся потом. Человек может вдруг увидеть, что навязчивые идеи, которыми он страдал всю жизнь, исчезли, негативные, накрепко устоявшиеся модели поведения изменились. Мелкие раздражители, некогда сводившие с ума, вдруг перестали казаться трагедией, а ужасные прошлые несчастья, которые так меня и не покинули, больше не хочется терпеть и пяти минут. Отношения, отравляющие жизнь, испаряются сами собой или выбрасываются за ненадобностью, а в твой мир входят жизнерадостные, более положительные люди.

Вчера ночью я не могла уснуть. Причиной тому было не беспокойство, а чувство восторженного предвкушения. Я оделась и вышла на прогулку по саду. На небе сияла роскошная полная луна, похожая на созревший плод, — она зависла прямо у меня над головой, заливая окрестности оловянным свечением. Воздух благоухал жасмином и опьяняющим, головокружительным ароматом местного цветущего кустарника, распускающегося только ночью. День был влажным и жарким, и ночью полегчало лишь чуть. Теплый воздух плавал вокруг волнами, и меня вдруг словно ударило:

Я в Индии!

Я в Индии, в одних шлепанцах!

Я сорвалась с места и побежала по тропинке на луг, по залитому лунным сиянием зеленому полю. Тело казалось таким живым и бодрым — недаром я несколько месяцев занималась йогой, ела только вегетарианскую пищу и рано ложилась спать. Шлепанцы на мягкой, влажной от росы траве издавали такой звук: шиппа-шиппа-шиппа-шиппа — и это был единственный звук во всей долине. Меня охватил такой восторг, что я подбежала прямиком к рощице эвкалиптов, растущей посреди парка (говорят, там стоял древний храм Ганеши — бога, устраняющего препятствия), и обняла одно дерево, все еще теплое от дневной жары, и горячо его поцеловала. Я вложила в этот поцелуй всю душу, не думая тогда, что это и есть кошмар всех американских родителей, чьи дети сбежали в Индию, чтобы найти себя, — увидеть, как твой ребенок устраивает оргии с деревьями в лунном свете!

Но любовь, которую я чувствовала, была такой чистой. Она была божественной. Я оглянула долину и во всем вокруг увидела присутствие Бога. Меня переполняло глубочайшее, страшное счастье. Я подумала: «Вот это чувство — что бы оно ни означало, — и есть то, о чем я молилась. Это и есть то, к чему были обращены мои молитвы».

A еще я нашла «свое» слово.

Нашла в библиотеке — ну что возьмешь с «ботанички» вроде меня. С того самого дня в Риме, когда мой итальянский друг Джулио сказал, что Риму соответствует слово «секс», и спросил, что за слово лучше характеризует меня, я пыталась отыскать его. Тогда я не знала ответа, но решила, что рано или поздно мое слово даст о себе знать, — и, увидев его, я пойму, что это оно и есть.

И вот в последнюю неделю моего пребывания в ашраме я наконец наткнулась на это слово. Я читала старинный йогический текст и увидела описание древних религиозных практиков. В одном абзаце было санскритское слово: АНТЕВАСИН. Это означает «тот, кто живет на границе». В древние времена значение этих слов было буквальным. Термин обозначал человека, который покинул шумное средоточие мирской жизни и поселился на границе лесов, в месте обитания духовных учителей. Антевасин больше не считался одним из жителей деревни, у него не было дома и жизни в ее обычном представлении. Но он пока не стал и просветленным, полностью реализовавшимся мудрецом из тех, что жили в глубокой чаще лесов, куда не ступала нога человека. Антевасин существовал посередине. Находился в пограничном состоянии. Жил в пределах видимости обоих миров, но смотрел в направлении неизвестности. И изучал мир.

Когда я прочла описание слова «антевасин», то так разволновалась, что даже тявкнула от нахлынувшего на меня озарения: вот оно, мое слово! Конечно, в современном мире образ дремучего леса нужно понимать метафорически и границу тоже. Но жить на границе все же можно. Реально существовать на дрожащей линии, разделяющей старый образ мыслей и новое понимание, и вечно пребывать в состоянии изучения мира. В переносном смысле эта граница находится в вечном движении: по мере того как мы продвигаемся в своих исследованиях и открытиях, таинственный лес, полный неизвестности, всегда остается на расстоянии нескольких шагов, и, чтобы не потерять его из виду, следует путешествовать налегке. Следует быть подвижным, легким на подъем, гибким. Даже вертким в какой-то мере. Забавно: буквально на днях мой приятель, поэт-водопроводчик из Новой Зеландии, уезжал из ашрама и на пути к выходу протянул мне бумажку с дружеским прощальным четверостишием о моем путешествии. Сейчас оно мне вспомнилось:

Элизабет, серединка на половинку:

Об Италии болтает, о Бали мечтает.

Элизабет, половинка на серединку:

Верткая, как рыба, ускользает…

Сколько времени за последние годы я потратила на размышления о том, кем должна быть? Женой? Матерью? Возлюбленной? Одиночкой? Итальянкой? Гурманом? Путешественницей? Писательницей? Йогом? Но я не являюсь никем из перечисленного — по крайней мере на все сто. Как и не являюсь сумасшедшей теткой Лиз. Я всего лишь верткий антевасин, серединка на половинку — ученик, обитающий на вечно движущейся границе прекрасного и пугающего леса неизвестности.

Я уверена, что все религии мира имеют в своем основании общий принцип — стремление найти способ общения с Богом. Человек, стремящийся достичь единства с божественным, на самом деле пытается отстраниться от мирской жизни и приблизиться к жизни вечной (или, продолжая тему антевасина, уйти из деревни в лес). И все, что для этого нужно, — некая великая идея, способная перенести его туда. Это должна быть действительно мощная копцепция, всеобъемлющая, обладающая магическими свойствами и силой, так как с ее помощью предстоит преодолеть неблизкий путь. Если представить ее в виде лодки, это должно быть самое большое судно, которое только можно вообразить.

Религиозные ритуалы часто возникают на основе мистических экспериментов. Некий отважный первооткрыватель ищет новый путь приобщения к божественному, переживает трансцедентный опыт и возвращается домой уже пророком. Он (или она) делится с народом рассказами о рае и приносит карты, указывающие путь наверх. После чего другие повторяют те же слова, действия, молитвы, совершают те же поступки, чтобы перейти черту. Иногда им это удается — бывает, что одно и то же знакомое сочетание слогов и духовных практик, повторяемых из поколения в поколение, позволяет людям очутиться «по другую сторону». Но бывает, что и не получается. И даже самые оригинальные идеи рано или поздно неизбежно окостеневают и становятся догмой — или утрачивают эффективность.

Местные жители рассказывают поучительную притчу о великом святом, который жил в ашраме, окруженный преданными учениками. Каждый день святой и его последователи часами медитировали, обращаясь к Богу. Единственная неприятность заключалась в том, что у святого был котенок, весьма надоедливое создание. Он гулял по храму, мяукал, урчал и мешал всем медитировать. И вот мудрый и практичный святой приказал привязывать котенка к столбу на улице на несколько часов в день во время медитации, чтобы тот никому не мешал. Так родилась привычка — сначала кота привязывали к столбу и лишь потом начинали медитацию. Однако с годами привычка превратилась в религиозный ритуал. Люди уже не могли медитировать, предварительно не привязав кота. Но вот кот умер. Ученики святого пришли в панику. Наступил глобальный религиозный кризис: как же теперь медитировать, когда нельзя привязать кота? Как достучаться до Бога? В сознании учеников кот превратился в средство религиозного общения.

Так будьте же осторожны, учит притча, не увлекайтесь повторением религиозных ритуалов лишь с целью их исполнения. Особенно это справедливо в нашем раздираемом распрями мире, где «Талибан» и христианская коалиция не прекращают свою войну, уже напоминающую борьбу международных торговых марок за то, кому принадлежит копирайт слова «бог» и чьи ритуалы для общения с этим «богом» правильнее. Им было бы полезно вспомнить о том, что люди достигали просветления вовсе не потому, что привязывали кота к столбу; лишь неустанное желание каждого отдельного ученика испытать вечное божественное милосердие приводило его к цели. Гибкое мышление — столь же необходимое условие для достижения контакта с божественным, как и дисциплина.

Таким образом, задача каждого человека, готового взять ее на себя, — искать пути, ритуалы и учителей, которые помогут приблизиться к Богу. В йогических текстах говорится, что Бог отвечает на священные молитвы и старания человека, каким бы способом тот ни отправлял религиозный ритуал, — лишь бы молитва шла от сердца. В Упанишадах есть такие слова: «Люди идут разными путями — кто прямым, кто извилистым, в зависимости от темперамента и от того, что считают лучшим или подходящим, — но все приходят к Тебе, как все реки впадают в океан».

Разумеется, у религии есть и другая цель — она пытается разобраться в хаосе мирского существования и объяснить то необъяснимое, с чем мы сталкиваемся на земле ежедневно — страдания невинных, безнаказанность виновных, — иначе как бы мы постигли все это? Западная традиция гласит, что всем воздастся по заслугам после смерти, в раю или в аду. (Справедливость восстановит тот, кого Джеймс Джойс называл «Богом-висельником», — фигура Бога Отца, восседающего на грозном судейском троне, наказывающего Зло и вознаграждающего Добро.) Но на Востоке Упанишады отметают все попытки навести порядок в мировом хаосе. В них даже не утверждается, что мир — это хаос; скорее, он представляется хаотичным нам из-за того, что наше восприятие ограниченно. Упанишады не сулят справедливость и отмщение для каждого, хотя в них и говорится, что каждое действие влечет за собой последствие, поэтому нужно вести себя соответственно. Возможно, эти последствия проявятся не сразу. Йога всегда рассматривает явления в перспективе. Более того, в Упанишадах говорится, что так называемый хаос на самом деле исполняет высшую функцию, даже если это не видно лично вам и в данный момент: «Боги любят сокрытое и не приемлют очевидное». Таким образом, лучшей реакцией на непостижимый и опасный мир является практика удержания внутреннего равновесия независимо от происходящих во внешнем мире безумств.

Вот что говорит по этому поводу Шон, йог и ирландский фермер: «Представь, что Вселенная — гигантский крутящийся мотор. Ты должна держаться в самом центре, в ступице колеса, а не с краю, где колесо бешено вращается, где можно потерять целостность и рассудок Центр безмятежности — он в твоем сердце. Там обитает Бог. Так что прекрати искать ответы вокруг. Достаточно вернуться в этот центр, и ты всегда найдешь там место покоя».

Ничто и никогда не казалось мне более разумным в религиозном смысле, чем слова Шона. Что касается меня, это чистая правда. И если когда-нибудь мне встретится более эффективный метод, будьте уверены, я им воспользуюсь.

Многие мои нью-йоркские друзья не верят в Бога. Даже большинство. Они или разочаровались в религиозном учении, которое исповедовали в юности, или выросли без всякого понятия о Боге. Естественно, некоторых из них пугает мое новообретенное стремление достичь просветления. Не обходится и без подколов. Мой приятель Бобби, например, заметил однажды, пытаясь починить мой компьютер: «Или у тебя плохая аура, или кто-то до сих пор не научился скачивать программы из Интернета!» Я смеюсь над их шутками. Мне они тоже кажутся смешными. Как же иначе?

Но я часто замечаю, что с возрастом моих друзей охватывает тоска, — им так хочется верить хоть во что-то. Однако их желание наталкивается на многочисленные препятствия, в том числе на интеллект и здравый смысл. Хотя, несмотря на все их интеллектуальные способности, они по-прежнему живут в мире, кружащемся в водовороте диких, опустошающих и совершенно бессмысленных метаний. Каждого из них (и каждого из нас) кидает от чудесных ощущений к ужасным, от счастья к страданию, и крайности рождают в нас желание приобщиться к некоему религиозному контексту, при помощи которого можно было бы выразить печаль или благодарность и найти понимание. Одна только загвоздка — кого выбрать в качестве Бога? Кому молиться?

У одного моего близкого друга первый ребёнок родился сразу после смерти любимой матери. Пережив такое совпадение чудесного обретения и утраты, друг почувствовал необходимость отправиться в святое место, совершить некий ритуал, чтобы разобраться в своих чувствах. Он вырос в семье католиков, но вернуться в церковь уже взрослым казалось невыносимым. («Я не могу больше верить во все это, — признался он, — после всего, что узнал».) Подаваться в индуизм, буддизм и прочую экзотику было неловко. Так как же поступить? «Нельзя же выбирать религию, как фрукты на базаре», — заявил мой друг.

И хотя я уважаю его мнение, но совершенно с ним не согласна. Мне кажется, у человека есть полное право выбирать религию — именно как фрукты на базаре, — когда речь идет о совершенствовании духа и обретении мира через Бога. Мне кажется, человеку позволено выбрать любой способ пересечения земной границы в минуты, когда ему необходим божественный контакт и утешение. И нечего тут стыдиться. Вся история человеческих поисков Бога построена на этом. Если бы человеческие исследования в религиозной сфере не эволюционировали, мы бы до сих пор поклонялись золоченым фигуркам египетских кошек! А эволюция религиозной мысли подразумевает тщательное отсеивание. Отобрав практики из различных источников, можно продолжать двигаться к свету.

Индейцы из племени хопи верили, что все мировые религии содержат по одной духовной нити, и эти нити находятся в вечном поиске друг друга, стремясь воссоединиться. Когда же они наконец сплетутся воедино, то образуют веревку, которая выдернет нас из темного цикла истории на иной уровень реальности. Есть и более современный пример: далай-лама высказал ту же мысль, уверяя своих западных учеников, что им необязательно становиться последователями тибетского буддизма, чтобы стать его приверженцами. Далай-лама предложил им выбрать любые понравившиеся концепции тибетского буддизма и интегрировать их в их собственную духовную практику. Эта светлая мысль — что Бог гораздо больше, чем учит нас ограниченные религиозные доктрины, — иногда проскальзывает в самых неожиданных и консервативных местах. В тысяча девятьсот пятьдесят четвертом году не кто иной, как папа Пий XI отправил делегацию из Ватикана в Ливию, сопроводив ее письменными инструкциями: «Не стоит думать, что вы отправляетесь в страну неверных. И мусульмане обретают спасение. Безграничны пути Провидения».

Вот ведь он, ответ. «Безграничны пути» — это означает только то, что они… безграничны. И даже самый святой человек способен увидеть лишь отдельные фрагменты общей картины. Но, может, если мы соединим фрагменты и сравним их, из них начнет складываться картина Бога, знакомая всем и включающая всех? Разве наше личное стремление к просветлению не является лишь частью всечеловеческого поиска Бога? Разве у каждого из нас нет права не прекращать поиск до тех пор, пока мы не подойдем к чудотворному источнику так близко, как только возможно? Даже если для этого понадобится приехать в Индию и целовать деревья в лунном свете?

Другими словами, я оказалась припертой к стенке. Я в свете всех прожекторов. Выбираю свою религию.[30]

Мой самолет улетает в четыре утра — что, в общем-то, типично для Индии. Решаю сегодня вообще не спать, а провести весь вечер в одном из залов для медитации, посвятив время молитве. Я не сова, но именно сегодня, в эти последние часы в ашраме, отчего-то не хочется ложиться. В моей жизни было много поводов пожертвовать сном, — чтобы заняться любовью, проругаться всю ночь, вести машину, танцевать, плакать, волноваться (а иногда и все вышеперечисленное, и все за одну ночь), — но никогда прежде я не предпочитала сну медитацию. Так почему бы не сделать это сейчас?

Уложив сумку, бросаю ее у ворот храма, чтобы быстро взять ее и выйти, когда перед рассветом приедет такси. А потом поднимаюсь на холм, захожу в зал для медитаций и сажусь. Я совсем одна, но сажусь так, чтобы было видно большую фотографию Свамиджи — учителя моей гуру и основателя ашрама, давно почившего духовного гиганта, чье присутствие до сих пор ощущается здесь. Я закрываю глаза, и в голове сама собой рождается мантра. Пользуясь ее слогами, как ступенями, я спускаюсь в центр покоя внутри своего сердца. Добравшись до него, чувствую, как весь мир останавливается — как мне хотелось, чтобы он остановился, когда мне было девять лет и я боялась беспрерывного течения времени. В моем сердце останавливаются часы и прекращают перелистываться страницы календаря. Я сижу и молча удивляюсь всему, что постигла. Я не совершаю молитву. Я сама стала молитвой.

Я могла бы просидеть здесь всю ночь.

Я так и делаю.

He знаю, что именно подсказывает мне. что пора выходить и встречать такси, но спустя несколько часов меня словно кто-то подталкивает, я смотрю на часы и вижу — пора. Я должна лететь в Индонезию. Как это смешно и странно! Я встаю и кланяюсь портрету Свамиджи — властному, величественному, неукротимому. А потом кладу под ковер маленький кусочек бумаги — прямо под его портретом. Там два стихотворения, которые я сочинила за четыре месяца пребывания в Индии. Это первые настоящие стихи, что я написала в жизни. Меня вдохновил водопроводчик из Новой Зеландии — благодаря ему стихи и появились. Первое — всего через месяц после приезда в Индию. Второе — сегодня утром.

И в промежутке между этими двумя я обрела целое море спокойствия.

Два стихотворения из индийского ашрама.

Первое

Как мне надоели все эти разговоры о нектаре богов и блаженстве!

Не знаю, как обстоят дела у тебя, мой друг,

Но мой путь к Богу не похож на сладкий запах благовоний.

Он похож на кошку в клетке с голубями,

И эта кошка — я,

Но я и голуби, вопящие, как черти, когда в них вонзаются когти.

Мой путь к Богу — как бунт чернорабочих,

Его не усмирить, пока не вмешается профсоюз.

Их отчаянный пикет

Испугал даже Национальную гвардию.

Мой путь исхожен вдоль и поперек еще до меня,

И сделал это

Маленький смуглый человечек, которого я никогда не знала.

Он преследовал Бога по всей Индии, по щиколотку в грязи,

Босой, голодный, больной малярией и истекающий кровью.

Он спал на порогах домов, под мостами, бродяга,

Странствующий в поисках дома.

А теперь преследует и меня, допытываясь:

«Ты еще не поняла, Лиз?

Что это значит — странствовать? И что за дом ты ищешь?»

Второе

Ну что ж,

Если б можно было надеть брюки,

Сделанные из свежескошенной травы, что здесь растет,

Я бы это сделала.

Если бы можно было расцеловать

Все до единого эвкалиптовые деревья в роще Ганеши,

Клянусь — я бы это сделала.

Я истекала росой вместо пота,

Трудилась без устали,

И терлась подбородком о древесный ствол,

Приняв его за ногу своего учителя.

А мне все мало.

Если бы можно было отведать земли из этого места,

Поданной на подушке из птичьих гнезд,

Я бы съела только половину,

А на том, что осталось, проспала всю ночь.

КНИГА ТРЕТЬЯ