Главная Обратная связь

Дисциплины:

Архитектура (936)
Биология (6393)
География (744)
История (25)
Компьютеры (1497)
Кулинария (2184)
Культура (3938)
Литература (5778)
Математика (5918)
Медицина (9278)
Механика (2776)
Образование (13883)
Политика (26404)
Правоведение (321)
Психология (56518)
Религия (1833)
Социология (23400)
Спорт (2350)
Строительство (17942)
Технология (5741)
Транспорт (14634)
Физика (1043)
Философия (440)
Финансы (17336)
Химия (4931)
Экология (6055)
Экономика (9200)
Электроника (7621)


 

 

 

 



Хайдеггер оседлал электронную волну с таким же триумфом, как Декарт — механическую



Ш Эта разновидность балета на сцене сознания в хорео­графической постановке Гутенберга, подготовившего обо­собление визуального чувства, достойна внимания филосо­фии ничуть не менее, чем, скажем, кантовское допущение об априорности евклидовою пространства. Более того, ал­фавит и подобные изобретения давно уже служили бессоз­нательным источником философских и религиозных допу­щений. В этом смысле позиция Мартина Хайдеггера ка­жется более прочной, поскольку он исходит из тотальности языка как первичной философской данности. Ведь в этом случае (по крайней мере, в бесписьменный период) исход­ной точкой служит пропорциональное соотношение между всеми чувствами. Впрочем, не нужно рассматривать эти слова как пропаганду бесписьменной культуры, а равным образом наш анализ последствий изобретения книгопеча­тания — как аргумент против письменной культуры. В действительности Хайдеггер, похоже, совершенно не осоз-

252 Цит. по: Poulet, Studies in Human Time, p.78.

 

 

нает роли электронной технологии, обусловившей его до-письменные вкусы в языке и философии. Энтузиазм во­круг хайдеггеровской великолепной «лингвистики» — следствие наивной погруженности в метафизический орга-ницизм нашей электронной среды. И если механицизм Де­карта сегодня кажется кустарным, то не исключено, что в силу тех же неосознаваемых обстоятельств он в свое время выглядел блистательным. В этом смысле всякая мода есть своего рода сомнамбулизм и в то же время единственное средство критической ориентации в отношении психиче­ских эффектов технологии. Вероятно, это — способ помочь тем, кого волнует вопрос: «Но неужели же в книгопечата­нии нет ничего хорошего?». Тема этой книги — не преиму­щества и недостатки книгопечатания, а то, что любая сила, если мы не осознаем ее влияния, становится бедствием, особенно, если мы сами же ее и создали, И легче легкого проследить универсальное влияние книгопечатания на мышление западного человека: достаточно просто вспом­нить наиболее выдающиеся достижения в искусстве и нау­ке. Фрагментарная и гомогенная линейность, едва сформи­ровавшаяся как способ мышления в шестнадцатом и сем­надцатом веках, получает распространение и становится утилитарной модой в восемнадцатом и девятнадцатом. Иными словами, механицизм все еще остается «новинкой» в электронную эпоху, развернувшуюся с появлением та­ких людей, как Фарадей. Не кажется ли вам, что жизнь слишком ценна и прекрасна, чтобы подчинить ее како­му-то случайному и бессознательному автоматизму?

Паскаль перенял у Монтеня его кодаковский прием мо­ментальных снимков, для того чтобы углубиться в печаль­ную дилемму: «Когда мы страстно любим кого-либо, мы всегда видим этого человека словно впервые». Но эта спон­танность является результатом полноты мгновения и си­мультанного переживания мира. Тогда как разум воспри­нимает элементы один за другим. Таким образом, мы нахо­дим у Паскаля следы бессознательного влияния книгопеча­тания. Весь опыт делится на сегменты и организуется в по­следовательном порядке. Поэтому богатый опыт ускольза­ет от перемешивания или просеивания сквозь наше внима­ние. «Величие человека проявляется не тогда, когда он до­стигает одной из крайностей, но тогда, когда он касается

 

 

обеих, заполняя собой все промежуточное пространст­во»253. Именно вздернув свой дух на этой маленькой дыбе, позаимствованной у Гутенберга, Паскаль обеспечил себе внимание и благосклонность читателей: «Душа иногда спо­собна достигать высочайшего духовного напряжения, кото­рое, однако, не в силах длительно переносить. Она достига­ет его прыжком, лишь на мгновение, но не может царст-

ч 9т4

венно закрепиться на достигнутой высоте »^э .

Паскаль указывает, что прежний тип сознания был «царственным», способным длительное время удерживать­ся на высоте. Прежний король играл роль, а не занимал должность. Он был инклюзивным «центром без перифе­рии». Новое же сознание — новый принц, метящий на трон, — это замотанный исполнитель, который выполняет свои должностные обязанности, пытаясь приложить свои знания к решение проблем, и лишь изредка сталкивается со своими подданными, которые образуют его периферию и являются его амбициозными конкурентами.

Пуле, похоже, не без иронии замечает (р.85): «Лишь на мгновение! Разрушительное возвращение к жалкому чело­веческому состоянию и трагедии неумолимого движения времени. В то самое мгновение, когда человек ухватывает свою добычу, опыт оставляет его в дураках и он понимает, что одурачен. Его добыча оказалась тенью. На мгновение он ловит мгновение, но мгновение ускользает, потому что оно всего лишь мгновение».

Возникает неловкое ощущение, что эти философы слов­но попытались в драматической форме представить меха­низм Гутенберга, проникший в нашу чувственность. В ак­терском увлечении они суетятся точь-в-точь, как «все ко­ролевские лошади и вся королевская рать» вокруг старого Шалтая-Болтая. Как же найти принцип неповторимости человеческой личности среди сплошных линейных верениц мгновений? В силу прерывистого характера времени в универсуме печатной культуры личность вынуждена «каждый раз забывать себя для того, чтобы пересоздать себя, а пересоздавать себя для того, чтобы вновь обрести к себе интерес, словом, производить жалкий симулякр по-

253 253Ibid., р.80.

254 254Ibid, р.85.

 

стоянного творчества, и это позволяет ей верить, что она сумеет уйти от опознания своей ничтожности, а из своей ничтожности сотворить реальность»255.

Все же эта монотонная повторяемость а 1а Гутенберг оставляет желать чего-то лучшего для человеческой лич­ности. Но как можно спорить с человеком, который лезет под электропилу только потому, что не видит зубцов? А ведь именно такова судьба унифицированной личности в эпоху печатной сегментации. Однако трудно поверить в то, что кто-либо в какую-либо эпоху всерьез пытался упоря­дочить жизнь согласно этим навеянным Гутенбергом прин­ципам.

Джеймс Джойс наверняка полагал, что нашел в Вико философа с более глубоким пониманием культуры, чем у тех, кто питался из «картезианского источника». К тому же Вико, как и Хайдеггер, — филолог среди философов. Его теорию времени «ricorsi» линейно настроенные умы истол­ковали как «повторение», «круговорот». Впрочем, недавно появилось исследование, которое решительно отказалось от этой интерпретации256.

Вико рассматривает временную структуру истории «не как линейную, а как контрапунктную. В ней можно просле­дить несколько линий развития...». Для Вико вся история современна, или одновременна, симультанна, — факт, до­бавил бы Джойс, обусловленный природой языка, где одно­временно хранится весь опыт. Круговорот у Вико не дол­жен пониматься «в плане развития наций во времени»: «Всеобщая история устанавливается провидением и есть не что иное, как полнота присутствия духа для самого себя в идее. В соответствии с этим принципом «ricorso» достига­ется человеческим духом в идее и он владеет собой — про­шлым, настоящим и будущим — в акте, который всецело созвучен его собственной историчности»25^.

255 255 Ibid, р.87.

256 256 A.Robert Caponigri, Time and Idea: The Theory of History in Giambattista Vico.

257 257 Ibid, p.142.

 

 



Просмотров 468

Эта страница нарушает авторские права




allrefrs.su - 2025 год. Все права принадлежат их авторам!