Вопрос о воздействии языка на культуру общества и общественное сознание

Прямая зависимость решающих событий в истории языка от истории общества вполне очевидна. Выяснены и более тон­кие зависимости перестроек языка от социальных факторов.

382_________________________________________ Тема 14

Многие авторы ставят вопрос об обратной зависимости: о за­висимости человека от своего языка, о воздействии языка на культурные и другие социальные институты общества.

Основным положением теории лингвистической относи­тельности, основоположниками которой считаются В. фон Гумбольдт, Э Сепир и Б. Уорф, является идея о том, что язык определяет мышление людей, говорящих на нем: в мышлении народа есть только такие категории и понятия (концепты), ко­торые имеют знаковую представленность в языке. Если у оп­ределенного народа нет в языке категории времени, значит, у него нет этой категории в сознании; если нет общего слова для 50 разновидностей попугаев, то нет и обобщенного концепта «попугай вообще».

Американские лингвисты Э. Сепир и Б. Уорф были убеж­дены, что языковое мышление народа определяет его поведе­ние, его основные культурные и мировоззренческие установки. Например, у некоторых народов Африки в языке представлены только названия разной степени освещенности предметов (темный, светлый), но отсутствуют названия для цветов раду­ги. Это явление в свете теории Сепира-Уорфа должно быть ис­толковано так, что эти африканские народы не различают цве­тов радуги.

Отечественные исследователи объясняют такие факты иначе. Возможность классифицировать цвета по цветности и освещенности заложена в реальных свойствах солнечного све­та. Народ отбирает для наименования то, что ему важнее по условиям его жизни и быта, что ему чаще приходится называть в процессе общения.

Для народов пустыни наиболее важное различие — между светлым и темным. Но это не значит, что данные народы не различают хроматических цветов. Например, в языках банту имеются 32 слова для обозначения цвета рогатого скота. При необходимости сказать о тех или иных цветовых различиях люди создают наименования в любом нужном количестве. На­пример, в терминологии русских садоводов имеется 80 обо­значений разных оттенков красного цвета.

В. Гумбольдт писал о «промежуточном мире» националь­ного языка, который стоит между духом и действительностью

Язык и общество

и который «указывает» духу, как надо воспринимать действи­тельность. Эта теория внесла новые теоретические идеи в язы­кознание XX века, указала на важность изучения соотношения языка и мышления, стимулирировал этнолингвистические и лингвокультуроло'гические исследования, привлекла внимание к проблеме так называемой «языковой картины мира». Однако в настоящее время ее основной постулат не выдерживает кри­тики и выступает тормозом в исследовании соотношения мыс­лительных и языковых категорий, направляет исследователя по ложному пути.

Убедительный анализ этой проблемы находим в книге И. Н. Горелова и К. Ф. Седова «Основы психолингвистики». Кратко приведем аргументы авторов.

Мы настолько привыкаем к своему родному языку, что, изучая какой-то другой или третий, с удивлением узнаем, что, например, имена существительные английского языка не име­ют признаков грамматического рода. Кажется странным, что есть языки, где отсутствует категория грамматического време­ни; во многих языках нет привычного для нас набора слов для обозначения семи цветов спектра, а есть только три слова: од­ним из них обозначается черный цвет, другим — все левая сторона спектра, третьим — вся правая.

Теория лингвистической относительности объяснила дан­ные явления так: поскольку всякий язык есть средство мышле­ния (в том смысле, что без материи языка невозможно мыс­лить), а эти средства оказываются разными для людей, гово­рящих (следовательно, и мыслящих) на разных языках, то и «картины мира» у представителей разных человеческих сооб­ществ разные: чем больше разницы в языковых системах, тем больше и в «картинах мира». Нечего удивляться, если в мире происходят непрерывные конфликты — люди не могут дого­вориться друг с другом, так как их языки «гарантируют» им взаимное различие в мышлении, взаимное непонимание.

По Б. Уорфу, язык упорядочивает поток впечатлений, по­лучаемый человеком от внешнего мира, он по-своему обрисо­вывает человеку мир, выступая как система понятий для орга­низации опыта; язык навязывает человеку мировоззрение, мышление и поведение.

384______________________________________________ Тема 14

Однако в распоряжении науки давно был и есть способ исследования мышления как такового, без опоры на лингвис­тические факты. Мышление — это способность планировать и решать различные задачи, корректируя процесс планирования и решения на каждом этапе продвижения к цели. Если мы, скажем, решаем в уме шахматную задачу (а кто скажет, что та­кой процесс не есть акт мышления?), то речь на любом языке в этом процессе вовсе не нужна. Нужно образное представление позиции своих фигур, фигур противника и мысленное вообра­жение изменения позиции на то число ходов вперед, на кото­рое мы способны. Никаких «разных картин мира» у игроков, быть не может, если они усвоили правила игры, преподанные им на любом из известных земных языков.

Возьмем другой пример. Нужно, скажем, из фрагментов собрать целостное изображение по образцу — такая задача из­вестна всем детям дошкольного возраста. Или, допустим, надо решить лабиринтную задачу, также всем понятную. Неужели здесь, где требуется анализ фрагментов, сверка их с образцом, оценка получаемых результатов, т. е. где наличествуют все признаки мыслительного процесса — неужели здесь может иг­рать хоть какую-то роль тип языка?

В разных языках существенно различается набор слов, обозначающих цветовые оттенки. К примеру, в русском языке различаются слова голубой и синий, а в английском языке им соответствует одна лексема — blue. Значит ли это, что англий­ский язык «не позволяет» английскому мышлению различать голубой и синий оттенки? Наверняка нет. И. Н. Горелов ука­зывает на существование языков, в которых есть только три цветообозначения — 1) «холодные» цвета и белый, 2) черный, 3) все «теплые» цвета. Спрашивается, отличают ли на практике носители этих языков, скажем, красный цвет от желтого (оба цвета — «теплые») или синий от зеленого (оба цвета — «хо­лодные»)? Выяснить это можно, ознакомившись с цветной ор­наментикой (например, на одежде, на раскрашенной утвари, на магических знаках и т. п.). Оказывается, что все цвета спектра, все их оттенки носители этих языков превосходно различают и используют в своем практическом творчестве, несмотря на то, что они никак не названы в их языке.

Язык и общество___________________________________ 385

На индонезийском острове Бали взрослые приучают к де­лу детей, с которыми запрещено разговаривать, пока ребенку не исполнится 4 года. Осуществляется обучение исключитель­но через наглядность: смотри как делаю я, и делай так же. В армиях разных стран есть такая команда — «Делай как я». Командиры танковых и авиационных подразделений дают та­кую команду, подчиненные танкисты и летчики повторяют действия командира. Почему же не рассказать, что именно на­до делать, используя превосходно развитый язык? Да потому, во-первых, что «долго рассказывать», а, во-вторых — некогда без конца отдавать команды в быстро меняющейся ситуации танкового или воздушного боя: сам командир обязан молние­носно принимать различные решения, менять свои собствен­ные действия — тут не до разговоров! Следовательно, нагляд­ная ситуация может быть осмыслена с помощью предметно-действенного уровня мышления, не связанного со словом.

Широко известно, что во многих языках народностей Се­вера нет общего названия для снега. Какое-то слово обозначает падающий снег, другое — снег тающий, третье — снег с твер­дым настом, четвертое — снег с ветром, пятое — снег, кото­рый все равно растает, шестое — мягкий снег, который лег по­верх твердого и т. д. Число таких названий в некоторых языках достигает четырех десятков, а для «снега вообще», «любого снега» нет слова. А вот в нивхском языке, наоборот, есть одно общее слово, которым обозначается и рыбья чешуя, и перья птицы, и кожа человека.

Значит ли это, что соответствующие народы не имеют обобщающего концепта «снег вообще», а нивхи не имеют кон­цептов «перья», «чешуя», «кожа человека»?

Был проведен специальный эксперимент. Группа студен­тов отделения народностей Севера приглашается в Русский музей; там им показывают разнообразные пейзажи с изобра­жением снега и получают от них названия (слова, действи­тельно, разные). А потом их спрашивают: — Как бы вы рас­сказали другим, какой снег видели на разных картинах? Обяза­тельно ли вам перечислять все виды снега подряд? Оказывается, что не надо. В таких случаях дают названия двух-трех видов снега, затем произносят (или пишут) соедини-13-Общее языкознание

386_________________________________________ Тема 14

тельный союз типа нашего «И» и делают паузу (в речи) или ставят точку (на письме). И все понятно: не только о перечис­ленных видах снега идет речь, а, следовательно, о любых. Обобщающее понятие не выражено в слове, но мыслится, под­разумевается. Стало быть, понятие есть, а словесного обозна­чения язык не выработал. Но это не мешает носителям этого языка и в случае коммуникативной необходимости обозначить данный концепт.

В языке жителей одного из островов Тихого океана обна­ружено такое явление: мелкая рыбешка исчисляется острови­тянами не единицами, а «кучками», на основании чего сторон­ники теории лингвистической относительности делают вывод, что сознанию островитян не свойственно понятие дискретно­сти. Вместе с тем, можно элементарно убедиться, что острови­тянка легко разделит эту «кучку» мелкой рыбешки на четыре части для своих четырех детей и не будет при этом испыты­вать никаких затруднений.

Следовательно, языковое обозначение количества не влияет на мыслительные операции с категорией количества.

Б. Уорф писал о том, что в некоторых языках американ­ских индейцев нет привычной для нас системы глагольного времени, и предположил, что у носителей таких языков нет и не может быть подобных нашим понятий о времени. А другой ученый, описавший один из племенных языков в центральной Африке, обнаружил то же самое, что и Б. Уорф, да еще доба­вил, что и в лексике данного языка нет слов типа «давно», «вчера», «завтра», «потом», и др. Вывод: носители данного языка не имеют понятия о «ходе времени».

Но ведь и в самом отсталом племени есть практика созда­ния запасов пищи и воды — для чего? Для будущего! Люди не могут не знать, что некоторое событие уже прошло, что оно в прошлом, что кто-то умер и уже не может, например, прини­мать участие в жизни племени; всевозможные обряды инициа­ции подростков и погребения готовятся загодя; наблюдения за сменой дня и ночи чрезвычайно важны и не могут вдруг «вы­пасть» из поля внимания и интереса людей.

Позднее выяснилось, что в данном племенном языке, хоть и нет «слов времени», есть невербальные коммуникативные

Язык и общество

знаки обозначения времени. При рассказе о том или ином со­бытии говорящие поднимают руку и указывают пальцем за спину слушающего. Это означает, что рассказ идет о будущем. Какой бы знак понадобился рассказчику из этого племени, ес­ли бы он говорил о событиях прошлого? Правильно — знак пальцем за свою спину через плечо! Как вы догадались о таком знаке? Верно, вы и сами замечали: в нашем обществе с его бо­гатейшим языком говорящий достаточно часто делает этот знак, поясняя, что речь идет о давно прошедшем. Ну, а какой знак нужен для обозначения настоящего времени? Некоторые считают, что пальцем нужно показать вниз. Мы часто делаем это, требуя: «Сегодня же чтоб принес!» Или: «Сейчас же сде­лай это!» Но в том племенном языке жеста для обозначения настоящего времени нет. Отсутствие жеста и есть знак на­стоящего времени.

Ясно, что открыть это мог только тот человек, который не поверил, будто люди вообще не представляют себе «хода вре­мени» и не могут об этих своих представлениях поведать дру­гим. Но как же быть с индейцами, у которых нет (согласно Б. Уорфу) и жестов такого рода? Оказывается, их высказыва­ния содержат указания о положении солнца или луны (и это — знаки времени суток), а для обозначения прошлого есть соче­тание типа «много лун и много солнц» перед сочетанием типа «я говорю»: прошло много лун и много солнц, прежде чем я заговорил об этом. Для будущего: «я говорю» плюс сочетание «много лун и много солнц»: сначала я говорю, а потом пройдет много лун и много солнц, прежде чем произойдет то, о чем я говорю. Для уточнений конкретного порядка используется конкретное число лун и солнц, чтобы сказать «пять дней на­зад» или «через восемь дней».

Номинативные возможности любого языка ограничены. Ни один язык и даже все языки в совокупности не могут назвать «все, что понимает и чувствует человек, что он, возможно, хотел бы назвать». Поэтому ни один язык и не может «продик­товать» мышлению соответствующего народа все мыслитель­ные категории и концепты, необходимые для мышления.

Языковые единицы включают общеизвестные семантиче­ские компоненты и не всегда могут адекватно обозначить в ре-

388_________________________________________ Тема 14

чи наш замысел. Далеко не все, что мы чувствуем и понимаем, может быть обозначено средствами языка. Как, например, сло­весно рассказать о вкусе, о запахе? Но на практике все отлично различают разные блюда на вкус и запах.

Таким образом, единицы языка не могут полностью оп­ределить содержание мышления народа — последнее всегда богаче любого языкового выражения, а, следовательно, и не может быть содержательно определено языком.

Не надо преувеличивать потенции языка. Федор Иванович Тютчев не зря писал: «Мысль изреченная есть ложь!» Не в том дело, что мы говорим неправду, а в том, что понимаем и чув­ствуем гораздо тоньше и больше, чем язык позволяет нам вы­разить.

Не язык определяет культурные представления общества, а жизненные впечатления и различные хозяйственные нужды определяют наличие тех или иных слов в языке. Психолингви­сты установили, что влияние словесной информации на челове­ка относительно и ограничено. Во всех случаях, когда человеку одновременно предлагается словесная и наглядная информация, человек предпочитает наглядную. Непосредственный чувствен­ный опыт человека осмысляется как истина, если есть возмож­ность сопоставить слова и факты. Только в тех случаях, когда нет возможности познакомиться с фактами, словесная инфор­мация может быть воспринята как единственная и стать осно­вой так называемых «ходячих представлений». Отрицать неко­торую долю таких ходячих представлений, иногда даже закре­пленных фразеологией, невозможно. Но они относятся, как правило, к тем сферам жизни, которые не даны человеку в не­посредственном опыте. Именно так могли возникнуть фанта­стические образы людей с песьими головами, птииы с головой женщины и образы других мифических существ, будто бы на­селяющих далекие, невиданные страны.

В соотношении общество — язык есть лишь одно магист­ральное направление: от общества к языку. Обратное влияние языка на культуру и другие социальные институты общества, на общественное сознание является ограниченным и возможно лишь в тех сферах, которые недоступны непосредственной эм­пирической проверке.

Язык и общество

Язык, таким образом, не определяет культуру и содержа­ние мышления народа, он только отражает эту культуру и это мышление, объективирует его.

Взаимосвязи и взаимодействие языка, культуры и созна­ния в последнее время изучают такие отделы социолингвисти­ки, как этнолингвистика и лингвокультурология. По словам одного из основоволожников российской этнолингвистики академика Никиты Ильича Толстого, вопрос о соотношении языка и этноса столь же древен, как и само языкознание. Но наука, специально изучающая этот вопрос, сформировалась только в середине XX века. Ее название — этнолингвистика предложено американским лингвистом Бенджаменом Ли Уор-фом. По определению Моисея Михайловича Копыленко, предмет этнолингвистики — «этнос в зеркале языка».

Этнос проявляет себя в терминах материальной и духов­ной культуры, в ономастике и фоносемантике, во фразеологии и паремиях. Ср., например, обозначения очень худого человека у якутов (тощий как скелет комара), у вьетнамцев {как высо­хшая цикада), у туркмен (как лестница), у англичан (как бен-берийский сыр), у русских (как щепка) и др. К концу XX века выделилась лингвокультурология, предметом которой являет­ся изучение проблемы «язык и культура». Лингвокультурологи через семантику языковых единиц выявляют культурные коды народа, культурные концепты, такие как труд, совесть, добро и зло, свои и чужие и их оценочность.

Изучение этнического и культурного своеобразия семанти­ческого пространства языка дает материал для выяснения мно­гих проблем происхождения данного этноса, его истории, его контактов с другими народами, его культурных традиций и др.