ЦЕРКОВНАЯ ЖИЗНЬ НА КАНОНИЧЕСКОЙ ТЕРРИТОРИИ МОСКОВСКОГО ПАТРИАРХАТА ЗА ПРЕДЕЛАМИ СОВЕТСКОГО СОЮЗА 3 часть

Став папой, Пий XI, с его опытом служения в Польше, явился компетентным и энергичным организатором католического наступления на Восток. Лучшим средством окатоличивания России тогда казалась уния. Ксендз Табиньский писал впоследствии в статье в защиту дела унии, что главной причиной захвата коммунистами власти в России явилось то, что «Православие уже давно утратило свое влияние на народ» и что «единственным реальным средством в настоящем тяжелом духовно-культурном положении восточных земель является только уния настоящая, т.е. католичество восточного обряда. Только она одна, хорошо поставленная и поддержанная, в состоянии спасти православный народ от религиозного безразличия и грозных последствий. Только уния может оживить в этих людях религиозный дух...»

Естественным очагом для распространения унии вначале на востоке Польши, а потом и за ее границами представлялась греко-католическая церковь в Галиции, возглавляемая митрополитом Львовским графом Андреем (Шептицким). В Галиции насчитывалось более двух с половиной миллионов униатов, часть которых традиционно считали себя русинами (русскими), другие же стали называть себя украинцами. Вернувшись во Львов, митрополит Андрей (Шептицкий) пытался распространить свою юрисдикцию на Волынь, где появилось несколько униатских приходов, назначив своего спутника во время интернирования в Россию И. Бочана викарным епископом в Луцк. Но польские власти увидели в этом угрозу украинизации Волыни, которую они тогда надеялись еще полонизировать, и выдворили Бочана из Луцка. Волынь, Полоцк, Холмщина оказались недосягаемыми для Львовской униатской митрополии. Это не значит, конечно, что правительство было против распространения унии среди православных, живших на этих землях. Но прелат латинского обряда бывший архиепископ Могилевский (Рооп) более оптимальным считал иной путь. Он советовал: «На одной и той же территории не следует устанавливать двух параллельных церковных властей, а необходим один епископ для двух обрядов». И добавлял: «Целибат необходимо распространять среди русского духовенства... — это содействовало бы оживлению славянского обряда, давно застывшего... Так бы само собой народ обращался в католичество, а обряд был бы делом второстепенным».

В 1923 году в Подлясье местный католический епископ латинского обряда Генрих Бжеждзецкий испросил у римской курии дозволение вести униатскую пропаганду среди православных на территории своей епархии и включать вновь образуемые католические приходы восточного обряда в свою юрисдикцию. Аналогичные полномочия в 1925 году получили католические епископы Волыни, Луцка и Полесья. Новообразованные общины и назывались иначе, чем униатские приходы Галиции. Это были парафин католического костела восточно-славянского обряда. Никаких попыток украинизации в этих парафиях не допускалось. Богослужение совершалось в них на церковнославянском языке, но с некоторыми отличиями от принятого в Галиции устава. Костел и польские власти надеялись, что эти приходы будут быстро полонизироваться.

В восточные воеводства Польши с миссионерскими целями направлялись монахи-редемптористы и иезуиты. Кадры униатских миссионеров готовили в Восточном институте в Люблине и в духовной семинарии в Дубне на Волыни. Студентами этих школ становились униаты-галичане, перешедшие в унию выходцы из православной среды, а также католики латинского обряда. Главным центром униатской пропаганды в Речи Посполитой стал униатский монастырь, основанный специально с миссионерской целью в Альбертине, в имении графа Пусловского около Слонима, в 1924 году. Организатором и руководителем этого центра были иезуиты: вначале француз Филипп де Ронни, а после его отъезда — ксендз А. Неманцевич, белорусского происхождения.

В Альбертине на белорусском языке издавался журнал «Да злу-чэнья!» Богослужение в Альбертине совершалось на церковно-славянском языке, а отцы-иезуиты имели бороды, носили рясы, как православные священники. Проповедовали на русском и белорусском языках. Монастыри открывали и содержали детские приюты, куда набирали детей из православных семей. В практике Альбертинского монастыря не исключался и прямой обман местных жителей, когда католические ксендзы совершали требы для православных, выдавая себя за православных священников. Со временем и польское правительство, и часть католического духовенства в Польше стали относиться к деятельности отцов-иезуитов в Альбертине с недоверием, подозревая, что планы распространения юрисдикции Ватикана на Православную Россию, которые опытно разрабатывались там, далеко отстоят от казавшихся властям более насущных целей — полонизации белорусов и украинцев.

Влиятельный ксендз Любинский писал тогда, что уния — это неверный путь, что Рим, поддерживая унию, преследует не польские интересы, а цели своей русской политики, что в комиссии «Про Руссия» засели русские эмигранты и французы, которые хотя и не склонны поощрять украинцев из Галиции, но в то же время не хотят поставить католическую пропаганду так, чтобы она служила одновременно и делу полонизации. А Казимир Левицкий в статье, опубликованной в одном из польских журналов в 1933 году, писал, что уния ХУ1-ХУП вв. не соответствовала истинным интересам шляхетской республики, что сама Православная Церковь, которая зависела тогда от Константинопольского Патриарха, была легко управляемой, тем более что Патриарх, подданный турецкого султана, лишен был возможности на самостоятельные шаги в Польше. В том же журнале Ежи Лубецкий писал, что новообразованная униатская церковь не способствует проведению языковой политики правительства в восточных воеводствах. Миссионеры пользуются тем языком, на котором говорит народ. И поэтому, к невыгоде польского языка, расширяют сферу употребления украинского, что не служит интересам Польского государства.

Трудности, с которыми столкнулась униатская миссия, побуждали Рим ко все более широкой опоре на местный язык (на Волыни — украинский) и даже на украинофильские настроения.

В 1931 году Рим, вопреки желанию Польского Правительства, назначил в Дубну апостолическим визитатором униатских общин восточного обряда на Волыни епископа Чарнец-кого, украинского происхождения, правда, не уроженца Галиции. Чарнецкий основал в Дубне семинарию, в которой процветало украинофильство. Так что, благодаря энергичной поддержке из Рима, миссия продолжала действовать в восточных воеводствах Польши и за пределами Белоруссии, но с начала 30-х годов она встречала все большее недовольство со стороны польских властей и влиятельных политических кругов, в согласии с которыми была и большая часть католического духовенства Польши.

Каковы были результаты массированной прозелитической пропаганды унии в Белоруссии и на Волыни? Они оказались несоизмеримыми с затраченными усилиями и возлагавшимися на униатство надеждами. Согласно польским статистическим данным, за 1931 год за пределами четырех галицких воеводств в Польше проживало 27 тысяч униатов. Через год, как явствует из материалов Пинской униатской конференции 1932 года, число униатов вне Галиции сократилось до 24 тысяч. В это время униатский клир насчитывал 46 священников и 4 диакона. Данные по региону примерно такие: на Волыни в 1931 году было 11 тысяч униатов, в Люблинском воеводстве — три тысячи. В 1935 году в Виленском воеводстве было 4 униатских прихода, 7 священников и около 3 тысяч прихожан, в Подлясье — 9 священников и около 3200 прихожан, в Альбертине — 50 миссионеров и около 300 прихожан из окрестных деревень. При этом какую-то часть униатов составляли, несомненно, переселенцы из Галиции. Таким образом, униатская затея, предпринятая с таким размахом, с такими грандиозными целями впервые после Бреста, на этот раз решительно провалилась. Православный народ Западной Руси сохранил преданность вере отцов, Святому Православию.

Разочаровавшись в униатской миссии и отвернувшись от нее, польские националисты, формировавшие восточную политику правительства, предпочитают иные пути — привлечение православных в католичество латинского обряда, либо полонизацию православных общин.

31 июля 1924 года в Польше был принят закон, допускавший употребление в школьном преподавании восточных воеводств двух языков — польского и русского. Преподавание православным детям Закона Божия в 20-е годы, за исключением отдельных школ на Волыни, где употреблялся украинский язык, велось на русском языке. Поскольку, однако, в преподавании других предметов в школах все большее распространение получал польский язык, знание русского языка среди детей украинцев и белорусов падало. И вот 11 мая 1927 года министр культов издал рескрипт, которым предписывалось преподавать Закон Божий на родном языке. На основании этого рескрипта власти стали настаивать на перемене языка обучения в некоторых местностях.

В Гродно, по требованию школьного инспектора, Закон Божий стал преподаваться православным детям на польском языке. По инициативе члена верховного совета «Русского народного объединения» (РНО) в Польше Наумюка 600 человек выразили на родительском собрании протест против акта языкового насилия. Но протест этот последствий не возымел, им грубо пренебрегли.

В 1927 году на польский язык был переведен православный Катехизис. Православные церковные власти объясняли целесообразность этого перевода «целями миссионерства среди католиков». Но, как писал активный церковный деятель тех лет Анатолий Попов, «о миссионерствовании митрополии с этими пособиями на польском языке — ничего не знает русская православная паства. Зато в начале 1930-х годов то тут, то там показалась рука полонизирующей русское население власти: в правительственных школах при настойчивом сопротивлении детей и родителей появилось преподавание Закона Божия на польском языке по митрополичьим пособиям. Потребовали этого польские школьные власти на том основании, что-де русские дети уже не понимают по-русски. Ничтожная доля правды в этом была: польская школа систематически стремится к тому, чтобы русские дети забыли собственный язык».

К концу 1933 года был подготовлен учебник Закона Божия на польском языке. Летом 1933 года Люблинский воевода разослал старостам секретную инструкцию, в которой вменял им в служебную обязанность, чтобы они в доверительных разговорах с православными священнослужителями, в особенности при обсуждении вопроса о размерах государственных дотаций неофициально настаивали на переход к польскому языку в преподавании Закона Божия и в проповедях. Одновременно воевода принял меры к скорейшему распространению нравоучительных учебных пособий среди православных семей. Значительная часть их раздавалась бесплатно. Газета «Русский Голос» писала в 1934 году: «Некоторые старосты Полесского воеводства обратились с письмами к благочинным Православной Церкви с предложением преподавать Закон Божий на польском языке». Насколько могли, священники, православные учителя и родители противились правительственной инициативе.

В апреле 1934 года школьный инспектор Бялы-Подлясской докладывал своему старосте, что ни один учитель Закона Божия в его округе не готов к преподаванию религии на польском языке. Для внедрения польского языка в православную среду в 1934 году предпринято было под давлением властей издание православного календаря на польском языке, но распространение его среди народа оказалось делом нелегким и почти безнадежным: православных вполне удовлетворял календарь на русском языке.

Епископат вначале пытался противодействовать навязыванию Церкви польского языка. В декабре 1934 года в консистории Варшавско-Холмской епархии обсуждалась языковая ситуация в Церкви, и решено было просить министерство издать распоряжение о необязательности преподавания православного Закона Божия на польском языке. Удовлетворительной реакции на эту просьбу не последовало, и митрополит Дионисий больше уже не противился правительственной языковой политике. К 1936 году в Белоруссии и Подлясье в государственных школах Закон Божий православным детям преподавался уже повсеместно на польском языке. На Волыни в школах сохранялся украинский язык. Что же касается русского языка, то на нем велось преподавание Закона Божия лишь в восьми русских общественных школах во всей Польше, и эти школы не получали помощи из казны. В конце 1934 года образована была уже комиссия по переводу богослужебных текстов на польский язык, во главе с викарным епископом Люблинским Саввой (Советовым), который сам плохо владел литературным польским языком.

В 1936 году Варшавская митрополия согласилась на требование министерства исповеданий — в дни государственных праздников совершать богослужения на польском языке.

Митрополит Дионисий сам совершил молебен в митрополичьем соборе 11 ноября на польском языке. По приходам разосланы были переводы панихиды и молебна на польский язык. Эти переводы были из рук вон плохи, ряд литургических выражений переведен был неточно, с грубыми богословски значимыми нарушениями смысла. Например, «диавола упразднил» переведено сатану уничтожил; «в землю мя обратил», т.е. обратил в прах, переведено как на землю меня вернул.

Любопытно, что опыт перевода богослужебных текстов на польский язык негативно оценил и один католический польский автор Маикевич, редактор газеты «51оуо». Он писал в статье «Купе е1е15оп», что переводы творений Кирилла и Мефодия на современный польский язык — «с точки зрения культурной и духовной есть чудовищный и отвратительный вандализм». В другой статье тот же автор писал: «Слыхал я, что польский солдат должен молиться на польском языке. Иосиф Пилсудский был тоже польским солдатом, но молился по-латыни. Православный крестьянин должен почему-то молиться по-польски, тогда как католики-униаты молятся на церковнославянском языке. Господа бюрократы вообразили, что это лучший способ поднятия в православном крестьянине польского патриотизма!»

Особенно энергично польский язык внедрялся в пастырское окормление православных солдат польской армии. В мае 1935 года митрополит Дионисий разрешил военному духовенству в тех случаях, когда этого желает паства, проповедовать на польском языке. Разрешение превратилось вскоре в предписание, причем насчет желания польских солдат решали их командиры католического вероисповедания. Православное военное духовенство Варшавского и Люблинского гарнизона стало вводить польский язык и в богослужение, а Люблинский воевода воспользовался этим почином, чтобы через поветовых старост потребовать того же самого и от православного духовенства воеводства.

По указу митрополита Варшавского, с 1935 года введено было пение в дни государственных праздников национального гимна Польши в православных храмах. Естественно, на польском языке.

В 1938 году в белорусских церквах проповедь на русском языке оказалась под запретом. Польские священники часто не знали польского языка и вовсе прекратили проповедовать. Младшее поколение духовенства было уже в достаточной мере воспитано в полонизаторском духе, но простой православный народ национальности своей не поменял, по-польски понимал плохо. Тем самым вообще подрывалось влияние Церкви на народ, и он внимательно вслушивался в закордонную большевистскую пропаганду. Незначительная часть православных в Польше, главным образом, живших на территории со смешанным польско-русским населением, поддерживала полонизацию Церкви.

В 1935 году в Белостоке было образовано «Коло православных поляков имени маршала Пилсудского». Во главе движения встал Савицкий. Разумеется, это «коло» пользовалось поддержкой со стороны правительства. По официальным статистическим данным, в Польше насчитывалось 588 068 поляков православного вероисповедания. По большей части это были люди смешанного либо чисто русского происхождения, предки которых, однако, в нескольких поколениях были католиками и людьми польской культуры, потом вернувшимися в лоно Православия. Были среди так называемых «православных поляков» и русские без всякого католического наследства, но полонизированные за годы существования возрожденной Польши. Употребление русского языка или местного, т. е. белорусского наречия, по официальной терминологии, принятой в Польше, в проповеди и церковнославянского — за богослужением власти квалифицировали как злокозненные усилия, направленные на денационализацию православных поляков — цинизм, заставляющий вспомнить слова из знаменитой крыловской басни: «Как смеешь ты, наглец, нечистым рылом здесь чистое мутить питье мое с песком и с илом».

С «Коло православных поляков» тесно сотрудничал основанный в Гродно научно-издательский православный институт, который в своих публикациях пользовался польским языком.

Польские власти стремились к тому, чтобы одним из центров полонизации Православной Церкви был православный богословский факультет в Варшаве, где официальным языком преподавания был польский, хотя преподаватели пытались все-таки читать лекции на русском языке, что часто служило основанием для их устранения с кафедры. Впрочем, богословский факультет внес весьма серьезный вклад в дело подготовки академически образованного священства не только для Польши, но и для Русской Церкви. Он являлся одним из немногих приютов для выживания русской церковной науки, дотла выжженной в советской стране. В Варшаве преподавали ученые с крупными именами, и среди них — канонист и церковный историк Зызыкин, философ Арсеньев. Помимо русских, преподавали профессора грузинского, румынского происхождения. Несмотря на правительственные виды, студенты богословского факультета, хотя и совершенно свободно владели польским языком, воспитывались все-таки русскими патриотами.

Усилия полонизаторов встречали отпор со стороны более сознательной и энергичной части православного духовенства, но иерархия считала себя вынужденной отвечать на протесты прещениями. Так, Гродненский благочинный Захайдаковский, выступивший против полонизации Православной Церкви, переведен был в глухой сельский приход на Волынь. В прощальной проповеди перед отъездом на Волынь он сравнивал епископа Гродненского Савву (Советова) с Иудой Искариотом.

2 февраля 1937 года в газете «Новая искра» напечатано было обращение «В священный Синод Православной Церкви в Польше»: «Мы, нижеподписавшиеся жители деревень Коптевка, Полоткова, Горница, Кориневичи, Колпаки, Соломянка и Гривка, настоящим обращаемся в Синод с протестом против посягательств на церковнославянский язык в нашей Святой Православной Церкви и его замены языком польским...» Под этим обращением стоят 842 подписи. Народ свое возмущение выражал порой и в крайне острых формах. Так, однажды в 1938 году в Гродно разгневанные жители сорвали с епископа Саввы архиерейское облачение.

Но самое серьезное противодействие полонизаторам оказывали русские политические круги в Польше, в основном из «Русского народного объединения». 6—7 декабря 1936 года съезд «Русского народного объединения» настаивал, в частности, на сохранении церковнославянского языка в богослужении и русского — в проповеди, обучении Закону Божию и в церковном делопроизводстве.

Между 1938 и 1939 годами в официальном делопроизводстве Православная Церковь Польши перешла на польский язык. С 1938 года на польском языке стал выходить официальный печатный орган Церкви.

Языковая сумятица вносилась в жизнь Польской Православной Церкви локальными опытами ее украинизации. Правда, проводилась она не столько под давлением сверху, сколько усилиями политизированных церковных деятелей Волыни, отчасти пользовавшихся поддержкой со стороны униатов Галиции.

В 20-е годы украинизация Православной Церкви на Волыни, но отнюдь не на Холмщине, встречала благожелательное понимание со стороны маршала Пилсудского. По обе стороны советско-польской границы развивались процессы, которые спроектированы были еще до первой мировой войны в генеральном штабе Австро-Венгерской Империи. В самом начале 20-х годов, когда Волынскую епархию возглавлял будущий митрополит Дионисий, польскими властями легализована была политическая организация «Украинское волынское объединение». Но на Холмщине попытки образовать украинскую партию были тогда же немедленно пресечены. В своей программе «Украинское объединение», в частности, потребовало, чтобы богослужение для украинского народа совершалось на понятном ему (имелось в виду не на церковнославянском) языке. Хотя в действительности церковнославянский язык, конечно, понятен украинцам не менее, чем великороссам.

В Луцке начал выходить еженедельник «Украиньска нива», в котором печатались статьи, враждебные России и русскому народу. Поначалу, правда, дело не дошло до богослужения на украинском языке, чего не было даже в униатских приходах. Но, идя навстречу украинофилам, Священный Синод 14 декабря 1922 года постановил совершать богослужения в православных епархиях с украинским, белорусским и польским населением на церковнославянском языке с произношением, которое характерно для соответствующей местности, с так называемой «вымовой». Разрешалась также, если прихожане этого желают, проповедь на местном языке.

Против украинизации Православной Церкви выступали тогда местные пастыри и церковные деятели из мирян. Настоятель митрополичьего собора протопресвитер Терентий Теодорович в 1926 году писал в газете «За свободу»:

«Большое и губительное для внутреннего строительства Церкви зло, когда ее интересы сплетаются воедино с интересами мирской политики... Так случилось в последние (августовские) дни, когда польские газеты, в связи с воззванием прихожан Владимиро-Волынского собора, поставив на очередь вопрос, давно назревший, о правах меньшинств и справедливых их требованиях касательно гражданских прав, школы и прочего, — в ряд ставят требование о введении народного языка в богослужение и в связи с этим борьбу с так называемой «русификацией в Церкви»... Не религиозный подъем, не церковные настоятельные нужды лежат в основе украинизации Церкви, а чисто мирской национальный интерес... Украинизация богослужения грозит разделениями в Церкви, большими распрями, что подтверждается не только церковным бесчинием в Америке, но и у нас...»

В 1927 году в Луцке состоялся Украинский съезд, который вынес постановление о немедленной украинизации Церкви на Волыни. Об активных деятелях украинского движения известный церковный публицист А. Попов в брошюре «Пора проснуться!» писал:

«Волынское украинство — это отрыжка петлюровщины, вдохновленная в свое время галицко-австрийским украинством. На Волыни его созидали, вернее искусственно удержали на поверхности жизни сподвижники «головного атамана», сохранившего кое-какие связи с польским военным представительством, а также малокультурные, зато великокорыстные элементы полубольшевистской складки. Эти безошибочно учуяли во внутренней «украинской политике» молодого Польского государства неплохой кусок пирога. Лидеры этого украинства: бывшие псаломщики, ремесленники, учителя, мелкие кооператоры, базарные торговцы — Бура, Скрыпник (родной брат известного большевика), Тележинский, Головацкий, Богуславский и т.д.; бывший сотрудник московского «Русского Слова», варшавской эмигрантской «За Свободу» и редактор-издатель «Украиньской Ниви» Петр Певный, или петлюровский «товарищ министра», протоиерей (ныне архимандрит) Выдыбида-Руденко — выделяющиеся исключения. Центр Волынского украинства — в городе Луцке. Волынское украинство оказалось значительно скромнее в своих требованиях в отношении Польского государства, вступив на путь «сотрудничества с правительством». Однако 1936 год оказался переломным здесь: глава Волынского украинства Петр Певный, расходившийся с политической программой гилицких украинцев — униатов-католиков, неожиданно оказался не у дел, и вся программа волынского украинства, ведомая ныне другими лицами, сильно приблизилась к программе и практике галицкой. Это произошло в связи с общим оживлением на фронте наступления Ватикана на Православие и с решительными фазами гонения на последнее в Польше. Иезуиты приступили к постройке сплошного фронта нужного им украинства вдоль восточно-русской границы Польши.

Бесправное положение русского национального меньшинства в Польше целиком отразилось на Русской Церкви и пошло параллельно с ее положением. Так, переименовав русских православных (мы не говорим — великороссов, а — русских) в «украинский народ», «белорусский народ», «эмигрантскую интеллигенцию» и «росиян» (через одно «с»), Польское государство не признает и Православную Церковь Русской Церковью. Однако подобного национального дробления Польское государство не допускает в отношении племен польского народа: от существования Мазуров, кашубов, малополяков, велькополяков и проч. Польская Католическая церковь не перестает быть Польской».

Натиск украинизаторов особенно усилился после хиротонии на викарную Луцкую кафедру архимандрита Поликарпа (Сикорского), в прошлом начальника канцелярии у Семена Петлюры, рьяного украинского националиста. В бытность настоятелем Жировицкой обители он при каждении храма демонстративно обходил икону Казанской Божией Матери и громко изрекал при этом: «Цэ нэ можно, цэ кацапска».

В июне 1934 года епископ Поликарп впервые отслужил литургию на украинском языке в Ровенском соборе, при этом грубо толкнул отказавшегося сослужить ему «на мови» настоятеля собора протоиерея Димитрия Сайковича. Возмущенные прихожане побили расшалившегося архиерея. При виде кощунственного бесчинства в храме второй священник, отец Частковский, упал замертво от разрыва сердца. Отца Сайковича сместили, а на его место поставили священника Яковлева, украинца и украинизатора великорусского происхождения, который сумел угодить епископу Поликарпу в ревностной украинизации Ровенщины.

28 августа (10 сентября), в день памяти обретения мощей преподобного Иова Почаевского, когда в Лавру съехалось несметное множество богомольцев, предводители так называемого «Беспартийного блока сотрудничества с правительством» Буря и Скрыпник (недавно скончавшийся «патриарх» Мстислав) учинили в обители гранидиозную хулиганскую демонстрацию. Во время крестного хода, возглавляемого митрополитом Дионисием, в сослужении всех православных епископов Польши, сонма духовенства, над молящимися взвилось несколько десятков жовто-блакитных флагов. Демонстранты развернули плакат с требованием создания Украинской Церкви, раздались крики с угрозами москалям. Угрожая митрополиту Дионисию, один из бандитов хотел ударить его по голове палкой, которую в последний момент удержал казначей Лавры. На Лаврскую колокольню водружен был жовто-блакитный флаг. При виде этого безобразного зрелища из уст архиепископа Алексия (Громадского) раздалось странное восклицание: «Як гарно!» Хулиганствующие демонстранты не увлекли молящихся, наблюдавших происходившее с горькими чувствами. Учинив бесчинство, группа из ста человек во главе со Скрыпником и Бурей вышла из Лавры на базарную площадь Почаева и митинговала там «за Украиньску Церкву».

После почаевского скандала митрополит Дионисий уступил натиску украинизаторов и в 1934 году перевел архиепископа Алексия (Громадского) из Гродно на Волынь в Кременец.

Во главе Волынской консистории стоял профессор Вла-совский, активный член «Общества Петра Могилы», которое ставило своей задачей украинизацию Церкви. В делопроизводстве при нем перешли с русского на украинский язык. Архиепископ Алексий начал издавать на украинском языке епархиальную газету, на украинском языке он произносил проповеди в храме, что смущало часть прихожан, которые хотя и сами все почти были местного происхождения, но сознавали себя частью единого русского народа: в 20-30-е годы на Волыни термин «украинец» воспринимался еще не столько как этноним, сколько как обозначение политической ориентации, почти как синоним «самостийника». Когда при объездах епархии настоятели приходов приветствовали владыку Алексия на русском языке, они получали переводы в другие, удаленные приходы Переводились в иные приходы или вовсе почислялись за штат и те священники, которые продолжали проповедовать на русском языке или не использовали украинский язык в преподавании Закона Божия.

До революции владыка Алексий в протоиерейском сане был ректором Холмской духовной семинарии, и тогда он обнаружил себя как горячий русский патриот, состоял в союзе Архангела Михаила, написал книгу по церковной истории Холмщины, которую справедливо охарактеризовали как «сплошной гимн русскому политическому и национальному самодержавию». Но в Польском государстве архиепископ Алексий радикально переменился и стал одним из ревностных украинизаторов Церкви.

В 1937 году в Волынской епархии было официально разрешено совершать богослужения на украинском языке. Украинизация на Волыни явилась симптомом духовной болезни, обнаружила политизацию церковной жизни. В сознании части духовенства попечение о духовном окормлении своей паствы, о спасении человеческих душ отодвинуто было политическими страстями. Вслед за духовенством и местной интеллигенцией политизировался и простой народ, раздираемый агитацией враждующих партий в разные стороны. С болью и горечью писал о религиозном упадке и опасном духовном помрачении народа известный церковных публицист А. Попов:

«В селах Волыни церковная жизнь резко изменилась, весь ее строй допустимо назвать анархией. В каждой семье существует два-три различных убеждения по церковному вопросу. Родители потеряли влияние на своих детей, оно перешло к «скрыпникам», «украинским священникам» и коммунистам. Семья и мирное трудовое сельское общество превратились в политические партии, церковный погост — в место для митингов, рукопашных схваток и издевательств над религией вообще. В начале богослужения у самой церкви послушались звуки «Интернационала», советские похабные частушки, стрельба, музыка, свист. Храмы наполовину опустели, власти открывают одну за другой коммунистические ячейки и целые организации. Сельская молодежь Волыни потянулась в городские тюрьмы и суды: преступления, пожары, демонстрации безбожников, сектантские выступления множатся с каждым днем ..»

Польские власти в 20-е и в начале 30-х годов поощряли украинизацию Православной Церкви, видя в этом одно из средств отрыва ее от Москвы, но впоследствии, особенно после убийства в 1934 году украинскими националистами министра Перацкого, украинское националистическое движение, к которому принадлежали и украинизаторы Церкви, стало вызывать у них серьезную озабоченность В 1938 году покровитель церковных украинизаторов Волынский воевода Н. Юзефский был переведен на запад Польши. Полонизация, которая давно уже навязывалась православным приходам Подлясья, Полесья, Гродненшины, — теперь, по видам польского правительства, должна была бескомпромиссно проводиться и на Волыни. Но оставались уже считанные дни для проведения какой бы то ни было польской политики на востоке: близился крах государства.