Процесс и реальность: Уайтхед

Мы уже отмечали, что элементом, общим для Кан­та, Гегеля и Бергсона, является поиск подхода к ре­альности, отличного от подхода классической науки. В этом же видит свою основную цель и заведомо до-кантианская по своим установкам философия Уайтхеда. В своем наиболее важном труде «Процесс и реаль­ность» Уайтхед вновь возвращает нас к великим фило­софским учениям классического периода и их стремле­нию к строгому концептуальному экспериментирова­нию.

Уайтхед пытается понять человеческий опыт как процесс, принадлежащий природе, как физическое су­ществование. Столь дерзкий замысел привел Уайтхеда, с одной стороны, к отказу от философской тради­ции, определявшей субъективный опыт в терминах со­знания, мышления и чувственного восприятия, а с дру­гой стороны, к интерпретации всего физического суще­ствования в терминах радости, чувства, потребности, аппетита и тоски, т. е. вынудил его скрестить меч с тем, что он называл «научным материализмом», кото­рый родился в XVII в. Как и Бергсон, Уайтхед отметил основные уязвимые места теоретической схемы, разви­той естествознанием XVII в.:

«Семнадцатый век наконец произвел схему научной мысли, сформулированную математиками для матема­тиков. Замечательной особенностью математического ума является его способность оперировать с абстрак-

циями и извлекать их из четких доказательных цепо­чек рассуждений, вполне удовлетворительных до тех пор, пока это именно те абстракции, о которых вы хо­тите думать. Колоссальный успех научных абстракций (дающий, с одной стороны, материю с ее простым по­ложением во времени и в пространстве, а с другой — разум, воспринимающий, страдающий, рассуждающий, но не вмешивающийся) навязал философии задачу при­нятия абстракций как наиболее конкретного истолкова­ния факта.

Тем самым современная философия была обращена в руины. Она стала совершать сложные колебания между тремя крайними точками зрения: дуалистов, принимающих материю и разум на равных основаниях, и двух разновидностей монистов, из которых одна по­мещает разум внутрь материи, а другая — материю внутрь разума. Но жонглирование абстракциями, ра­зумеется, бессильно преодолеть внутренний хаос, выз­ванный приписыванием ошибочно адресуемой конкрет­ности научной схеме XVII в.»²⁰

Однако Уайтхед считал, что ситуация, сложившая­ся в философии, носит лишь временный характер. Нау­ка, по его мнению, не обречена оставаться пленницей хаоса и неразберихи.

Мы уже затрагивали вопрос о том, можно ли сфор­мулировать натурфилософию, которая не была бы на­правлена против естествознания. Одна из наиболее амбициозных попыток в этом направлении — космоло­гия Уайтхеда. Уайтхед не усматривал принципиально­го противоречия между естествознанием и философи­ей. Свою цель он видел в том, чтобы определить кон­цептуальное поле, которое позволило бы последователь­но анализировать проблему человеческого опыта и фи­зических процессов и определять условия ее разреши­мости. Для этого необходимо было сформулировать принципы, дающие возможность охарактеризовать все формы существоиания — от камней до человека. По мнению Уайтхеда, именно эта универсальность прида­ет его подходу черты «философии». В то время как каждая научная теория отбирает и абстрагирует от сложностей мира некоторое конкретное множество от­ношений, философия не может отдавать предпочтение какой-нибудь одной области человеческого опыта пе­ред другой. Посредством концептуального эксперимен-

тирования философия должна стремиться к построению непротиворечивой схемы, включающей в себя все виды измерения опыта независимо от того, принадлежат ли они физике, физиологии, психологии, биологии, этике и т. д.

Уайтхед сознавал (возможно, более остро, чем кто-нибудь другой), что созидательная эволюция природы не могла бы быть познана, если бы составляющие ее элементы были неизменными индивидуальными сущнос­тями, сохраняющими свое тождество при всех измене­ниях и взаимодействиях. Но столь же отчетливо Уайт­хед сознавал, что объявить всякую неизменность иллю­зорной, отринуть ставшее во имя становящегося, от­вергнуть индивидуальные сущности в пользу непрерыв­но и вечно изменяющегося потока означало бы снова оказаться в ловушке, всегда подстерегающей филосо­фию, — «совершать блестящие подвиги оправдыва­ния»²¹.

Задачу философии Уайтхед видел в том, чтобы со­вместить перманентность и изменение, мыслить вещи как процессы, показать, как становящееся, возникаю­щее формирует отдельные сущности, как рождаются и умирают индивидуальные тождества. Подробное изло­жение системы Уайтхеда выходит за рамки нашей кни­ги. Мы хотели бы лишь подчеркнуть, что Уайтхед убе­дительно продемонстрировал связь между философией отношения (ни один элемент природы не является пер­манентной основой изменяющихся отношений, каждый элемент обретает тождество из своих отношений с дру­гими элементами) и философией инновационного ста­новящегося. В процессе своего генезиса все сущее уни­фицирует многообразие мира, поскольку добавляет к этому многообразию некоторое дополнительное множе­ство отношений. При сотворении каждой новой сущнос­ти «многое обретает единство и растет как единое це­лое»²².

В конце нашей книги мы еще раз встретимся с по­ставленной Уайтхедом проблемой перманентности и из­менения, на этот раз в физике. Мы расскажем о струк­турах, возникающих при необратимом взаимодействии с внешним миром. Современная физика открыла, что различия между структурными единицами и отноше­ниями столь же важны, как и взаимозависимости. Для того чтобы взаимодействие было реальным, «природа»

вещей, связанных между собой определенными отноше­ниями, должна, как считает современная физика, про­истекать из этих отношений, а сами отношения должны с необходимостью следовать из «природы» вещей (см. гл. 10). Таким образом, Уайтхеда с полным основани­ем можно считать предтечей «самосогласованных» опи­саний типа философии «бутстрэпа» в физике элемен­тарных частиц, утверждающей универсальную взаимо-связанность всех частиц. Но в те времена, когда Уайт­хед создавал свой труд «Процесс и реальность», ситуа­ция в физике была совершенно иной и философия Уайтхеда нашла отклик лишь в биологии²³.

Случай Уайтхеда, как и случай Бергсона, свидетель­ствует о том, что только раскрывающаяся, расширяю­щаяся наука способна положить конец расколу между естествознанием и философией. Такое расширение нау­ки возможно только при условии, если мы пересмотрим нашу концепцию времени. Отрицать время, т. е. сво­дить его к проявлению того или иного обратимого за­кона, означает отказаться от возможности сформули­ровать концепцию природы, согласующуюся с гипоте­зой о том, что природа породила живые существа, и в частности человека. Отрицание времени обрекает нас на бесплодный выбор между антинаучной философией и отчужденным естествознанием.