Главная Обратная связь

Дисциплины:

Архитектура (936)
Биология (6393)
География (744)
История (25)
Компьютеры (1497)
Кулинария (2184)
Культура (3938)
Литература (5778)
Математика (5918)
Медицина (9278)
Механика (2776)
Образование (13883)
Политика (26404)
Правоведение (321)
Психология (56518)
Религия (1833)
Социология (23400)
Спорт (2350)
Строительство (17942)
Технология (5741)
Транспорт (14634)
Физика (1043)
Философия (440)
Финансы (17336)
Химия (4931)
Экология (6055)
Экономика (9200)
Электроника (7621)


 

 

 

 



К эхокамере бардовских заклинаний



1о> В 1683—1684 гг. в Лондоне вышла книга Джозефа Мок-сона «Механические операции в искусстве книгопечата­ния». Как указывают современные издатели (p.vii), в ней «письменно изложены знания, которые до сих пор переда­вались исключительно в порядке традиции». Книга Моксо-на «была первым пособием по книгопечатанию вообще». Подобно Гиббону в его истории Рима, Моксон, по-видимо­му, был движим сознанием, что книгопечатание достигло своего предела. Подобные же настроения послужили толч­ком к написанию «Сказки о бочке» и «Битвы книг» декана Свифта. Но именно в «Дунсиаде» мы находим эпос печат­ного слова, раскрывающий его значение для человечества, поскольку здесь изображено погружение человеческого со­знания в мутные воды бессознательного, порожденного книгой. Для последующих поколений оставалось загадкой, почему, если верить пророчеству в книге четвертой, лите-

262 Ibid., р.52. (Ср.: Лейбниц Г.В. Сочинения в четырех томах. — Т. 3. — М.: Мысль, 1984. — С.452. — Прим. пер.)

 

 

ратура обвиняется в оглуплении человечества и в том, что она гипнотически сталкивает мир обратно в примитивизм, в туземную Африку и прежде всего в бездну бессознатель­ности. Разгадка заключается в идее, которая вела нас на протяжении всей нашей книги: усиливающееся отделение визуальной способности от взаимодействия с остальными чувствами ведет к отбрасыванию в бессознательное боль­шей части нашего опыта и, как следствие, к гипертрофии бессознательного. Это непрерывно возрастающее царство Поуп называет миром «Хаоса и древней Ночи». Это — тот самый племенной, дописьменный мир, который превозно­сит Мирче Элиаде в «Священном и мирском».

Мартин Скриблерус263 в своих заметках к «Дунсиаде» размышляет о том, насколько труднее сочинять эпос о многочисленных писаках и литературных поденщиках, чем о Карле Великом, Бруте или Годфри. Он также говорит, что сатирик должен «исправлять тупоумие и наказывать зло», и обращается к рассмотрению общей ситуации, ви­новной в этом кризисе:

Теперь мы опишем обстоятельства и причины, побу­дившие Поэта к написанию этого произведения. Он жил в те дни, когда (по воле провидения Изобретение Книго­печатания дало нам в руки бич для грамотеев за их Грехи) Бумага стала столь дешевой, а печатники столь многочисленными, что. страна наводнилась авторами. Благодаря этому не только стал каждодневно наруша­ться покой честного не занятого писательством поддан­ного; от него стали немилосердно домогаться похвал и даже денег, хотя первые были не заслужены, а вторые — не заработаны. В тоже время Свобода Печати была столь неограниченной, что отказывать в требуемом ста­ло опасно, ибо автор мог опубликовать бессовестную клевету и, оставшись анонимным, уйти от наказания, тогда как издатель укрылся бы под крылом парламент­ского акта, несомненно, предназначавшегося для луч­шего употребления264.

263 Мартин Скриблерус (т.е. Мартин Писака) — таким общим
псевдонимом подписывали свои произведения члены кружка, в
который входили Свифт, Гей, Поуп и Арбетнот. — Прим. пер.

264 The Dunciad (В), ed., James Sutherland, p.49.

 

 

Затем он переходит (р.50) от общих экономических при­чин к частной моральной мотивации авторов, вдохновляе­мых «Тупоумием и Бедностью; первая родилась вместе с ними, а вторая пришла к ним из-за пренебрежения их ис­тинными талантами...». Словом, основной удар направлен на прикладное знание, поскольку оно выражается в «Тру­долюбии» и «Усердии». Движимые самомнением и жаждой самовыражения, авторы пускаются в «эту печальную и до­стойную сожаления коммерцию».

Своим совместным действием эти многочисленные жер­твы прикладного знания — т.е. авторы, одаренные Трудо­любием и Усердием, — дружно способствуют «возвраще­нию царства Хаоса и древней Ночи и переходу под юрис­дикцию их отпрыска — Тупоумия, до сих пор распростра­нявшуюся лишь на Город, уже Светского общества». С рас­ширением книжного рынка граница между сферами ин­теллекта и коммерции исчезает. Книжная торговля берет на себя функции и ума, и духа, и управления.

В этом и заключается смысл начальных строк поэмы в первом издании:

Я воспеваю книги и того, кто первым весть

От муз смитфильдских к королям сумел донесть.

В те времена «светскому обществу» казалась совершен­но противоестественной ситуация, когда королевская власть и принятие решений попали в зависимость от авто­ров из народа. Теперь мы, разумеется, не видим ничего странного или возмутительного в том, что нами управляют люди, для которых книжка-однодневка кажется вполне удобоваримым чтивом. Смитфильд265, где проводилась Варфоломеевская ярмарка, был также местом книготор­говли. Однако в последующих изданиях Поуп изменил на­чало:

Божественную Мать и Сына я пою, который весть

От муз смитфильдских к слуху королей сумел донесть.

Он столкнулся с публикой, коллективным бессознатель­ным, и окрестил ее «великой Матерью» в соответствии с оккультизмом своего времени. Это вроде джойсовского

265 Смитфильд — лондонский рынок. — Прим. пер.

 

 

«Веди, добрая птица» (fowl — foule, owl, crowd), которое мы уже приводили выше.

По мере развития книжного рынка и усовершенствова­ния практики сбора и сообщения новостей природа автор­ства и публики претерпела серьезные изменения, которые сегодня мы принимаем как норму. От рукописной эпохи книга в какой-то мере сохранила характер частной бесе­ды, о чем писал Лейбниц. Но постепенно происходило по­глощение книги газетой, напоминанием о чем служит дея­тельность Аддисона и Стила. Этот процесс неуклонно раз­вивался в силу совершенствования печатной технологии вплоть до изобретения парового пресса в конце восемнад­цатого века.

Тем не менее Дудек в «Литературе и прессе» высказы­вает мнение, что даже после того, как сила пара нашла применение в книгопечатании,

английские газеты в первой четверти века, однако, ни­коим образом не могли завоевать популярности у всего населения. По современным меркам они были слишком скучными, чтобы заинтересовать более чем скромную группку серьезных читателей... Газеты начала девят­надцатого века предназначались, главным образом, для джентльменов. Их стиль был строгим и формальным — нечто среднее между изяществом Аддисона и возвы­шенностью Джонсона. Основным их содержанием были небольшие рекламные объявления, сообщения о мест­ных событиях и национальной политике и прежде всего коммерческие новости и долгие отчеты о парламент­ских дебатах... в газетах отмечались лучшие произведе­ния современной литературы... «В те дни, — припомина­ет Чарльз Лэм, — каждая утренняя газета как сущест­венный атрибут своего истеблишмента имела автора, который обязан был поставлять ежедневную порцию остроумных заметок...» И поскольку разрыв между язы­ком журналистики и языком литературы еще не прои­зошел, в восемнадцатом и в начале девятнадцатого века известные писатели сотрудничали в газетах и даже за­рабатывали себе таким образом на жизнь.

Но Поуп населил свою «Дунсиаду» именно такими фи­гурами не для того, чтобы выразить своей критикой личное отношение или частную точку зрения. Скорее он стремил-

 

 

ся изобразить масштабность изменений. Весьма сущест­венно то, что об этих изменениях речь заходит лишь в чет­вертой книге «Дунсиады», которая вышла в 1742 г. Именно после появления в «Дунсиаде» знаменитого филоло­га-классика д-ра Басби из Вестминстерской школы возни­кает античная, а точнее, цицероновская тема превосходст­ва человека (IV, 11, 147-150):

Вскочил сенатор молодой с дрожащими губами И рек, держа свои штаны обеими руками: «Коль скоро Человек Словами разнится от зверя, Слова — наш мир, Слова — наш разум, наша вера».

Ранее мы уже отмечали значение этой темы для Цице­рона, который рассматривал красноречие как всеобъемлю­щую мудрость, гармонизирующую наши способности и объединяющую все типы знания. Поуп недвусмысленно го­ворит о разрушении этого единства вследствие специали­зации и редукции. Тема редукции сознания, как мы виде­ли, проходит через всю эпоху Возрождения. Она также яв­ляется одной из тем «Дунсиады». Мальчишка-сенатор про­должает свою речь:

Когда Рассудок поражен сомненьем, Направь его по узкому пути. Дверь Знаний не распахивай широко Иначе выхода не сможешь ты найти. Догадки и вопросы отложи — Они отягощают ум и память. Мысль сократи, Словами изложи, К рассудку прикрепи его цепями. Поэт сегодня пишет, завтра он умрет: Его стихи живут недолго в этом мире. Пройдет и магия; и здравомыслящий народ Забудет вскоре о звучащей лире.

Пер. В.Постникова

Поуп не был должным образом оценен как серьезный аналитик интеллектуальной makuse266 Европы. Он продол­жает тему Шекспира и Донна, затронутую в «Анатомии мира»:

266 Болезнь (фр,). — Прим. пер.

 

 

Все вдребезги, согласья нет нигде, А все — лишь материал и отношенья.

Так же, как Шекспир в «Короле Лире», Поуп порицает раскол чувственности и отделение слов от их функций. Проникновение визуальной квантификации и гомогениза­ции во все сферы жизнедеятельности и механизация язы­ка и литературы привели к разобщению искусства и науки (Дунсиада, IV, 21-24):

В Цепях закована, Наука стонет и томится, А Разум Ссылки, Мук и Каторги страшится. Мятежной Логике заткнули кляпом рот, В тоске Риторика, лишенная красот.



Просмотров 489

Эта страница нарушает авторские права




allrefrs.su - 2025 год. Все права принадлежат их авторам!