Нового знания, а прикладного знания

^S Раскол между тактильностью и другими чувствами в языке проявляется именно как гипертрофия этого чувства у Рабле и некоторых елизаветинцев, таких, например, как Нэш. Затем оно надолго уходит из языка, вплоть до Хоп-кинса и символистов. Чтобы прояснить суть этого процесса, обратимся к шестнадцатому веку с его навязчивым стрем­лением все поверить числом. Число и мера суть тактиль­ные формы, потому-то некоторое время спустя им не на­шлось места у гуманистов с их визуальностью и любовью к букве. В эпоху позднего Возрождения произошел великий раскол между числом (языком науки) и буквой (языком цивилизации). Но зарождение этого раскола, как мы уви­дим дальше, произошло уже в методе Рамуса, нацеленном на «практическую полезность» и прикладное знание и свя­занном с печатной литературой. Ибо механизация древнего ручного искусства писца сама по себе уже была «приклад­ным» знанием. «Прикладной» момент в данном случае за­ключался в остановке и дроблении движения пишущей ру­ки. Поэтому, как только было найдено данное конкретное решение проблемы механизации, оно смогло распростра­ниться и на множество других действий. Более того, само вхождение в привычку воспроизводимого и линейного ха­рактера печатной страницы подготовило перенос такого подхода на проблемы любого рода. Февр и Мартен указы­вают, например, в «Появлении книги» (р.28), что развитие производства бумаги получило толчок уже в одиннадцатом веке после открытия метода, который преобразовал «кру­гообразное движение в попеременное». Речь идет о перехо­де от мельницы к использованию молота, параллель кото­рому можно усмотреть в переходе от насыщенной перио­дами цицероновской прозы к отрывистой прозе Сенеки.

Переход от мельницы к молоту означает дробление непре­рывной операции на части. Авторы добавляют: «Это изоб­ретение оказалось серьезным потрясением для развития промышленности». Книгопечатание же, которое следует считать прародителем всех будущих bouleversements¹^, само было поистине целой связкой или галактикой ранее усвоенных технологий. Очень точным нам кажется сужде­ние Ашера, приведенное в его книге «История механиче­ских изобретений» (р.239):

Печатная книга с иллюстрациями являет собой впе­чатляющий пример объединения множества единичных изобретений в одном достижении. Она предполагает изобретение бумаги и чернил, созданных на масляной основе, развитие гравирования по дереву и изготовле­ния деревянных блоков, развитие пресса и специальной техники работы прессом в целях книгопечатания.

История бумаги — это во многих отношениях отде­льный предмет, но очевидно, что книгопечатание не смогло бы развиваться, если бы оно использовало ка­кой-либо другой материал. Пергамент труден в обраще­нии, дорогостоящ, наконец, его просто мало. Если бы пергамент был единственным пригодным материалом, книги остались бы предметом роскоши. Папирус же не­пригоден для печатания из-за его жесткости и ломко­сти. Поэтому начало производства бумаги из льняного тряпья, пришедшее в Европу из Китая, было необходи­мым предварительным условием. Дальневосточное про­исхождение этого продукта и этапы его постепенного продвижения на Запад теперь довольно точно установ­лены, так что его хронология нам хорошо известна...

В нашей книге мы уделили столько внимания рассмот­рению догутенберговской эпохи именно потому, что суще­ствует тесная связь между технологией фонетического ал­фавита и книгопечатанием. Фонетическое письмо было не­обходимой прелюдией. Так, китайское идеографическое письмо оказалось непреодолимым препятствием для раз­вития печатной технологии. В наше время, когда китайское письмо все в большей мере начинает включать в себя эле­менты алфавита, обнаруживается, что до преобразования

Разрушения, потрясения (фр-)- — Прим. пер.

на алфавитных началах необходимо разбить словесные структуры на слоги. Размышление об этом помогает нам понять, почему сначала алфавитное письмо, а затем и кни­гопечатание привели к аналитическому разделению функ­ций и межличностных отношений в западном мире. Обра­тимся еще раз к Джойсу, который в «Поминках по Финне-гану» многократно возвращается к теме воздействия алфа­вита на «АиБ-умного человека», который постоянно «шеп­чет свое заклинание (вот опять сначала, сызнова, снова: от чувства к звуку, от смысла к слову)» (р.121) и призывает всех «гармонизировать ваши азбучные реакции» (р.140).

Использование чернил на масляной основе книгопечат­никам было подсказано «скорее художниками, чем калли­графами», а «винодельческому прессу уже было присуще многое из того, что требовалось для книгопечатания... поэ­тому главные инновации здесь были связаны с искусством гравирования и литья...»¹⁴⁸. Для того чтобы книгопечатание стало возможным, потребовалось также множество изобре­тений в ювелирной и других областях. Этот составной ха­рактер книгопечатания порождает естественный вопрос: «А что же изобрел Гутенберг?». Вот суждение Ашера (р.247): «К сожалению, однозначный ответ на этот вопрос вряд ли возможен, поскольку у нас нет компетентных сви­детельств современников, содержащих подробное описа­ние процесса производства первых книг». (Похожий при­мер, более близкий к нашему времени, — компания «Форд», которая также не располагает документальным описанием того, как изготовлялись первые автомобили.)

Новая технология и ее восприятие современниками — вот задача, которую мы хотим исследовать в нашей книге. (Подобную роль придется выполнить будущим историкам, когда они будут описывать влияние радио, например, на кино или телевидения на формирование у людей новых моделей организации пространства, таких как, например, автомобили небольшого размера.) Рабле восторженно от­несся к печатной книге — продукту нового применения ви­нодельческого пресса. Приведем стихотворный отрывок из «пятой» книги его произведения, который показывает нам,

Usher, History of Mechanical Inventions, p.240.

как мыслил Рабле, и подтверждает правильность указан­ной нами связи:

О Бутылка,

Чтимый всюду

Кладезь знанья!

Чутко, пылко

Ждать я буду

Прорицанья.

Ты ж, издав звучанье,

Мне судьбу открой.

Идя на Индию войной,

В напиток твой благословенный влил

Бахус дивною рукой

Всю мудрость нашей жизни бренной.

От века чужды этой влаге пенной

Фальшь и притворство, плутни и обманы.

Вкусив впервые этот сок бесценный,

Свалился навзничь Ной, восторгом пьяный.

Пускай ответ тобою данный,

Излечит все мои страданья.

Я к чудотворному сосуду

Взываю с дрожью в каждой жилке:

О Бутылка,

Чтимый всюду

Кладезь знанья!

Чутко, пылко

Ждать я буду

Прорицанья.

Пер. Ю.Корнеева