Экологические факторы древней торговли

В предшествующих главах мы охарактеризовали три основных экономи­ческих области в пределах Западной Сибири, сложившихся в далекой древности: 1) ареал производящего хозяйства (степная полоса и юг лесостепи); 2) ареал традиционной присваивающей экономики (тайга и тундра); 3) ареал многоотраслевого хозяйства, сочетавшего произво­дящие занятия и присваивающие промыслы (юг тайги и север лесостепи). Внутри этих трех огромнейших областей, в свою очередь, наблюдается локальная экономическая дифференциация, особенно четко выраженная в зоне присваивающей экономики севера Западной Сибири, внутри которой мы выделили четыре специфических типа присваивающего хозяйства.

Несходство природных условий привело к локальной специализации производства и, в частности, к тому, что при наличии или даже избытке в определенном месте одного вида продукта могла возникнуть нужда в продуктах, которыми были богаты другие районы. «Различные общины, — писал К. Маркс, — находят различные средства производства и различные жизненные средства среди окружающей их природы. Они различаются поэтому между собой по способу производства, образу жизни и производимым продуктам. Это — те естественно выросшие различия, которые при соприкосновении общин вызывают взаимный обмен продук­тами, а следовательно, постепенное превращение этих продуктов в товары» ⁵⁵. Здесь К. Маркс со всей определенностью подчеркивает, что несходство экологических условий разных районов (а отсюда и экономи­ческие различия между ними) явилось фактором, стимулировавшим древнюю меновую торговлю.

Можно говорить применительно к Западной Сибири о двух путях или двух уровнях древнего обмена: а) обмен внутри больших экономических ареалов между носителями разных хозяйственных типов; б) обмен между населением разных экономических областей.

Характер меновой торговли между носителями разных хозяйственных типов (внутри того или иного экономического ареала) археологически улавливается слабо. В тех случаях, когда мы выясняем, что древнее население какого-то таежного района изготовляло свои каменные орудия из сырья, месторождения которого находятся за сотни километров — в другом таежном районе, можно предполагать, что одним из объектов меновой торговли было каменное сырье. Так, сейчас установлено, что в первой половине бронзового века часть камня, использовавшегося населением Васюганья для изготовления каменных орудий, поступала с верховьев Кети и из Кузнецкого Алатау ⁵⁶. Но это мало что вносит в пони­мание содержания древнего обмена. Во-первых, мы не знаем, на что обменивалось каменное сырье; во-вторых, возможно, что в данном случае обмена, как такового, не было: не исключено, что месторождения камня были, так сказать, «общей» территорией, куда могло приходить население всех окрестных районов, нуждавшееся в материале для изготовления каменных орудий.

Несколько определеннее можно говорить об обмене готовыми изде­лиями из камня и металла. В самусьско-сейминскую эпоху наблюдается массовое распространение на восток, вплоть до Забайкалья, по югу таеж-

ной зоны и северу лесостепи бронзовых кельтов и копий турбинско-сейминских типов (рис. 20,1, 3, 4) и встречное движение до Прикамья и бас­сейна Оки изделий из байкальского нефрита — прежде всего колец и просверленных дисков глазковского типа. Вполне вероятно, что турбинско-сейминские бронзовые изделия и упомянутые нефритовые вещи были экви­валентами меновой торговли. В этой связи любопытно, что в тех случаях, когда первобытные «деньги» были каменными, они, судя по этнографи­ческим материалам, полученным, правда, для Южного полушария, обычно представляли собой каменные кольца и просверленные диски ⁵⁷, в общем похожие на глазковские⁵⁸, что, может быть, нельзя считать простым совпадением.

Принципиальная возможность использования определенных категорий металлических предметов в качестве эквивалентов обмена засвидетельст­вована более поздними археологическими материалами. Так, Б. Н. Граков вслед за другими исследователями высказал весьма доказательное мнение, что в скифское время начиная с VI—V вв. до н. э. бронзовые наконечники стрел использовались в качестве монет. Этим он объясняет, в частности, необыкновенное обилие бронзовых наконечников в колчанах, найденных при некоторых скифских захоронениях (до 200—380 штук) ⁵⁹.

Однако наиболее постоянным и непреходящим эквивалентом меновой торговли у кочевников степей были не предметы ремесла, а основной, наиболее значимый продукт их хозяйства — скот. «Форма денег, — отме­чал К. Маркс, — срастается или с наиболее важными из предметов, которые получаются путем обмена извне и действительно представляют собой естественно выросшую форму проявления меновой стоимости местных продуктов, или же — с предметом потребления, который состав­ляет главный элемент местного отчуждаемого имущества, как, например, скот. Кочевые народы первые развивают у себя форму денег, так как все их имущество находится в подвижной, следовательно непосредственно отчуждаемой, форме и так как образ их жизни постоянно приводит их в соприкосновение с чужими общинами и тем побуждает к обмену про­дуктов» ⁶⁰.

Этнографические материалы говорят о том, что в кочевых обществах в каждый данный период существовал своего рода «прейскурант» стои­мостного соотношения разных видов скота, причем это соотношение было не вполне однозначным не только в зависимости от времени и географи­ческих условий, но, видимо, и от назначения сделки. У казахов в 20—30-х годах XIX в. при уплате штрафа за оскорбление, увечье, воровство и другие преступления один верблюд приравнивался к трем лошадям и 10 бара­нам ⁶¹. А. К. Гейнс, будучи в 1865 г. в Каркалинском округе Киргизского края, застал здесь следующее стоимостное соотношение разных видов скота: «Быки оцениваются на баранов по возрасту. Талача или двухлетний бык — два барана; трехлетний — четыре барана; четырехлетний — шесть баранов. . . Лошади оцениваются вообще по достоинству; но иногда и именно в валовых расчетах с киргизами принимаются среднею ценою за шесть баранов, но в этих случаях киргизы дают самых дурных лоша­дей» ⁶². По наблюдениям Г. В. Кравцова, в 1870-х годах за единицу калыма казахи принимали одну лошадь, которую можно было заменить пятью овцами, двумя годовалыми телятами или одной коровой; за две единицы

принимались один верблюд и одна кобыла-матка ⁶³. В конце XIX в. русская администрация, чтобы облегчить определение степени зажиточности казахов-кочевников, закрепила твердое стоимостное соотношение разных видов скота, которое считалось тогда наиболее соответствующим дейст­вительности. За основную единицу, согласно традиционному мерилу, была принята лошадь. Отсюда: двухлеток = 1/2 лошади, жеребенок =1/6 лошади. Корова =5/6 лошади, двухлеток =1/2 коровы, теленок =1/6 коровы. Верблюд =2 лошадям, двухлеток =1 лошади, годовалый =1/2 лошади. Овца и коза =1/6 лошади⁶⁴.

Лошадь была основным мерилом стоимости и у других скотоводческих народов Сибири. Иногда это отражалось в манере словообразования. У якутов, по сообщению Д. Кочнева, «слово ат — лошадь — служит корнем во всех словах, означающих мену (атастасабын), куплю-продажу (атыласабын) и торговлю (аты) и т. д.» ⁶⁵.

У этнографически изученных аборигенов севера Сибири в их торговых отношениях между собой основным эквивалентом обмена были шкуры и изделия их них. Среди коренного населения Енисейского Севера издавна славились детские луки, осетровый клей и инструменты для обработки шкур. В обмен на эти изделия кеты получали оленьи шкуры, камусы, а также некоторые виды готовой продукции — ненецкую глухую одежду, камусную обувь и пр. ⁶⁶ Тунгусский род Момоль на Енисее, славившийся искусными кузнецами, продавал другим тунгусским родам железные изделия в обмен на покрышки для чумов, лосиные шкуры, турсуки, коврики (оленьи попоны) и др. Продажей железных вещей руководил военный вождь, причем они должны были продаваться родственным родам в спра­ведливой пропорции. Остальные вещи менялись без ограничений ⁶⁷.

По свидетельству Ф. Страленберга, у коряков прежде большим спросом пользовался применяемый ими в качестве наркотического опьяняющего средства гриб мухомор, в обмен на который они давали белок, лисиц, горностаев и соболей. В первой половине XVIII в. основными поставщи­ками мухомора корякам были русские купцы ⁶⁸.

Согласно документам Сибирского приказа, казымские и обдорские остяки «которого лета больше рыбы добывали, и на сухую и на жир рыбей покупали у тундряной самояди мягкую рухлядь и тем свои нужды исполняли» ⁶⁹. В начале текущего столетия восточные самоеды приобре­тали у остяков юколу, свежую рыбу, меха лесных зверей почти исключи­тельно в обмен на оленей. Нарту юколы выменивали на одного оленя-быка или важенку; взрослого оленя приравнивали к 60 белкам и 100 большим озерным чирам, за черную лисицу брали трех оленей ⁷⁰. В данном случае характер обмена напоминает отчасти обменные операции между охотничье-рыболовческим населением тайги и степными скотоводами.

Предметами обмена между населением разных экономических ареалов были, видимо, более специализированные продукты, отражавшие принци­пиальное несходство экономического уклада обществ, осуществлявших обменные операции. Мы уже обращали внимание на большой процент кос­тей бобра на Еловском поселении, где он составляет по числу особей почти половину всей охотничьей добычи. Возможно, этот факт отражает усиление уже на поздних этапах бронзового века спроса на пушнину со стороны

южных соседей. Экономические связи между северным охотничье-рыбо-ловческим миром и торгово-ремесленными центрами Средней и Передней Азии особенно усиливаются в эпоху железа. В это время в обмен на.пушнину из южных стран широким потоком идут на север Сибири предметы художественного ремесла, металлическая посуда, ткани, оружие и т. д. Находки в предтаежном Обь-Иртышье бактрийского и парфянского художественного серебра ⁷¹, южных по происхождению шлемов ⁷², согдий­ской и болгарской серебряной и позолоченной посуды ⁷³, а также прекрасно выделанных кольчуг, лат и другого воинского снаряжения (рис. 22, 5, 8, 11, 12, 15 и др.) с несомненностью свидетельствуют о том, что таежные аборигены стремились в первую очередь приобретать дефицитные пред­меты высококачественного южного ремесла.

Подобный же характер носил обмен северных охотников с южными скотоводами и земледельцами в сравнительно недавние времена. Так, тунгусы получали от якутов в обмен на пушнину различные предметы роскоши: серебряные кольца, поясные наборы, женские нагрудные укра­шения. Ангарские тунгусы, судя по документам Сибирского приказа, покупали в XVII в. за соболей у даурских (конных) тунгусов «серебро и платье и дорогое камчатое лоскутье» ⁷⁴. У скотоводов юга таежное западносибирское население покупало также лошадей, кости которых нередко встречаются на древних памятниках Нарымского и Сургутского Приобья ⁷⁵, и, возможно, некоторые продукты скотоводческого хозяйства. Так, до недавнего времени у таежных и тундровых народов самым прочным и самым удобным материалом для вязания сетей считался конский волос. «Поэтому, — сообщает А.А. Попов, — конский волос и сети, плетеные из него, были предметом широкого обмена и торговли между южными ското-у" водами и охотниками и оленеводами севера» ⁷⁶.

Пушнина ко времени прихода в Сибирь русских была основным пока­зателем богатства; она занимала почетное место в сокровищницах остяц­ких князей и служила предметом специализированного промысла⁷⁷. Между Бухарой и Искером существовала регулярная караванная связь, проходившая в сибирской части маршрута вдоль р. Вагай, на которой, согласно некоторым сведениям, в надежде встретить и взять под защиту будто бы задерживаемый татарами бухарский караван был застигнут врасплох и погиб Ермак. Думается, что этот удобный путь связей Запад­ной Сибири с югом был традиционным и им пользовались с глубокой древности.

Во второй половине прошлого столетия, когда западносибирский Север сильно оскудел пушным зверем, основным эквивалентом обмена у обдор-ских и березовских аборигенов (перешедших к преимущественно рыболовческому образу жизни) в их торговых операциях с русскими и зырянскими купцами стал муксун. За пуд муки остяки и самоеды платили в Обдорске четыре муксуна, ниже—10 муксунов, в Надыме—13—15 муксунов. Пуд соли стоил в Обдорске 10 муксунов, в Надыме — 25—30 муксунов. За пуд табака платили от 100 до 300 муксунов. Два медных кольца стои­мостью 1/2 коп. шли в Надыме за 1 муксуна и т. д.⁷⁸ Приведенные сведе­ния говорят о том, что меновая стоимость и эквиваленты обмена на терри­тории Сибири могли быть достаточно динамичными категориями, изме-

Рис. 22. Таежное Обь-Иртышье. Находки, связанные с жизнию и деятельностью древних «богатырей». Раннее средневековье (VI-VIII вв.)

1, 4, 5, 7-11, 13-18 – могильник Релка; 2,3 – Ерыкаевский клад; 6- Тюменская обл.; 12-Парабельский клад.

4, 5 –бронза и железо; 6, 9,12- бронза; остальное- железо

няясь в зависимости от особенностей природной среды, от перемены эколо­гических условий, «моды» и исторической обстановки.

Особенно неразрывными были торговые отношения между кочевниками степей, с одной стороны, и жителями земледельческих оазисов и торгово-ремесленных центров, с другой. Экономическая односторонность кочевого хозяйства вызывала постоянную нужду степняков в предметах ремеслен­ного производства и в продуктах земледелия. Эта нужда и эта односторон­ность в полной мерс проявлялись и в новое время, когда наладились регу­лярные торговые связи России с кочевниками казахстанских степей. Интересен приведенный П. С. Палласом перечень товаров, которыми а 1770 г. обменивались в Троицкой крепости на Южном Урале русские купцы и казахи Средней Орды. Казпхи поставляли скот и отчасти выделан­ные шкуры домашних и диких животных. Что же они получали в обмен? П. С. Пал л ас сообщает на этот счет следующее: «Ордою сею за скот получаемые товары суть: красныя и малиновыя от самого лучшаго до наихудшаго разбора сукна, яицкие камлоты лучшей доброты от киргиз­ских, каламенки, белой и синей холст, на салфетки и на полотенцы полотно, китайка, китайский и иностранной бархат, старые и новые шелковыми и полушелковыми материалами покрытые меха, беличьи, лапковые, лисьи и иротчие хорошие лисьи, выдровые и бобровые мехи на опушку шапок, топкие шелковые платки, пестрый холст для платков, бумажные и шел­ковые Астраханские поясы, юфти и сафьяны, различные женские приборы, косы, кисти, нагрудники, битые жестянки, стеклянные прописки, биссры, жемчуг, улитки земеиными головками называемые, зеркала, гребешки, бритвы, иглы, булавки, шелк для шитья, белилы и румяны, также: различ­ная литая и кованая железная рухлядь, котлы, треножники, таганы, цени конские уборы, замки, капканы, топоры, ножи, ножницы, огнива, пряжки медныя, железные и оловяные пуговицы, ливеры, игольники, табакерки, трубки, табачные роги. медь в кусках и в досках и олово, желез­ные проволоки, нечто из оловянной посуды, деревянные крашеные и простые стаканы, блюда, маленькие обитые сундуки, материалы к кра­шению надобные, квасны, купорос, сера, красной воск, сургуч, смола, крупы, ржаной и пшеничный хлеб, простой чай, сено и пр.»⁷⁹.

Перечисленный набор, судя по статистике торговых операций в Орен­бурге, оставался практически неизменным и 60 лет спустя: «В замен отда­ваемого киргизами скота и других произведений своих. — писал А. Левшин о казахах 20—30-х годов прошлого столетия, — получают они из России разные железные, чугунные и медные вещи, например, иглы, ножницы, ножи, топоры, косы, замки и проч.; равным образом бархаты, сукна, парчи, шелковые ткани, позументы, платки, ленты, выбойки, тесемки, сундуки, квасцы, купорос, бисер, маленькие зеркала, холст, нюхательный табак, белилы, румяны, выделанные кожи или юфть, шкуры выдровые, муку и пр.»⁸⁰. И далее: «Китайцы наиболее снабжают киргиз-казаков шелко­выми тканями, фарфором, парчами, лакированною посудой, иногда чаем, серебром и разными изделиями своих мануфактур. Бухарцы, хивинцы и ташкентиы также большею частью променивают им бумажные и шел­ковые ткани, стеганые халаты, ружья, сабли, порох и проч. Взамен же из орд киргизских, сверх произведений скотоводства, получают они неволь-

ников, увозимых с границ русских»⁸¹. В эпоху средневековья кочевники степного Казахстана, видимо, имели достаточно тесные экономические связи с Волжской Болгарией; во всяком случае, юфть (выделанная кожа), которую в XVIII—XIX вв. они получали от русских, называлась у них «болгара» ⁸².

Любопытны сведения о торговле между кочевыми казахами северных степей и их полуоседлыми единоплеменниками долины р. Чу, занимав­шимися наряду со скотоводством земледелием. Здесь основными эквива­лентами меновой торговли выступали в конце прошлого столетия овца и определенная мера зерна. В 1898 г. овца стоила 3,5 пуда пшеницы, а кусок кошмы в 7 аршин длины и 3 аршина ширины — до 7 пудов пшеницы, что было эквивалентно двум овцам ⁸³.

Между оседлыми и кочевыми обществами мог вестись обмен и готовыми пищевыми продуктами, специфичными для того или иного типа хозяйства. Шорцы бассейна Томи иногда заготавливали на зиму так много клубней кандыка, что часть его поступала к соседним племенам бассейна р. Аба­кан — к качинцам и сагайцам — в обмен на консервированные молочные продукты (главным образом сыр курут) ⁸⁴. Еще большую роль в обменных операциях шорцев играли предметы кузнечного ремесла, которые они обменивали у кочевников на скот. Этот факт чрезвычайно интересен. Он наводит на мысль, что предки шорцев в прошлом предпочитали не разводить скот, а выменивать его у соседей-скотоводов на металлические изделия уже во взрослом состоянии. Это избавляло их от забот, касаю­щихся зимовки и ряда других неудобств, связанных с сохранением и выра­щиванием молодняка в суровых условиях бассейна Томи.

Покупка скота, видимо, не была особенно обременительной для шорцев, так как в основном сводилась к обмену на предметы из металла, а шорцы издавна славились на всю Сибирь как искуснейшие кузнецы (отсюда и русское название района их обитания «Земля Кузнецкая»). Здесь напра­шивается весьма любопытная аналогия с населением древней самусьской культуры, жившем в бассейне Томи примерно в XVI—XIII вв. до н. э. и прославившем себя как замечательные бронзолитейщики ⁸⁵. Не исклю­чено, что значительная часть отливавшихся на Самусьском IV поселении металлических изделий (в основном кельтов и копий) предназначалась для обмена на скот у более южных пастушеско-земледельческих групп Алтае-Саянского региона. Если это так, то роль скотоводства у населения самусьской культуры во многом зависела от интенсивности их бронзо­вой металлургии, и тогда становится понятным необыкновенное обилие форм для отливки этих орудий на Самусьском IV поселении в низовьях Томи.

Судя по этнографическим материалам, предметами обмена могли быть и культовые вещи. Южные ненцы, например, покупали на Севере, у при­брежных ненцев, клыки белого медведя, которые те и другие носили на поясе, считая, что они оберегают от злых духов и приносят удачу в охоте. Но ччще всего покупались не культовые предметы как таковые, а изделия, воспринимаемые аборигенами как культовые. Так, остяки и вогулы до революции приобретали на Ирбитской ярмарке русских кукол и исполь­зовали их в качестве домашних идолов⁸⁶.

В западносибирской тайге найдено довольно много бактрийского и парфянского художественного серебра. Особенно интересны медальоны с изображением парфянских царей⁸⁷. Примечательно, что их находят обычно в местах древних западносибирских святилищ. Судя по боковым дырочкам, они прибивались к деревянной основе, скорей всего к лицевой части идолов, т. е. изображали уже местных богов.

Не менее любопытны находки в урало-западносибирской тайге сереб­ряной посуды, прежде всего восточных среднеазиатских и переднеазиатских блюд — разных по месту и времени изготовления. Этнографически засвидетельствовано, что блюда из светлого металла пользовались у за­падносибирских аборигенов особым спросом. По наблюдениям Д. Н. Анучина, «вогулы и остяки добывают... требуемые для их святилищ серебряные тарелочки от русских, заказывая их даже нарочно, через посредство знакомых купцов»⁸⁸. Один из английских авторов начала XVII в., пере­числяя русские товары, пользующиеся особым вниманием северных западносибирских народов, называет в первую очередь олово, оловянные блюда, тарелки, миски, чашки, солонки, листовую латунь и лишь затем ткани и другие товары ⁸⁹. Дело в том, что жертвенную пищу во время риту­альных церемоний обские угры должны были приносить в серебряной или оловянной посуде. В других обрядах серебряные, оловянные, иногда мед­ные тарелки символизировали у таежных западносибирских аборигенов Солнце и Луну. В свете этого становится понятным широкое распрост­ранение в урало-западносибирской тайге восточных серебряных блюд, находки которых нередки в древних святилищах. Видимо, их стоимость в древности была очень высокой. Об этом можно судить из того, что за металлические сосуды обские угры платили, не скупясь, и в сравнительно недавние времена. Известно, например, что в первой половине прошлого столетия группа березовских вогулов заплатила за обычную медную луженую чашу 100 белок; купленный сосуд использовался для собирания крови жертвенных животных ⁹⁰.

И. Смирнов со ссылкой на С. Патканова сообщает о поляке из То­больска, «который специально занимался изготовлением металлических шайтанов для остяков и за моделями — древними идолами совершал поездки по остяцкому краю» ⁹¹. Сибирские аборигены испытывали интерес к чужим «шайтанам» и стремились приобрести их, если они казались более сильными. Даже шаманы иногда покупали друг у друга духов-помощников или обменивались ими. Такие случаи зафиксированы, например, у юраков (западносибирских ненцев) и енисейских остяков (кетов) ⁹².

Нельзя считать правильным распространенное мнение, что культовые изделия в Сибири не могли быть предметами обмена и что их появление в других местах свидетельствует о перемещении этнических групп . Стремление абсолютизировать именно этот вариант распространения культовых вещей чревато односторонними выводами. Вопрос о причинах и путях «движения» культовых предметов так же сложен и неоднозначен, как и само понятие «культовый предмет».

¹Матющенко В. И., 1960, с. 11; Коса­рев М. Ф., 1974, с. 78.

² Косарев М. Ф., 1966.

³ Матющенко В. И., 19736, с. 67—68.

⁴Косарев М. Ф., 1974, рис. 15.

⁵ Черников С. С., 1960, с. 31; Бадер О. Н., 1970, с. 106.

⁶Раушенбах В. М., 1956, с. 125.

⁷Косарев М. Ф., 1981.

⁸Патрушев В. С., 1971, с. 38—40.

⁹ Пигнатти В. П., Ивановский В. А., Гладышев Т. П. и др., 1911, с. 14.

¹⁰Народы Сибири, 1956, с. 500.

¹¹Матюшенко В. И., 19736., с. 68.

¹² Кирюшин Ю. Ф., 1976, с. 14.

¹³Косарев М. Ф., 1981.

¹⁴Матющенко В. И., 1974, рис. 54, 4; 87, 12. Ср.: Агеева Е. И., Пацевич Г. И., 1956, рис. 21; Максимова А. Г., 1962. рис. 14, 7.

¹⁵ Гундризер А, Н„ 1966, с. 123.

¹⁶ Кирюшин Ю. Ф., 1976, с. 14.

¹⁷ЧиндинаЛ.А., 1976, с. 167; Елькина М. В., 1976, с. 241.

¹⁸Мошинская В. И., 1957, с. 119.

¹⁹Сальников К. В., 1967, с. 368—369.

²⁰ Косарев М. Ф., 1974, с. 113.

²¹ Крутковский В., 1898, с. 61.

²²Миллер Г. Ф., 1937, с. 251.

²³Инфангьев П., 1909, с. 207.

²⁴ Волков И. В., 1905.

²⁵Паллас П. С., 1788, с. 17.

²⁶ Миллер Г. Ф., 1937, с. 340, 492.

²⁷ Флоринский В. М., 1894.

²⁸ Щунков В. И., 1956, с. 263, 270; Асалханов И. А., 1975, с. 208.

²⁹Потапов Л. П., 1952, с. 176.

³⁰Крутковский В., 1898, с. 62—63.

³¹ Вербицкий В. И., 1893, с. 15.

³²Косарев М. Ф., 1981.

³³Паллас П. С., 1788, с. 19.

³⁴Там же, с. 27—28.

³⁵ Городков Б., 1910, с. 25.

³⁶ Городков Б., 1913, с. 22.

³⁷ Белявский Ф., 1833, с. 11.

³⁸ Кастрен М. А., 1860, с. 239.

³⁹Могильников В. А., 1976, с. 179.

⁴⁰Плетнева Л. М., 1971, с. 47.

⁴¹Городков Б., 1912, с. 194.

⁴²Григоровский Н. П., 1884, с. 59.

⁴³ Народы Сибири, 1956, с. 343.

⁴⁴Плетнева Л. М., 1977, с. 47.

⁴⁵Смирнов Н. Г., 1975.

⁴⁶ Могильников В. А., 1976, с. 180.

⁴⁷ Стоянов В. Е., 1977, с. 152—153.

⁴⁸ Могильников В. А., 1976, с. 180.

⁴⁹Там же, с, 182.

⁵⁰Троицкая Т. Н., 1976.

⁵¹ Там же, с. 165.

⁵²Могильников В. А., 1976, с. 176.

⁵³ Там же, с. 182.

⁵⁴ Там же.

⁵⁵ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 23, с. 364.

⁵⁶ Кирюшин Ю. Ф., Малолетка А. М., 1976 с. 97—99.

⁵⁷ Массон В. М., 1976, рис. 9.

⁵⁸ Окладников А. П., 1955, табл. IV; VI; рис. 61 — 67; 74—79; Бадер О, Н., 1964, рис. 88; 89.

⁵⁹ Г раков Б. Н.. 1968.

⁶⁰ Маркс К., Энгельс Ф., Соч., т. 23, с. 98—99.

⁶¹ Левшин А., 1832, ч. 3, с. 174.

⁶² Гейне А. К., 1897, с. 320

⁶³ Кравцов Г. В., 1877, с. 25.

⁶⁴ Чермак Л., 1898, с. 20.

⁶⁵ Кочнев Д., 1899, с. 58.

⁶⁶ Народы Сибири, 1956, с. 689; Алексе-енко Е. А., 1967, с. 77.

⁶⁷ Анисимов А. Ф., 1936, с. 131 — 132

⁶⁸ 51гаЫепЬег$ Рп., 1893, р. 247.

⁶⁹ Бахрушин С. В., 1935, с. 10.

⁷⁰ Бытовые рассказы энцев, 1962, с. 183.

⁷¹ Тревер К. В., 1940; Кинжалов Р. В., 1959; Косарев М. Ф., 1974.

⁷² Чернецов В. Н., 1953а, с. 164; Чиндина Л. А., 1977, рис. 10, 8.

⁷³ См. например: Викторова В. Д., Ель­кина М. В., Федорова Н. В., Чемякин Ю. П., 1974, с. 187.

⁷⁴ Анисимов А. Ф., 1936, с. 135.

⁷⁵ См., например: Елькина М. В., Федо­рова Н. В., Чемякин Ю. П., 1975; Елькина М. В., 1976; Чиндина Л. А., 197б' с. 167.

⁷⁶ Попов А. А., 1955, с. 93-94.

⁷⁷ _Бахрушин_С. В., 1935.

⁷⁸ Воронов А. Г., 1900, с. 30—31.

⁷⁹ Паллас П. С., 1786, с. 383—384.

⁸⁰ Левшин А., 1832, ч. 3, с. 218—219. По данным А. К. Гейнса, казахи в 60-х годах XIX в. продавали в Россию от 500 тыс. до 800 тыс. овец и от 20 тыс. до 40 тыс. лошадей. Примерно столько же скота ежегодно отправлялось" за пределы Российской империи.

⁸¹ Левшин А., 1832, ч. 3, с. 236.

⁸² Там же, с. 229.

⁸³ Чермак Л., 1898, с. 18.

⁸⁴ Народы Сибири, 1956, с. 504.

⁸⁵ Косарев М. Ф., 1974, с. 78—94.

⁸⁶ Гондатти Н. Л., 1888а, с. 111.

⁸⁷ Кинжалов Р. В., 1959; Косарев М. Ф 1974.

⁸⁸ Анучин Д. П., 1893.

⁸⁹ Алексеев М. П., 1941, с. 285.

⁹⁰ Мельников С., 1852, с. 29.

⁹¹ Смирнов И., 1904, с. 144.

⁹² Третьяков П., 1869, с. 437.

⁹³ Чернецов В. Н., 19536, с. 236; Мошин­ская В. И., 1976, с. НО.

Глава шестая

ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ СРЕДА

И РЕГИОНАЛЬНЫЕ