Предмет социальной философии

Иммануил Кант, указывая на интересы философии, сформулировал в «Критике чистого разума» три вопроса, на которые она ищет ответ: Что я могу знать? Что я должен делать? На что я могу надеяться? Впоследствии он скажет, что эти три вопроса по существу сводятся к одному – что такое человек. Таким образом, великий философ видит в философии поиск ответа на вопрос, который прямо и непосредственно обращен к миру человека. Оказывается, что смысл философии – дать человеку знание о нем самом. Правда, для Канта, как и для многих философов века Просвещения, человек – это прежде всего Homo sapiens, разумный человек, поэтому все поставленные вопросы решаются через выяснение способов работы разума – теоретического или практического. Но уже в ХVIII, а еще больше в ХIХ формируется целый цикл наук о человеке и его мире, и становится ясно, что ответ на вопрос «Что такое человек?» не может быть, по крайней мере, однозначным. Поэтому, хотя и можно, определяя общее стратегическое направление интереса социальной философии, сказать, что она должна дать ответ на вопрос «Что есть человек?», но сам этот вопрос (как и его разновидности) может иметь различный смысл, если на него будут искать ответ разные науки о человеке и его жизни.

Обществознание включает множество конкретных наук. Это многообразие порождено различием конкретных ситуаций и событий, в которых человек может оказаться. Экономика и политика, язык и искусство, право и нравы, архитектура и ландшафт, отношение государств и наций, семья и соседи etc., etc., – все это непосредственно задевает человека, все это влияет на него и все это не только может стать объектом научного интереса, но и становится предмет заинтересования различных наук. Тогда мы имеем экономические науки и политологию, юридические науки и этику, архитектуру как науку и ландшафтоведение, которое изучает принципы организации природной среды в пространстве обитания человека, социологию семьи со всеми ее проявлениями, социальную психологию etc., etc. Как в этом многообразии наук о человеческом мире определить место социальной философии, т.е. определить ее собственный предмет исследования, ее ракурс рассмотрения этого мира, а потому и человека?

Для этого посмотрим на обществознание не с точки зрения его объектных оснований, а с точки зрения тех предметов исследования,[7] которые формируются в рамках обществознания. В этом случае можно все разнообразие наук о человеческом мире свести, по крайней мере, к двум универсальным предметам рассмотрения этого мира. Первый ракурс анализа социального мира представляет его как мир действия и жизни типичных, повторяющихся, общих, общественных форм организации деятельности человека. В таком случае вся действительность предстает как многообразие общественных (социетальных[8]) форм жизнедеятельности человека, которые и изучаются собственно социальными науками. Система этих общественных (социетальных) форм порождает общество как социетальную систему, социум, как единство всех возможных сфер функционирования этих форм. Данный предмет исследования социальной реальности (назовем его О-предмет) абстрагируется от неповторимого, индивидуального, нетипичного начала в человеческой жизни, хотя и может его учитывать как некий привходящий момент.

Но неповторимое и индивидуальное не менее важно и существенно для человеческой жизни, чем типичное и повторяющееся. Более того, современная эпоха и современный человек часто само индивидуальное и неповторимое рассматривает как общественную ценность. Индивидуальное становится общим, общественным достоянием. Вот этот аспект социальной реальности также требует своего изучения. И тогда формируется другой предмет рассмотрения мира человеческой жизни – рассмотрение ее под углом зрения индивидуальности, неповторимости и нетривиальности. Данный предмет исследования социальной реальности (назовем его Л-предмет) абстрагируется от повторяющегося, типичного, социетального в человеческой жизни, стремясь раскрыть собственное лицо любого явления. Таким образом, личность человека, лицо события, которые благодаря своей индивидуальности влияют на общественную жизнь и входят в структуру общественных отношений, выходят на первый план и становятся предметом гуманитарного знания.

Социальные (социетальные) и гуманитарные исследования – это два глобальных подхода к изучению мира человеческой жизни, один из которых можно было назвать социоцентричным, другой – гомоцентричным[9]. Большинство наук из корпуса обществознания работают в О-предмете – социология в различных своих конкретных проявлениях (включая даже феноменологическую социологию), экономические науки, юридические науки и т.д. К гуманитарным наукам могут быть отнесены науки типа наук об искусстве, для которых важно знание о конкретных произведениях, о творчестве определенного художника, об особенностях того или иного направления в искусстве. Конечно, науки иногда стремятся сочетать эти подходы, но чаще всего такое сочетание оказывается не органичным, а искусственным.

В каком из возможных предметов рассмотрения человеческого мира работает социальная философия? Социальная философия выстраивает само данное различение возможных предметов исследования социальной реальности, а потому она не изучает саму социальную действительность, но изучает способы и формы осмысления человеком своего мира. В этом случае социальная философия реализует присущую философии функцию – быть знанием о знании, быть метапредметным, а не предметным знанием[10], быть рефлексией познавательной деятельности человека. Но в случае с социальной философией метапредметное знание (знание о том, как человек осмысляет, познает свою жизнь) превращается в предметное, так как процесс постижения человеком своей жизни есть момент самой его жизни, и таким образом социальная философия становится наукой о социальной действительности в ряду других наук обществознания. Но при этом она сохраняет свой философский статус, так как смотрит на социальную действительность не как на данную (вот она есть такая, как есть!), а как на заданную, т.е. такую действительность, которая должна быть увидена благодаря определенному пониманию и действию.

Понимание этого момента очень важно для уяснения предмета социальной философии!

Например, общая социология изучает общество как социальную систему, которая не входит уже ни в какую более общую систему, а сама включает различные подсистемы – различные группы, ассоциации, корпорации, территориальные объединения, институты и т.п.[11]. При этом социология принимает понятие общества, социальное, как всем ясное, она также считает очевидным и ясным его составные элементы, так как все мы пользуемся такими словами как группа, фирма, корпорация, государство и понимаем, что они означают. Но ведь это понимание откуда-то появилось.

Историк изучает прошлое той или иной страны и определяет предмет своего исследования как познание истории. Для него, как и для каждого из нас, понятие «история» очевидно. Но и это понимание также имеет свои истоки.

Вот выяснением исходных предпосылок как обыденных, так и научных представлений о человеческом мире и занимается социальная философия. Это работа обнаружения онтологических представлений о действительности человеческого мира. Особенность же человеческого мира заключается в том, что бытие этого мира есть дело самого человека. Мир человека – творение человека. Поэтому онтология этого мира[12] – это знание о бытии, возникающем благодаря энергии человеческого деяния, это выяснение оснований данного бытия как свершения, события. Это выяснение есть критический анализ, есть философская критика бытия человека, «дискурс энергий», а не «дискурс сущности»[13]. Поэтому социальная философия есть философская критика оснований человеческого бытия[14], т.е. критическая онтология. На первый взгляд это представляется странным – как можно критиковать бытие. Не похоже ли это на приказ персидского царя высечь море за то, что оно разбило его корабли? Нет, не похоже, так как бытие человека всегда возникает, становится, держится усилиями самого человека, имеет свое оправдание. А именно это и выявляет философская критика.

Таким образом, предметом социальной философии является разработка онтологии (возможных вúдений) человеческого мира, которая становится методологическим основанием исследования и понимания человеческого бытия. Если социология анализирует существующие социальные системы, строит их типологические модели, если история анализирует ход исторического развития определенных общественных систем, то социальная философия категориально определяет онтологию социального, индивидуального и исторического, которые направляют конкретно-научные исследования.

Социальная философия есть разработка категориального аппарата, способного показать и описать, как возможна действительность человеческого мира, как возможна социальность, историчность, индивидуальность.

ДРУГОЙ — опорная точка и средоточие философского дискурса, способ обоснования онтологии, который изменяется в соответствии со сдвигами в понимании онтологии и переходом от эйдетико-космологической к социальной онтологии. В античной философии проводилось различие между Другим (&τερον) и иным. В новоевропейской метафизике, где субъективность мыслящего Я стала ведущим гносеологическим и онтологическим принципом (Декарт), проблема Другого не вставала во всей своей глубине и значимости. Для Локка вопрос о существовании другой личности принимается в качестве чего-то очевидного и не требующего философского обсуждения. Лейбниц в противовес монизму Спинозы исходил из принципа индивидуации как центрального и тем самым из множественности монад, отличающихся друг от друга. Ассоцианизм пытался обосновать существование Другого с помощью рассуждений по аналогии, когда восприятие своего тела и самосознание переносилось на другие существа. Трансцендентальный идеализм новоевропейской метафизики поставил вопрос о том, как возможно существование Другого. Категорический императив Канта запрещает рассматривать другого человека как средство моего самоутверждения. Для Фихте переход от трансцендентального Я к не-Я, к другому Я представлял большие методологические трудности. Исходный принцип трансцендентального идеализма — признание существования других Я. Это признание осуществляется по-разному в учении о праве, где признание оказывается взаимным признанием, а призыв другого свободного человека рассматривается как способ самоопределения моей свободы и наоборот, что и создает некое общее сознание, образующее основание правовой реальности, и в учении о нравственности, где признание других личностей осуществляется через нравственный закон. Эта линия юридического и этического обоснования существования Другого представлена и в “Этике чистой воли” Г. Когена (1904). Проблема отчуждения, перенесенная младогегельянцами из натурфилософии в социальную онтологию, пробудила интерес к проблеме Другого, чужого Я. Согласно антропологической концепции Фейербаха, “Я есть-Я — для самого себя, и одновременно Я — Ты для другого, но таким я могу быть только как существо чувственное” (Соч., т. 1. M.. 1955, с. 183).

На рубеже 19—20 вв. формируются, с одной стороны, новые варианты постижения существования Другого (напр., М. Шелер усматривает его в сопереживании, “симпатии”), а с другой—обостряется полемика между солипсистской позицией, присущей, в частности, неокритицизму и эмпириокритицизму, и позицией, которая исходит из множественности сознаний и которая представлена, в частности, русским лейбницеанством. Так, И. И. Лапшин, обсуждая проблему “чужого Я”, выделил шесть догматических вариантов ее решения — наивный реализм, материализм, гилозоизм, монистический идеализм, монадология, солипсизм. В противовес позиции, утверждающей “трансцендентную реальность чужого Я”, он отстаивает имманентную точку зрения на мир и на реальность чужого Я, исходя из представления о плюрализме сознаний, которые координируются под одним гносеологическим субъектом (Лапшин И. И. Проблема чужого Я в новейшей философии. СПб., 1910).

А. П. Огурцов

Тема Другого—линия демаркации между классической и современной философией, в которой можно выделить три наиболее влиятельные интерпретации этой темы: экзистенциально-феноменологическую, герменевтическую и постструктуралистскую.

Экзистенциально-феноменологический анализ представлен работами Э. Гуссерля, М. Хайдегггера, Г. Марселя, С. Л. Франка, Г. Г. Шпета, Ж.-П. Сартра, М. Мерло-Понти, X. Ортеги-и-Гассета. В этой традиции принято понимать под Другим межличностное, или социальное, общение, другого человека. Контекст прямого, контактного взаимодействия предполагает возвращение к классической философской предпосылке: феноменологической очевидности присутствия субъекта в мире. Феноменологический смысл получают визуальные, тактильные или слуховые, т. е. чисто феноменальные, очевидности нашего отношения к себе и позиции Другого. Опосредствующей функцией являемости Другого в мире для экзистенциально-феноменологического анализа выступает тело. Между “я” и Другим—онтологический горизонт и тело, поскольку оно устанавливает границы являемости, т. е. опосредствует все наблюдаемые отношения между “я” и Другим.

Гуссерль предполагает, что функция тела столь существенна потому, что позволяет по аналогии феноменального переживания собственного тела судить о теле другого и тем самым рассматривать весь процесс телесного конституирован™ мира как совместное действие отдельных и автономных индивидов-монад (“Картезианские размышления”, 1931). Тело—транзит, оно на переходе от одного телесного опыта к другому. Другой обнаруживает себя прежде всего как не мое тело. Другой выступает как тело-объект, готовый, однако, в любое последующее мгновение стать теломсубъектом и превратить меня в объект (наблюдения и агрессии). Другой, если придерживаться версии Ж.-П. Сартра (“Бытие и ничто”, 1943),—тот, кто желает сделать меня объектом, тот, кто всматривается в меня, кто видит во мне то, что делает меня объектом, рассматривает преследующим и мстительным взглядом (словно сквозь “замочную скважину”). Другой оказывается видимым пределом, указывающим мне, где кончается мое право обладать и где существуют неизвестные мне миры всех других. Явление другого интерпретируется как появление взгляда (за которым нет лица). Ортега-и-Гассет указывает на специфически французскую способность политизировать отношение к другому, когда упоминает о “взгляде из-за кулис” (les yeux en coulisse). Следящий, контролирующий, преследующий, ненавидящий, унижающий и т. п.—повсюду взгляд, который превращает нас в объекты чужой воли, страсти и насилия. Другой предстает в виде опасного чужого, врага и т. п.

Другой — это не ад, но и не рай, это способ человеческого присутствия в мире, он создает горизонты вещей, желаний, тел—наших и тел другого. Другой, по выражению Делеза, делает возможной способность воспринимать и быть воспринятым. В пространстве восприятия, или перцептивном пространстве, существенную роль наравне с феноменами обладания играют феномены принадлежания. Близость—первое условие переводимости на язык восприятия всех перцептивных значений, которыми наделен Другой. Противоположный субъекту коммуникант, воплощающий собой даль,—воспринимается как второе, модифицированное во времени восприятия последующее Я, помечаемое знаком Ты. М. Бубер говорит о Я как вторичном по отношению к Ты (Другому) состоянию субъективности. Сначала Ты и только потом Я как фрагмент отношения в единстве базовой коммуникации Я—ТЫ. В таком случае другой, не препятствующий мне распоряжаться собственным телом, вещами и миром, открывающий мне все новые возможности обладания, и будет этим Ты. Я не трансформируется в Ты; посредством Ты как своего внешнего образа оно добивается расширения сферы господства своего Я, но и признает господство Ты. Близость с Богом как близость со своим высшим Ты устраняет субъективность из коммуникативного опыта, ставшего для субъекта трансцендентным событием (выходящим за рамки коммуникации). Но это Ты—предел за границами функционирующей субъективности; и когда его достигают, допустим, в религиозно-верующем или мистическом опыте, то этот предел отменяет особое положение субъекта в мире, исключает его телесную экспансию вовне, приводящую все мировое к близости: уже не обладание, а принадлежание. Герменевтический анализ нашел выражение в работах В. Дильтея, Г.-Г. Гадамера, П. Рикера и др. Отношение к себе и отношение к другому строится здесь на основе текстов, образованных движением в культуре и человеческом опыте множества знаков, в интерпретации которых мы нуждаемся, чтобы понять себя, цели, смысл “своего” поведения и поведения других. На первый план выдвигается искусство интерпретации. “Под пониманием мы будем иметь в виду искусство постижения значения знаков, передаваемых одним сознанием и воспринимаемых другими сознаниями через их внешнее выражение—жесты, позы, и, разумеется, речь” (П. Рикер). Другим является все то, что не подверглось интерпретации, что остается непонятым, что не наделено смыслом. Диалогический анализ (Ф. Эбнер, М. Бубер, М. М. Бахтин, С. Л. Франк) предполагает постоянную смену говорящих субъектов в диалоге и попеременное проигрывание ими роли другого; говорить об отдельных позициях субъектов в диалоге не приходится. Диалог — это живая форма общения по крайней мере двух субъектов, которые разными способами включаются в единое поле высказывания. Речь, обращенная к другому, уже несет в себе фрагменты речи того, к кому она обращена; диалог—это пред-понимающая структура смысла. Вступающий в диалог уже понимает, т. е. не нуждается в особенной технике или искусстве интерпретации знаков другого, ему нет также нужды в том, чтобы ориентировать себя по отношению к другому через собственное тело.

Постструктуралистский анализ представлен работами Ж. Лакана, М. Фуко, Р. Барта, Ж. Делеза, Ж. Дерриды и др.). Лакан, разрабатывая структуралистскую версию психоанализа, связывает являемость в мире Другого с областью бессознательного: “...бессознательное есть дискурс другого”. Другой выступает как инстанция, контролирующая наши способы вхождения в мир символических ценностей культуры (традиций, воспоминаний, снов, повествований, реликвий, умений и знаний,'запретов и норм). Другой деперсонифицируется, лишается своей экзистенциально-феноменологической данности. Другой — это все то, что мы есть независимо от того, что мы думаем по поводу себя и других. Другой—это закон (совокупность правил, которые позволяют вступать в символический порядок культуры и получать право на пользование ее символами). Суверенность европейского разума была достигнута тем, что в нем, начиная с Нового времени, произошло разделение принципа самотождественности и другого (М. Фуко). Для того, чтобы освободиться от неразумия, разуму понадобилось создать угрожающий его самотождественности образ другого,— и это был человек безумный (столь же осуждаемыми стали человек перверсивный, человек преступный). Конструируется понятие безумия, с помощью которого европейский разум начинает контролировать себя, достигая позиции суверенности за счет развития практик исключения, включающихся в европейские правовые институты уже на первом этапе их формирования. Фуко ставит вопрос о социальной и правовой реабилитации поведения и желаний другого. Другой — не вне разума, а внутри его, и, заявляя о своей суверенности, разум оказывается другим для себя.