Ignoramus et Ignorabimus — лейтмотив позитивистов

Другой метод преодоления трудностей классической рациональности, присущих классической науке, состо­ял в отделении того, что было наиболее плодотворным с точки зрения науки, от того, что «истинно». Это еще один аспект кантианского раскола. В своем докладе «О цели естественных наук» (1865 г.) Кирхгоф провоз­гласил, что высшая цель естествознания состоит в све­дении любого явления к движению, в свою очередь движение подлежит описанию средствами теоретичес­кой механики. С аналогичным заявлением выступил Гельмгольц, химик, медик, физик и физиолог, бывший властителем дум в германских университетах в те вре­мена, когда они были средоточием европейской науки. Гельмгольц утверждал, что «явления природы необхо-

димо свести к движениям материальных частиц, обла­дающих неизменными движущими силами, которые за­висят лишь от условий пространства»²⁴.

Таким образом, цель естественных наук состояла в том, чтобы свести все наблюдения к законам, сформули­рованным Ньютоном и обобщенным такими знамениты­ми физиками и математиками, как Лагранж, Гамиль­тон и другие. Вопрос о том, почему движущие силы су­ществуют и входят в уравнение Ньютона, считался не­законным. «Понять» материю (массу) и силы было не­возможно, хотя эти понятия использовались при фор­мулировке законов динамики. В ответ на вопрос «по­чему?» природа сил и масс оставалась скрытой от нас. Дюбуа-Реймон, как мы уже упоминали, весьма точно сформулировал ограничения нашего знания: «Ignora­mus et ignorabimus («мы не знаем и не будем знать»). Наука не обеспечивает нам доступ к тайнам природы. Что же такое наука?

Мы уже приводили высказывание весьма влиятель­ного физика и философа Маха: наука есть составная часть дарвиновской борьбы за существование. По мне­нию Маха, наука помогает нам организовать наш опыт. Она приводит к экономии мышления. Математические законы — не что иное, как соглашения, позволяющие удобно резюмировать результаты возможных экспери­ментов. В конце XIX в. научный позитивизм обладал огромной интеллектуальной привлекательностью. Во Франции он оказал влияние на труды таких выдаю­щихся исследователей, как Дюгем и Пуанкаре.

Еще один шаг в преодолении «презренной метафи­зики» — и мы в Венском кружке. Все положительное знание, по мнению членов этого кружка, находится под юрисдикцией естествознания, а философия необходима для поддержания положительного знания в порядке. Такая точка зрения означала радикальное подчинение естествознанию, науке всего рационального знания и всех рациональных вопросов. Вот как пишет об этом в своей книге «Направление времени» выдающийся философ-неопозитивист Рейхенбах;

«Для решения проблемы времени не существует других способов, кроме методов физики. Физика гораз­до более других наук связана с природой времени. Ес­ли время объективно, то физик должен установить этот факт; если имеется становление, то физик должен

познать его; однако если время лишь субъективно и бытие безвременно, тогда физик должен иметь возмож­ность игнорировать время в своем истолковании реаль­ности и описывать мир без ссылок на время... Иссле­дование природы времени без ссылок на время — без­надежное предприятие. Если имеется решение фило­софской проблемы времени, то оно зафиксировано в уравнениях математической физики»²⁵.

Работа Рейхенбаха представляет большой интерес для каждого, кто пожелает узнать, о чем может ска­зать физика по поводу проблемы времени, но это не столько книга по философии природы, сколько рассказ о том, чем проблема времени привлекает к себе внима­ние и «озадачивает» физиков, но не философов.

Какова же роль философии? Нередко утверждалось, что философия призвана стать наукой о науке. В этом случае цель философии состояла бы в том, чтобы ана­лизировать методы естественных наук, аксиоматизиро­вать и уточнять используемые ими понятия. Но такая роль превратила бы бывшую «царицу всех наук» в не­кое подобие их служанки. Разумеется, существует воз­можность того, что уточнение понятий будет способство­вать дальнейшему развитию паук, что понимаемая так философия, хотя и с использованием «чужих» мето­дов — логики, семантики, сможет производить новое знание, сравнимое с знанием, добываемым собственно наукой. Такую надежду питают приверженцы «анали­тической философии», занимающей столь видное место в англо-американских кругах. Мы не хотим умалять интерес, который представляют такие попытки. Однако нас сейчас интересуют совершенно другие проблемы. Мы не ставим своей целью прояснить или аксиомати­зировать существующее знание, мы стремимся лишь в какой-то степени восполнить некоторые принципиально важные пробелы в этом знании.

Новое начало

В первой части нашей книги мы описали, с одной стороны, диалог с природой, который сделала возмож­ным классическая наука, а с другой стороны, ненадеж­ное положение науки в системе культуры в целом. Су­ществует ли вывод из создавшегося довольно затрудни-

тельного положения? В этой главе мы обсудили некото­рые попытки достижения альтернативных способов поз­нания. Мы рассмотрели также позитивистскую точку зрения, которая отделяет науку от реальности.

На научных собраниях моменты наивысшего воз­буждения очень часто наступают, когда ученые прини­маются обсуждать вопросы, не имеющие никакого прак­тического значения, не являющиеся жизненно важны­ми, например возможные интерпретации квантовой ме­ханики или роль расширяющейся Вселенной в нашей концепции времени. Если бы позитивистская точка зре­ния, сводящая науку к некоторому исчислению симво­лов, была принята, то наука утратила бы значительную часть своей привлекательности. Распался бы ньюто­новский синтез теоретических понятий и активного зна­ния. Мы снова оказались бы в ситуации, известной со времен Древней Греции и Рима: между техническим, практическим знанием, с одной стороны, и теоретичес­ким знанием, с другой, зияла бы непреодолимая про­пасть.

Для древних природа была источником мудрости. Средневековая природа говорила о боге. В новые вре­мена природа стала настолько безответной, что Кант счел необходимым полностью разделить науку и муд­рость, науку и истину. Этот раскол существует на про­тяжении двух последних столетий. Настала пора по­ложить ему конец. Что касается науки, то она созрела для этого. Первым шагом к возможному воссоединению знания, как нам сейчас представляется, стало создание в XIX в. теории теплоты, открытие законов, или «на­чал», термодинамики. Именно термодинамика претен­дует на роль хронологически первой «науки о сложно­сти». К этой науке, от ее зарождения до последних до­стижений, мы сейчас и перейдем.