ЦЕРКОВНАЯ ЖИЗНЬ НА КАНОНИЧЕСКОЙ ТЕРРИТОРИИ МОСКОВСКОГО ПАТРИАРХАТА ЗА ПРЕДЕЛАМИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА 2 часть

30 января «Временные правила» были подписаны всего двумя архиереями — владыками Георгием и Дионисием. Епископы Владимир и Пантелеймон, участвовавшие в заседании Собора, отказались поставить свои подписи под документом, ущемлявшим права православных в Польше.

Между тем в тот же день, 30 января 1922 года, Патриарх Тихон издал указ о переводе архиепископа Георгия на Варшавскую кафедру и возведении его в сан митрополита. Стало очевидным, что нет никакой возможности добиться от польских властей разрешения на въезд в Варшаву митрополита Серафима (Чичагова), который имел стойкую репутацию крайне правого по своей политической ориентации. Но титулярное возвышение владыки Георгия отнюдь не означало поддержки его намерений со стороны Патриарха, ибо в соответствующем Указе уже не упоминается ни церковная автономия, ни его экзаршие права. Следовательно, на основании Указа Патриарха, он стал всего лишь одним из епархиальных архиереев без всяких юрисдикционных прав по отношению к другим епархиальным архиереям на территории Польского государства или заменявшим их временно управлявшим епархиями архипастырям.

Арест святого Патриарха Тихона использован был митрополитом Георгием как еще один довод в пользу провозглашения автокефалии. На заседании архиерейского синода 14 июня 1922 года в Варшаве под председательством митрополита Георгия и при самом деятельном участии правительства Польши было решено, что «ввиду церковной смуты и развала в России не может быть возражений против автокефалии Православной Церкви в Польше». Но необходимым условием для ее провозглашения ставилось «благословение на автокефалию Польскому правительству — (именно так. — В. Ц.) от Константинопольского и других Патриархов, а также от глав автокефальных Церквей Греческой, Болгарской, Румынской, а также от Московского Патриарха в случае его возвращения к Церковному управлению и если в России не будет упразднено Патриаршество».

Решение это, обозначавшее условное учреждение автокефалии, принято было очевидным меньшинством, которое, в связи с новой волной антицерковного террора в России, лишалось практической защиты со стороны Патриархии. Архиепископ Елевферий (Богоявленский) и епископ Владимир (Тихоницкий) по приговору церковного суда, состоявшего из епископов, подчинившихся диктатуре польской власти, были уволены со своих кафедр. Не признав законность приговора, они обратились к Зарубежному Синоду Русской Церкви с разъяснением своей позиции и просьбой о помощи. Зарубежный Синод потребовал от митрополита Георгия объяснений относительно его автокефалистских планов. В письме митрополиту Антонию (Храповицкому) владыка Георгий заявил, что он не признает над собой юрисдикцию Карловацкого Синода, требует от Синода прекратить вмешательство во внутренние дела Православной Церкви в Польше и не поддерживать епископов-оппозиционеров и их сторонников.

Вслед за тем Карловацкий Синод направил митрополиту Георгию братское увещание. Одновременно Синод обратился к правительству Польши с меморандумом, в котором резко осуждал путь, избранный митрополитом Георгием и другими сторонниками автокефалии, а линия, выбранная епископами-оппозиционерами, находила в этом документе одобрение и поддержку. Этот меморандум послужил Священному Синоду Польской Церкви, образованному по инициативе митрополита Георгия 16 июня 1922 года, поводом для разрыва общения с эмигрантскими епископами. В обращении к Карловацкому центру от лица Польского Синода говорилось, что, в случае возвращения Патриарха Тихона к Церковному управлению, ему будет направлена жалоба на незаконное вмешательство русских епископов-беженцев во внутренние дела Православной Церкви в Польше.

Путь к автокефалии, таким образом, был окончательно выбран митрополитом Георгием; его безусловное подчинение диктату польской власти у части православных Польши вызвало крайнее ожесточение. Ректора Волынской духовной семинарии архимандрита Смарагда (Латышенко) действия митрополита Георгия и архиепископа Дионисия толкнули на отчаянно безумный шаг: 8 февраля 1923 года он в митрополичьей резиденции несколькими выстрелами убил митрополита Варшавского. Как позже выяснилось на процессе, в его намерения входило и убийство архиепископа Дионисия, который также тогда находился в резиденции. Но он спрятался в шкафу и тем спас себе жизнь. Архимандрит Смарагд, который считался одним из самых последовательных, энергичных и образованных противников автокефалии, был лишен сана и осужден на десять лет тюремного заключения. Отбыв их полностью, он в 1935 году выехал в Чехословакию.

Убийство митрополита Георгия явилось, вопреки замыслу его исполнителя, ударом не по автокефалистам, а по их противникам. Вначале, правда, у польских автокефалистов возникло каноническое затруднение для избрания нового митрополита и конституирования нового состава Синода, ибо, по канонам, для соборного решения требуется участие, по крайней мере, трех епископов. Для преодоления затруднения в викарные епископы Люблина был хиротонисан архимандрит Антоний (Марценко), русский эмигрант польского происхождения по отцу. 27 февраля состоялось избрание нового митрополита. Им стал, естественно, архиепископ Волынский и Кременецкий Дионисий (Валединский).

В биографии митрополита Дионисия был один эпизод сомнительного свойства. В 1895 году, когда он учился во Владимирской Духовной семинарии, там вспыхнул бунт, начавшийся с покушения одного из семинаристов, признанного потом душевнобольным, на ректора архимандрита Никона. Рассказывая об этом событии, митрополит Евлогий писал: «Вид крови и зловещие признаки предстоящей расправы ожесточили семинаристов: они озверели и на следующую ночь чуть было не закололи вилами помощника инспектора». 75 семинаристов за участие в волнениях были исключены из семинарии: одни с «волчьим билетом», без права поступления в какое-либо учебное заведение, другие — с правом поступления в другую Духовную семинарию (среди них оказался и будущий глава Православной Церкви в Польше), третьи — с правом через год вернуться в ту же Владимирскую семинарию».

Валединский через год закончил Уфимскую Духовную семинарию, поступил в Казанскую Академию, принял постриг, и владимирский эпизод не помешал ему в 1913 году быть поставленным во епископа на Кременецкую кафедру. Чин хиротонии возглавил Патриарх Антиохийский Григорий IV. Впрочем, в посвященном ему биографическом очерке епископ Мануил (Лемешевский), давая однозначно резкую характеристику его антицерковной деятельности, отзывается о нем все-таки как о «прекрасном проповеднике и добром человеке».

О результатах выборов Польский Синод в Москву не докладывал, а через правительство Польши направил материалы избирательных заседаний Константинопольскому Патриарху Мелетию IV на утверждение. Константинопольский Патриарх утвердил их.

Получив благословение Патриарха, Дионисий направил ему послание: «Ваше Всесвятейшество! Господин и архипастырь, Вселенский Патриарх, Божественный и Богоблагословенный отец, обладатель всякой святыни и достойный всех Божественных имен, которые имеются на земле! Целую твою Первосвященническую длань, от которой я ныне принимаю православную митрополию в Польше. Благодарю тебя за твою отеческую любовь к моему смирению, которая через меня изливается на миллионы православных граждан Республики Польши. Прошу тебя не оставлять нас в твоих молитвах и помнить, что и мы здесь непрестанно и искренне молимся о твоей святыне».

29 апреля 1923 года в Богоявленском монастыре города Кременца состоялась интронизация митрополита Дионисия как Главы Церкви, с титулом митрополита Варшавского и Волынского и всей Православной Церкви в Польше и священно-архимандрита Почаевской Успенской Лавры.

Новый Глава Церкви действовал в таком же полном согласии с видами правительства, как и его предшественник. Возглавлявший оппозицию архиепископ Елевферий (Богоявленский), арестованный и высланный польскими властями из Польши в Литву, пытался продолжать управлять своей епархией из Каунаса и требовал от епархиального духовенства не подчиняться митрополиту Дионисию. Чтобы взять под контроль Виленскую епархию, митрополит Дионисий еще раньше направил в Вильну викарного епископа Луцкого Алексия (Громадского), но вскоре после этого правящим архиереем в Вильне назначен был бежавший из Советского Союза архиепископ Одесский Феодосии (Феодосиев), а Алексий (Громадский) перемещен на Гродненскую кафедру, от управления которой был устранен епископ Владимир (Тихоницкий). Таким образом, все кафедры оказались заполненными епископами, готовыми к сотрудничеству с польскими властями. С этих пор все начинания митрополита Дионисия без затруднений проходили через Синод и безропотно принимались епархиальными властями.

Но планы Польского правительства и подчинившегося его ведению епископата могли рухнуть в случае освобождения Патриарха Тихона и возвращения его к кормилу Высшей церковной власти. Когда Святейший Патриарх лишен был свободы, православные епископы Польши многократно протестовали против гонений на Церковь в Советском Союзе, высказывались в защиту плененного Первосвятителя. От имени миллионов православных граждан Польши митрополит Дионисий направил телеграмму президенту Польской Республики, в которой просил потребовать от советской власти освобождения Патриарха. Но когда святитель Тихон вернулся к Церковному управлению, митрополит Дионисий был повержен в смущение. На заседании Синода, состоявшемся в Почаеве 12 сентября 1923 года, решено было при первой возможности поздравить Патриарха Тихона с освобождением и сообщить ему об изменениях, которые произошли за время его ареста в Польской Православной Церкви. 12 ноября митрополит Дионисий отправил в Москву поздравительное послание, в нем однако не содержалось почти никакой информации о происшедшем. Поэтому достоверную и обстоятельную информацию Патриарх Тихон получил от епископов-оппозиционеров.

23 мая 1924 года он направил письмо митрополиту Дионисию, в котором резко осуждал его за самочинное отделение Православной Церкви в Польше от Всероссийского Патриарха и переход в юрисдикцию Константинопольской Патриархии. Относительно самостоятельности Православной Церкви в Польше Первосвятитель считал, что она возможна лишь после тщательного исследования Всероссийским Церковным Собором всех обстоятельств и с соблюдением канонических норм, регламентирующих переход Церкви к самостоятельному существованию. В заключение Патриарх Тихон потребовал от митрополита Дионисия отчета обо всем, что произошло в Православной Церкви в Польше после мая 1922 года.

Помимо жесткой реакции Патриарха, перспективы сторонников автокефалии осложнились и с другой стороны: в простом верующем народе, мало осведомленном в делах иерархических, острое недовольство было вызвано готовностью послушного польскому правительству епископата перейти на новый календарь.

В июле 1923 года Священный Синод просил министерство культов разрешить православным военнослужащим и государственным служащим иметь выходные дни в великие праздники по юлианскому календарю. В ответ на это ходатайство министерство культов рекомендовало священнослужителям Православной Церкви перейти на григорианский календарь. Священный Синод обратился по календарному вопросу в Константинополь. В марте 1924 года оттуда пришел ответ, что патриарх Григорий VII ввел новый календарный стиль в Великой Константинопольской Церкви и благословляет введение новоюлианского, по существу, григорианского, календаря в Польше. На совещании православных епископов в Варшаве 12 апреля 1924 года было объявлено о введении нового календаря в Православной Церкви в Польше. Проведению календарной реформы энергично содействовали польские чиновники, которые подвергали жестким репрессиям тех приходских священников, которые отказывались совершать богослужения по новому календарю. Но противники календарной реформы получили энергичную поддержку со стороны польских парламентариев православного исповедания. Православные послы сейма и сенаторы распространили в народе меморандум с резким протестом против календарного насилия над совестью православных граждан польского государства.

В среде простого народа, у крестьян Волыни и Западной Белоруссии этот меморандум вызвал сочувственный отклик. Противников перемены календарного стиля возглавил настоятель Жировицкого монастыря в Гродненской епархии, выходец из Почаевской Лавры, архимандрит Тихон (Шарапов). Он начал кампанию сбора подписей среди благочестивых прихожан под обращением к митрополиту с острой критикой нового стиля. 30 июня 1924 года его вызвали в министерство культов, после чего он был лишен своей должности и ему запретили священнослужение. Тогда он перебрался в Волынскую епархию, посетив затворившегося в Дерманском монастыре епископа Владимира (Тихоницкого) и получив от него одобрение своих действий. Его борьбу за юлианский стиль поддерживал также уволенный на покой епископ Пантелеймон (Рожновский). После поездки архимандрит Тихон вернулся в Жировицы и совершал там, при стечении большой массы благочестивых прихожан, богослужения в кладбищенской церкви. Свои действия он оправдывал тем, что настоятелем Жировицкого монастыря он поставлен самим Патриархом Тихоном.

В Дерманском монастыре епископ Владимир тоже совершал богослужения, несмотря на протесты и жалобы митрополиту Дионисию со стороны настоятеля обители. Подобным образом поступал и епископ Пантелеймон в монастыре в Мельцах. Владыка Владимир состоял также в переписке с Московской Патриархией, и можно предполагать, что в Патриархии обдумывали вопрос о поставлении его на Варшавскую кафедру митрополитом. Теряя авторитет в народе, митрополит Дионисий созвал 16 августа 1924 года в Почаеве заседание Синода, чтобы выработать программу экстренных мер по урегулированию сложившейся ситуации.

Епископы выступали на заседании за то, чтобы в календарном вопросе отступить и придерживаться впредь гибкой линии: там, где народ отказывался принимать новый стиль, благословлять совершение богослужений по юлианскому календарю. С тех пор новый календарь остался в употреблении только в Варшавском митрополичьем соборе и в православных церквах воеводств, где православные составляли меньшинство. На Волыни и в Белоруссии в православных церквах вернулись к юлианскому стилю. Решение Синода было, очевидно, согласовано с польскими властями. Министерство культов направило тогда же Волынскому воеводе распоряжение не допускать административного воздействия на приходы, где совершаются православные богослужения по старому календарю.

Но другие меры правительства, призванные помочь Синоду справиться с ситуацией, имели остро административный, полицейский характер. Архимандрит Тихон выслан был на родину, в Тулу. Вскоре он был хиротонисан Патриархом Тихоном во епископа Гомельского. Вслед за этим последовала высылка не имевших польского гражданства епископов Владимира (Тихоницкого) во Францию и епископа Сергия (Королева) в Чехословакию. Перед высылкой епископ Сергий был вызван в Люблин якобы для улаживания неких церковных дел и там арестован. Епископа Владимира арестовали только при второй попытке, тайком. Первый опыт его задержания был сорван собравшейся для его зашиты толпой народа.

После этих репрессий из оппозиционного епископата в Польше оставался только епископ Пантелеймон, которого не могли выслать из страны ввиду его польского гражданства. Но вплоть до 1939 года он оставался без кафедры.

16 августа 1924 года Синод составил послание Патриарху Тихону, носившее характер отчета. Главная мысль этого документа заключалась в том, что не произвол епископов, а сама жизнь подталкивает Православную Церковь в Польше к самостоятельности. Ответа Святейшего Патриарха на это послание не последовало.

13 ноября 1924 года, после переписки с митрополитом Дионисием, Константинопольский Патриарх Григорий VII вместе с Синодом дал благословение на учреждение автокефальной Церкви в Польше. В изданном на основании этого постановления томосе весьма многозначительно говорилось:

«Первое отделение от нашего престола Киевской митрополии и православных митрополий Литвы и Польши, зависящих от нее, а также присоединение к святой Московской Церкви произошло отнюдь не по предписанию канонических правил, а также не было соблюдено всего того, что было установлено относительно полной церковной автономии Киевского митрополита, носящего титул экзарха Вселенского Престола».

Таким образом, Православная Церковь в Польше рассматривалась в Константинополе как своего рода преемница Киевской митрополии, которая в конце XVII столетия, в действительности вполне правомерно и с согласия Вселенской Патриархии, но, как интерпретировали этот переход в томосе, изданном два с половиной столетия спустя, в совершенно новой обстановке, когда Московская Патриархия была гонима и унижена, — канонически будто бы не вполне безупречно перешла в юрисдикцию Московских Патриархов.

Через четыре дня после принятия решения об автокефалии Патриарх Григорий VII скончался. Его преемник Константин VI 30 января 1925 года известил все Поместные Церкви о состоявшемся определении. Но вскоре после этого он был выслан турецким правительством из Константинополя, и только его преемник Василий III отправил томос о даровании автокефалии в Варшаву.

Для участия в торжествах провозглашения автокефалии в польскую столицу прибыли митрополиты Халкидонский Иоаким и Сардийский Гермоген, а также митрополит Буковинский Нектарий как представитель Румынской Церкви. Томос оглашен был в кафедральном соборе в Варшаве 17 ноября 1925 года. В речах, которые произносились на этом акте, вновь и вновь повторялась мысль, что дарование автокефалии Православной Церкви в Польше послужит защитой чистоты Православия перед лицом гонений на Церковь и церковного развала в советской России. Представителей Православных Церквей, прибывших на торжество в Варшаву, президент Республики наградил знаками ордена «Полония».

Цель польского правительства — оторвать русский православный народ в Польше от Московской Церкви таким образом была достигнута. Протесты против совершившегося акта не носили массового характера и главным образом исходили от православных жителей Белоруссии. В Гродно о непризнании автокефалии заявил протоиерей Лука (Голод). Церковными властями он был запрещен в служении. В Вильне сенатор В. В. Богданович организовал общину, оставшуюся в юрисдикции Московской Патриархии. Ответом на это со стороны митрополита Дионисия и Синода было отлучение Богдановича от Церкви.

В Московской Патриархии после кончины Патриарха Тихона обстановка складывалась крайне трудно, так что лишь 24 сентября 1927 года Заместитель Местоблюстителя Патриаршего Престола митрополит Сергий (Страгородский) направил послание митрополиту Дионисию, в котором подчеркнул, что автокефалия Польской Церкви может быть дарована лишь ее законным кириархальным возглавлением — Московской Патриархией. В послании затребован был от правящего митрополита Григория отчет о происшедшем. В своем ответе митрополиту Сергию, составленном 29 ноября 1927 года, митрополит Дионисий ссылался на признание Польской автокефалии всеми Православными Церквами и выразил надежду на то, что в будущем благословение на автокефалию будет получено и от Российской Православной Церкви.

4 января 1928 года митрополит Сергий категорически отказался признать Польскую автокефалию до рассмотрения этого вопроса на Соборе Матери-Церкви. В ответном частном письме, отправленном митрополитом Дионисием в Москву митрополиту Сергию 28 марта 1928 года, в частности, говорилось:

«Мне особенно больно, что Вы, при всем величии Вашего любвеобильного сердца, не в состоянии отнестись к вопросу о нашей автокефалии так, как нужно. Вы прекрасно знаете, как трудно в настоящий момент управлять нашей Церковью, какие стеснения и опасности угрожают ей со всех сторон и как это трудно — сохранять канонический порядок церковного управления и церковной жизни. Все Восточные Церкви поняли это. Архиепископ Афинский Хризостом многократно подчеркивал чрезвычайное значение Польской Православной Церкви как первой и единственной в Западной Европе. Только в Москве многого не хотят понять и считают, что автокефалия Польской Православной Церкви — это дело честолюбивой иерархии. Какое обидное и оскорбительное заблуждение! Нигде не найти иерархии более миролюбивой и бескорыстной, чем православная иерархия в Польше. Все мы можем, положа руку на сердце, сказать: «Мы ежедневно умираем для того, чтобы жила Православная Церковь в Польше!» А в Ваших глазах — мы отступники от Матери-Церкви и жалкие честолюбцы. Что нам делать? Наши дела остаются с нами! Но с Вашей стороны грешно, что Вы, видя вокруг себя повсюду разрушения и беспорядок, не хотите оценить то доброе, что осталось у нас. Что осталось, то останется и впредь. Дай Бог! Он и будет Судией между нами.

Содержание Вашего последнего письма такого рода, что я не нахожу возможности отвечать на него официально, ибо фактически наша автокефалия уже провозглашена и с этим надо считаться».

Последующая переписка, спорадически продолжавшаяся до 1930 года, не свидетельствовала об изменении позиций обеих сторон.

Несколько неожиданно митрополит Дионисий получил поддержку со стороны митрополита Антония (Храповиикого) и возглавляемого им Карловацкого Синода, который изменил свою прежнюю позицию по вопросу Польской автокефалии. В декабре 1925 года Синод в Карловцах выпустил постановление о возобновлении общения с Православной Церковью в Польше. Несмотря на весь его российский патриотизм, уязвимость статуса Карловацкого Синода, его стремление к непременной территориальной и административной независимости от Московской Патриархии, ставшее вполне откровенным после кончины Патриарха Тихона, подтолкнули митрополита Антония и его сторонников к изменению ранее определившейся линии непризнания Польской автокефалии.

В апреле 1927 года митрополит Дионисий вместе с епископом Алексием (Громадским) отправились на Ближний Восток, где состоялась встреча с Патриархами Константинопольским, Александрийским, Антиохийским, Иерусалимским и архиепископом Афинским. Патриарх Константинопольский Василий III удостоил митрополита Дионисия титула «Блаженнейший», который приличествует главам автокефальных Церквей.

Когда глава украинских обновленцев лжемитрополит Пимен (Пегов), поздравляя митрополита Дионисия с новым титулом, попытался добиться от него признания Украинской автокефалии, дарованной обновленческим синодом в Москве, митрополит Дионисий отвечал сдержанно, писал, что для признания Украинской автокефалии требуется соответствующее решение Константинопольского Патриарха и согласие Глав других Церквей.

Провозглашенная Константинополем и упорно отстаиваемая им доктрина об исключительном праве Вселенского Патриарха на дарование автокефалии, ставшая камнем преткновения в отношениях между братскими Православными Церквами, рождалась не столько в самом Константинополе, сколько на стороне, из прагматических расчетов епископов в Польше, искавших под давлением правительства церковной независимости от Москвы на обходных путях.

Православная Церковь в Польше после ее незаконного автокефального устроения и частичной реорганизации епархиального деления состояла из пяти епархий: Варшавско-Холмской, во главе с главой автокефальной Церкви, титуловавшимся митрополитом Варшавским и всей Польши (в императорской России на этой территории с начала XX века было две отдельных епархии, Варшавская и Холмская, причем территория Холмской была по инициативе архиепископа Евлогия переведена из состава царства Польского в состав собственно Российского Государства, и это вполне соответствовало историческому прошлому края, но не вполне — его национальному составу к началу нашего века, после столетий полонизации русского народа.

Волынская епархия с кафедральным городом в Кременце явилась частью дореволюционной Волынской епархии, кафедральный центр которой, Житомир, остался в пределах Советской Украины. В состав Полесской епархии вошли приходы прежней Минской епархии, оказавшиеся за советско-польской границей. Гродненская епархия в основном соответствовала своему дореволюционному составу. Часть Виленской епархии находилась за пределами Речи Посполи-той на территории Литовского государства. Управлял ею с титулом архиепископа Виленского владыка Елевферий (Богоявленский), имевший резиденцию в Каунасе, а Варшавская митрополия поставила на Виленскую кафедру другого архиерея — архиепископа Феодосия (Феодосиева).

Помимо епархиальных кафедр, были открыты также кафедры викарных епископов: Люблинская в Варшавской епархии, Луцкая и Острожская в Волынской, Камень-Каширская в Полесской. Во всех православных епархиях насчитывалось около полутора тысяч приходов и свыше двух тысяч приходских и приписных церквей, значительно меньше дореволюционного их числа на этой территории, а также 15 монастырей, 10 мужских и 5 женских, среди которых первенствовала Успенская Почаевская Лавра. Ее священноархимандритом именовался митрополит Варшавский.

В Белорусских землях важнейшими очагами монашеской жизни были Жировицкий Успенский монастырь в Гродненской епархии и Свято-Духовский в Вильне; в Подлясье — Яблочинский монастырь преподобного Онуфрия Великого. Кандидатов в священство готовили на богословском факультете в Варшаве и в двух духовных семинариях: в Вильне и в Кременце на Волыни. Существовала также иноческая школа в Почаевской Лавре и псаломническо-диаконская школа в Яблочинской обители. Официальным языком обучения в духовных школах был польский, на практике в большем употреблении оставался русский язык. Предпринимались также попытки пользоваться украинским языком.

Положение Православной Церкви в Польше существенным образом зависело от отношения к ней Польского правительства, влиятельных политических сил, польского костела и Ватикана. Ни польские власти, ни костел, который на основании конкордата польского правительства с Ватиканом был привилегированной религией в Польше, ни Ватикан, — не заинтересованы были ни в расширении влияния Православной Церкви, ни в упрочении позиций Православия в Польше.

Но в политике влиятельных сил по отношению к Православной Церкви наблюдались расхождения, которые проистекали из разного видения модели строящегося Польского государства и из разных подходов к решению вопроса национальных меньшинств, из разных представлений о миссии костела на Востоке.

В Риме, с его универсалистской, рассчитанной на долгую перспективу программой, в Польше видели плацдарм для прозелитической кампании на восток от польских границ, там всерьез рассчитывали на возможность окатоличивания посткоммунистической, постреволюционной России. Наиболее гибким и деликатным средством католизации православного русского народа считали унию. Необязательно в ее традиционном, Брестском, ставшим по существу галицийском варианте. В польских политических кругах обнаружились достаточно явно две концепции в подходе к национальным меньшинствам и, значит, Православной Церкви. Одна из них связана с именем создателя Польского государства маршала Юзефа Пилсудского, другая — с национал-демократической партией, которую возглавлял Р. Дмовский.

Маршал Пилсудский вдохновлялся идеей восстановления исторической ягелоновской, имперской Польши, с корректурами, вызываемыми обстоятельствами времени, без особого упора на шляхетство, как это было в старину, и даже с социалистической фразеологией. В такой Речи Посполитой находилось место для существования национальных и религиозных меньшинств, но место подчиненное. Поэтому со стороны Пилсудского получало поддержку галицийское униатство во главе с митрополитом Андреем (Шептицким). Он не стремился к полонизации украинцев и наиболее приемлемым для интересов Польского государства считал украинизацию, предполагающую отрыв от Москвы православной Волыни. Пилсудский не склонен был также оказывать особый нажим в деле полонизации Западной Белоруссии. Гарантию целостности многонационального Польского государства он видел в полонизации верхушки украинцев и белорусов и в использовании Православной Церкви как инструмента воспитания простого народа в духе верности государству.

В отличие от Пилсудского и его единомышленников, партия Дмовского стремилась к созданию унитарной мононациональной Польской Республики. Поэтому в национальной политике они были бескомпромиссными полонизаторами. Что же касается Православной Церкви, то партия Дмовского откровенно стремилась, с одной стороны, к подрыву ее влияния, а с другой — к ее ускоренной полонизации. Национал-демократы с большой осторожностью относились и к униатской греко-католической Церкви, видя в ней духовный оплот опасного для Польши украинства. Позиция польского костела в отношении к православным в целом была ближе к линии национал-демократов, в то время как Ватикан в выборе основного вектора политики не обнаруживал однозначности, и оказывал подчас такую поддержку униатству, которая не встречала понимания со стороны польского духовенства латинского обряда.

Предварительные шаги к осуществлению долгосрочного плана по расширению своей юрисдикции на огромную территорию России предприняты были Ватиканом уже в год крушения Императорской России. В 1917 году папа Бенедикт XV основал в Риме «Папский восточный институт», в котором готовили специалистов по христианскому Востоку, по миссионерству среди православных. Для изучения «восточного вопроса» нунцием в Польшу был направлен кардинал Ратти, впоследствии ставший папой Пием XI. В Варшаве была учреждена Восточная миссия отцов-иезуитов. Речь Посполитая должна была стать открытым полем по разработке методов приведения в послушание Риму Православной России. Большевистские зверства подавали курии особую надежду на успех прозелитическои миссии. Выступая в «Папском восточном институте» через почти двадцать лет после его основания с докладом «Католический апостолат в будущей России», иезуит доктор Швайгель сказал: «Большевики прекрасно подготовили путь католическим миссионерам, и одухотворенное состояние русского народа, его благочестие и страдания служат залогом успеха проповеди унии на просторах России».