А государство централизованным, но оно же

Создало индивидуализм и оппозицию

Правительству

SS Рассматривая вопрос о смешении стилей, мы вовсе не забыли о том, что главный смысл книгопечатания заключа­ется в превращении национальных языков в средства мас­совой коммуникации общенационального значения. Вер­немся еще раз на столетие до Спрата, чтобы увидеть, что книгопечатание с самого начала действовало как средство унификации.

Карл Дойч в книге «Национализм и социальная комму­никация» (р.78, 79) пишет:

...национальность — это народ, который стремится най­ти средство эффективного управления поведением сво­их членов... национальности превращаются в нации, ког­да они обретают достаточную силу для того, чтобы во­плотить в жизнь свои устремления. И вот когда успеха добиваются националистически настроенные предста­вители народа, а новые или старые государственные институты начинают служить их целям, тогда нация об­ретает верховенство и возникает национальное государ­ство.

Карлтон Хэйес сформулировал недвусмысленное поло­жение о том, что до эпохи Возрождения национализма не существовало, и уже было достаточно сказано о сущности печатной технологии, чтобы понять, почему. Ибо, если пе­чать превратила национальные языки в средства массовой коммуникации, то последние, в свою очередь, стали сред-

²³⁶ Ibid., p.212.

ством централизованного государственного управления об­ществом в такой мере, какая была недостижима даже для римлян с их папирусом, алфавитом и мощеными дорогами. Однако печать по самой своей сущности создает конфликт интересов между производителями и потребителями, а также между теми, кто правит, и теми, кем правят. Дело в том, что печать как форма централизованного массового производства закономерно приводит к тому, что среди со­циальных и политических проблем на первый план выдви­гается проблема «свободы». В газете «Миннеаполис Мор-нинг Трибьюн» (17 марта 1950 г.) в редакционной статье, озаглавленной «Право на чтение», процитировано совмест­ное заявление Герберта Гувера и Гарри Трумэна: «Мы, американцы, знаем, что если свобода имеет какой-то смысл, то она означает право мыслить. А право мыслить означает право читать — читать все что угодно, написан­ное где угодно, кем угодно и когда угодно». По сути, это впечатляющее изложение доктрины потребителя, основан­ное на гомогенности печати. Если печать подразумевает унификацию, то она должна создавать одинаковые права как для писателя, так и для читателя, как для издателя, так и для потребителя. Американские колонии были осно­ваны людьми, опыт которых был организован на началах, совершенно противоположных смыслу книгопечатания. В версии, переориентированной на производителя или власть, идея, скрытая в Гутенберговом изобретении, за­ключается в праве власти навязывать обществу унифици­рованные модели поведения. Потребительскому обществу предшествует общество полицейское. Это делает особенно интересным чтение американского обзора «Свобода прессы в Англии, 1476—1776: Подъем и упадок правительственно­го контроля» Ф.С.Зиберта, в котором речь идет о сравните­льных преимуществах унификации, навязанной произво­дителем, перед унификацией, созданной потребителем. Именно в постоянном ироническом чередовании этих двух позиций заключается секрет неотразимого воздействия книги Алексиса де Токвиля «Демократия в Америке». Это же противоречие между интересами централизованного управления и интересами поселенцев составляет тему кни­ги Гарольда Инниса «Торговля мехом в Канаде». Как пи­шет Иннис (р.388), центр стремился организовать свои от-

ношения с периферией таким образом, чтобы та служила поставщиком сырья, а не готовой продукции:

Широкомасштабному производству сырья способст­вовали технические усовершенствования в технологии производства, рынках и транспорте, а также в произ­водстве конечного продукта. Это прямо и косвенно вело к тому, что энергия колоний направлялась на производ­ство сырья. Прямо и косвенно, поскольку население за­нималось производством сырья и производством средств производства. Сельское хозяйство, промышлен­ность, транспорт, торговля, финансы и деятельность го­сударственных органов все больше подчинялись задаче производства сырья для общества с более высокой сте­пенью специализации промышленности. Государствен­ная политика, пожалуй, лишь усиливала эту общую тенденцию (например, в сфере торговли), хотя и в раз­ной степени по отношению к разным отраслям промыш­ленности. Несмотря на свободу в ведении торговли, Ка­нада сохраняла зависимость от Британии и, главным образом, потому, что оставалась экспортером сырья в промышленно более развитую метрополию.

Как поясняет Иннис, война за независимость 1776 г. бы­ла столкновением между центром и периферией, что в шестнадцатом столетии было равнозначно конфликту между конформизмом и нонконформизмом, между политикой и литературой. И подобно тому, как «колония, занима­ющаяся торговлей мехом, была не в состоянии развивать собственную промышленность, способную конкурировать с мануфактурами метрополии», периферия усвоила чисто потребительское отношение к литературе и искусству, ко­торое сохранялось вплоть да нашего века.

Если нонконформисты тяготели к позиции читателя или потребителя, усматривая в книгопечатании лишь его част­ный и индивидуальный смысл, то конформисты тяготели к позиции автора-издателя, власти, управляющей новой си­лой. И как бы там ни было, большая часть английской ли­тературы была создана этим ориентированным на позицию власти меньшинством.

Зиберт пишет (р.25): «На протяжении всего шестнадца­того века Тюдоры проводили политику, нацеленную на строгий контроль над прессой в интересах безопасности го-

сударства». Неизбежным следствием развития книгопеча­тания в шестнадцатом веке стало «значительное возраста­ние власти — исполнительной, законодательной и судеб­ной — совета (или тайного совета) за счет парламента и старых судов, но к ощутимой выгоде короны». Однако по мере расширения книжного рынка и распространения при­вычки к чтению протест потребителя против центральной власти становился к концу века все громче. Прекрасная работа Л.Б.Райта «Культура среднего класса в елизаветин­ской Англии» содержит описание того, как книгопечатание различными путями способствовало развитию самообразо­вания. Очевидно, что первое поколение читателей искало в книгах не просто отвлечения, но руководство для овладе­ния методами прикладного знания.

Книга Райта дает ясное представление о процессе раз­рушения централистской елизаветинской структуры из­нутри благодаря распространению нового духа индивидуа­лизма (р.103):

Отдельные группы уже вступили в противоборство с системой государственного контроля: печатники -— по экономическим соображениям, пуритане — по религи­озным и, по крайней мере, один член парламента — по политическим. Печатники, такие как Вулф, не хотели мириться с правилами книгоиздательской компании. Они протестовали против привилегий и патентов на пе­чатную монополию. Религиозные нонконформисты, ли­шенные привилегии обращения к общественному мне­нию, также пытались вставлять палки в колеса, что в конце концов привело к крушению всей структуры.

Понадобилось бы написать целую книгу, чтобы объяс­нить связь процесса «огораживания» с централистскими тенденциями, порожденными книгопечатанием. Но для то­го, чтобы показать влияние книгопечатания на усиление центральной власти, достаточно сослаться на один пример — елизаветинский Акт о единообразии, принятый в 1559 г. Этот закон встретил сопротивление в нижней палате кон-вокации²³⁷ на том основании, что никакое правительство не может обладать «властью в вопросах веры, церковных

²³⁷ Собор духовенства епархий Кентербери и Йорка. — Прим. пер.

таинств и церковной дисциплины...». Однако литургия и церковные ритуалы не могли ускользнуть из сферы влия­ния книгопечатания, поскольку книга давно уже стала их неотъемлемой принадлежностью. С 24 июня 1559 г. Молит­венник 1552 г. вступал «в полную силу», и все священнос­лужители были «обязаны совершать утренние и вечерние молитвы, служить тайную вечерю, отправлять церковные службы и таинства и читать публичные молитвы» так, как они изложены в книге, и «никаким иным образом».

В 1562 г. была издана Книга проповедей для всеобщего публичного чтения с любой кафедры. Нас в данном случае интересует не ее содержание, а тот факт, что она была да­на всему обществу единообразно и в законодательном по­рядке. Превратив национальный язык в средство массовой коммуникации, печать создала новый, ранее не известный инструмент политической централизации. Одновременно, по мере того как личный и политический конформизм по­лучал все более отчетливое выражение, ученые и учителя начали кампанию за правильную орфографию и граммати­ку.