Произошел в шестнадцатом веке с появлением средств ускорения расчетов

е5Книгопечатание закрепило победу чисел, т.е. визуаль-ности, в начале шестнадцатого века. Конец того же столе­тия ознаменовался бурным развитием статистики. Данциг пишет (р.16):

В конце шестнадцатого века в Испании были напеча­таны данные о численности населения провинций и го­родов. В Италии также возник интерес к статистике на­родонаселения: были проведены переписи. В тот же пе­риод во Франции между Боденом и неким мсье де Ма-леструа разгорелся спор по поводу соотношения коли­чества обращающихся денег и уровня цен.

Вскоре умами завладела мысль об ускорении арифме­тических подсчетов:

Нам сейчас трудно понять, как затрудняли и замед­ляли простейшие, на наш взгляд, расчеты средства, на­ходившиеся в распоряжении средневековых европей­цев. Введение арабских цифр в Европе значительно об-

легчило счетные операции, по сравнению с римскими. Арабская нумерация в течение шестнадцатого века бы­стро распространилась, по крайней мере, на континенте. Между 1590 г. и 1617 г. Джон Непер изобрел весьма лю­бопытные «кости» для подсчетов. За этим его изобрете­нием последовало другое — знаменитое открытие лога­рифмов. Оно почти сразу было принято по всей Европе, и это радикально ускорило арифметические расчеты (Р-17).

Затем произошло событие, которое весьма драматизи­ровало разделение между буквами и цифрами. В «Куль­турных основаниях индустриальной цивилизации» (р.17, 18) Неф ссылается на исследования Люсьена Февра по по­воду внезапного переворота в расчетном деле и говорит о том, что «древняя привычка сложения и вычитания слева направо, которая, согласно Люсьену Февру, все еще доми­нировала до конца шестнадцатого века, начала вытеснять­ся гораздо более быстрым способом — справа налево». Иными словами, разделение между буквами и числами, назревавшее так долго, наконец-то произошло, когда чис­ловые расчеты отделились от читательской привычки дви­гаться слева направо. Неф уделяет немало внимания (р. 19) проблеме единства веры, искусства и науки. Религия и ис­кусство автоматически исключаются из квантитативной, унифицированной и гомогенной системы мышления: «Одно изсамых значительных различий между двумя периодами заключается в том месте, какое занимали вера и искусство в научном исследовании. С течением времени они начали терять свое значение как основа научного рассуждения».

Сегодня, когда наука также перешла от сегментарного к конфигуративному, или структурному, способу наблюде­ния, трудно понять те причины затруднений и осложне­ний, над которыми бились ученые с шестнадцатого по де­вятнадцатый век. Именно Клоду Бернару с его экспери­ментальным подходом в медицине мы прежде всего обяза­ны повторным открытием гетерогенных измерений тйгеи interieur¹¹⁶. Тогда же, в последней трети девятнадцатого века, Рембо и Бодлер ввели в поэзию paysage гп£теш-¹⁷⁷.

¹⁷⁶ Внутренняя среда (фр.). — Прим. пер.

¹⁷⁷ Внутренний пейзаж (фр.). — Прим. пер.

Но до этого искусства и науки три столетия занимались за­воеванием milieu extmeur¹⁷⁸ с помощью средств визуаль­ной квантификации и гомогенизации, сформировавшихся в культуре печатного слова. Именно печатная технология обусловила тот факт, что буквы и числа, искусства и науки с тех пор двигались различными путями в сторону специа­лизации. Но вначале, как пишет профессор Неф (р.21):

Новая, едва зарождавшаяся страсть видеть природу, включая человеческое тело, так, как она дается непо­средственно чувствам человека, сыграла огромную роль в науке. Благодаря исследованиям тех художников эпо­хи Возрождения, которые были универсальными людь­ми по уровню своих интересов и художественных до­стижений, люди научились видеть тела, растения и пейзажи по-новому, в их материальной реальности. Но художник и современный ученый используют чувствен­ные впечатления для того, чтобы совершенно разными способами создать свои независимые миры, и феноме­нальное развитие науки не в последнюю очередь обу­словлено именно отделением науки от искусства. Таким образом, то, что начиналось как разделение меж­ду чувствами в науке, стало фундаментом для автономии искусства как такового. Художник же стремился к тому, чтобы вновь обрести целостность, возродить взаимодейст­вие чувств в мире, который неуклонно двигался к безумию по пути обособления чувств. Вспомним тему «Короля Ли­ра», затронутую в начале нашей книги. Именно об этом го­ворит Неф, описывая истоки современной науки.

«В лепешку сплюсни выпуклость вселенной», — выкри­кивает Лир проклятие «драгоценнейшему из наших чувств». Но «сплющивание», т.е. обособление визуальности, составляет важнейшее достижение Гутенберга, а также проекции Меркатора. Данциг отмечает (р.125): «Таким об­разом, свойства, приписываемые прямой линии, суть про­дукт ума самого геометра. Он умышленно отвлекается от плотности и ширины, умышленно допускает, что то общее, что есть у этих двух линий, — точка их пересечения, ли­шена всяких измерений... но эти допущения произвольны; это, в лучшем случае, удобная фикция». Теперь легко ви-

¹⁷⁸ Внешняя среда (фр.). — Прим. пер.

деть условность и фиктивность классической геометрии, которая была взращена алфавитной технологией, нашед­шей свое предельное выражение в книгопечатании. Совре­менные неевклидовы геометрии в свою очередь вырастают на почве электрической технологии, но сегодняшние мате­матики не видят этого, подобно тому как математики про­шлого не видели своей зависимости от алфавита и печат­ной технологии. До настоящего времени полагали, что до тех пор, пока все погружены в измерение одного изолиро­ванного чувства, возникающая вследствие этого гомоген­ность ментальных состояний является достаточным усло­вием для человеческого общения. Гипнотическое воздейст­вие книгопечатания на западный мир — это тема, которую в наше время не может обойти ни один историк искусства или науки, ибо мы больше не живем в измерении изолиро­ванной визуальности. Правда, мы еще не успели задаться вопросом: в каком же измерении мы живем? Вместо гипно­за можно говорить о «допущениях», «параметрах» или «си­стеме координат». Метафора — дело вкуса. Но разве не аб­сурдно, что внутренняя жизнь человека обусловлена тех­нологическими расширениями его чувств совершенно по­мимо его воли? Должны ли мы оставаться беспомощными в ситуации сдвига в соотношении наших чувств, вызванного ихрасширениями? Например, компьютеры позволяют нам запрограммировать любое возможное многообразие соотно­шения чувств и, таким образом, «вычислить» новое специ­фическое соотношение, новые культурные «параметры» в искусстве и науке, созданные телевидением.