Национализм настаивает на равных правах как для индивидов, так и для наций

ее? Хотя главная черта письменной и печатной культуры — жесткая централизация, в не меньшей степени ей свой­ственно утверждение прав личности. Токвиль в «Европей­ской революции» (р.103) пишет: «В 1778-м и 1779 гг. все опубликованные памфлеты, даже принадлежавшие буду­щим революционерам, содержали высказывания против централизации в пользу местного самоуправления». Чуть ниже (р.112, 113) он добавляет замечание, которое указы­вает, что, подобно Гарольду Иннису, он стремился не сто­лько изображать события, сколько размышлять над их внутренними причинами: «Самым необычным во француз­ской революции были не столько используемые ею методы, сколько порождаемые ею идеи. Новый и поразительный факт заключается в том, что многим нациям предстоит до­стичь той стадии, когда они научатся эффективно пользо­ваться этими методами и легко усвоят эти идеи».

В этом месте «Галактики Гутенберга» я бы с радостью передал слово Токвилю, ибо его способ мышления является для меня одним из главных примеров для подражания. Он сам дает блестящее определение своему методу, говоря о старом режиме (р.136): «Я пытался судить о нем, руковод­ствуясь не своими идеями, а чувствами тех, кто претерпел от него, а затем разрушил его».

Национализм обязан своим происхождением «фиксиро­ванной точке зрения», которая возникает вместе с печа­тью, перспективой и визуальной квантификацией. Но фик­сированная точка зрения может быть либо коллективной, либо индивидуальной, либо и той, и другой, что ведет к бо­льшому разнообразию взглядов и, следовательно, к столк­новениям. Хэйес в «Исторической эволюции современного национализма» (р.135) пишет: «До 1815 г. либеральный на­ционализм был довольно определенным интеллектуальным движением во всей западной и центральной Европе... Разу­меется, он не был аристократическим движением, и, хотя на словах он ратовал за демократию, его почвой был сред­ний класс». А следующее предложение указывает «фикси­рованную точку зрения» для государства, с одной стороны, и для индивида, с другой: «Он настаивал на абсолютной су­веренности национального государства, но одновременно стремился ограничить этот принцип принципом свободы личности — политической, экономической, религиозной — в каждом национальном государстве».

Фиксированность точки зрения как неизбежное усло­вие, связанное с визуальной подоплекой национализма, привела также, как пишет Хэйес (р.178), к следующему принципу: «Поскольку национальное государство не при­надлежит никакому отдельному поколению, оно не подле­жит преобразованию революционным путем». Этот прин­цип проявился особенно наглядно в визуальной фиксации положений американской конституции, тогда как в поли­тическом устройстве допечатной и доиндустриальной эпо­хи этого не было.

В начале своей книги (р.Ю, 11) Хэйес указал на ажио­таж, вызванный открытием принципа «равенства» по отно­шению как к группам, так и к индивидам: равные права граждан на определение способа государственного устрой­ства и своего правительства и равные права отдельных на­ций на самоопределение.

Поэтому на практике национализм раскрывает полно­стью свой унифицирующий потенциал лишь после приме­нения печатной технологии в организации труда и произ­водства. Хэйес улавливает логику этого процесса, но при­ходит в замешательство перед вопросом: как национализм мог развиться в аграрных обществах? Он совершенно не

понимает роли печатной технологии в ассоциировании лю­дей на началах унификации и воспроизводимости:

Одним из интеллектуальных занятий восемнадцато­го века было создание националистических доктрин. Именно в них выражались живые интеллектуальные интересы и тенденции. Но фактором, который придавал реальную силу националистическим доктринам и по­зволял им овладеть массами, был ряд замечательных механических усовершенствований, которые в наши дни принято называть промышленной революцией, а именно: изобретение машин, экономящих ручной труд, усовершенствование парового двигателя и других дви­жущих приспособлений, широкое использование угля и железа, массовое производство предметов потребления и ускорение транспортного сообщения и коммуникаций. Промышленная революция началась прежде всего в Англии приблизительно сто сорок лет назад (как раз во время якобинской революции во Франции), и ее углуб­ление в Англии и распространение по всему миру шло параллельно с подъемом, распространением и популя­ризацией доктрин национализма. Первоначально эти доктрины выкристаллизовались именно в аграрном об­ществе до появления новых машин, но их принятие и полный триумф шли рука об руку с механизацией про­мышленности и переходом от аграрного общества к ин­дустриальному. Такой ход событий кажется совершенно естественным (р.232, 233).

Начиная с промышленной революции национализм про­никает даже в искусство, философию и религию. Хэйес пи­шет (р.289):

На протяжении полутора веков усовершенствования в технологии, ремеслах, материальном комфорте, как и большинство достижений в интеллектуальной и эстети­ческой областях, были поставлены на службу национа­лизму. Промышленная революция, невзирая на ее кос­мополитический потенциал, имела в значительной мере националистический характер. Современная наука, не­смотря на ее чисто познавательные декларации и по­всеместное распространение, развивалась прежде всего как орудие национализма. Философские учения, кото­рые по своему происхождению не были явно национа-

диетическими, а порой замышлялись именно как анти­националистические, такие как христианство, либера­лизм, марксизм, системы Гегеля, Конта и Ницше, были переписаны на все лады и искажены в националистиче­ских целях. Пластические искусства, музыка и изящная литература, несмотря на свои универсалистские притя­зания, в значительной мере послужили формой выра­жения национального патриотизма и поводом для наци­ональной гордости. Национализм стал настолько при­вычным для мышления и поведения современного циви­лизованного человека, что большинство людей прини­мают его как само собой разумеющееся. Не задумыва­ясь над ним всерьез, они считают его самой естествен­ной вещью во вселенной и думают, что он существовал испокон веков.

В чем же причина моды на национализм в нашу эпо­ху? Это первый и главный вопрос, которым следует за­даться, когда речь заходит об этом удивительно жизне­способном феномене.