ОТДЕЛЕНИЯ КОНЦА 1920-Х ГОДОВ И ПРОТИВОДЕЙСТВИЕ ИМ 6 часть

Заточенный Первосвятитель не знал всех обстоятельств церковной жизни, он не знал, что митрополит Сергий лишен был возможности поддерживать с ним общение через переписку, и поэтому вынужден был принимать решения, не обсуждая их предварительно с Патриаршим Местоблюстителем. К тому же распоряжение митрополита Петра, которым он назначил его своим Заместителем, не содержало требования о необходимости предварительного обсуждения с ним принципиально важных решений.

Когда же до сосланного Первосвятителя дошли печальные вести о терзающих Церковь разделениях, 26 февраля 1930 года он написал из зимовья Хэ своему Заместителю еще одно письмо:

«Я постоянно думаю о том, чтобы Вы являлись прибежищем для всех истинно верующих людей. Признаюсь, что из всех огорчительных известий, какие мне приходилось получать, самыми огорчительными были сообщения о том, что множество верующих остаются за стенами храмов, в которых возносится Ваше имя. Исполнен я душевной боли и о возникающих раздорах вокруг Вашего правления и других печальных явлениях. Может быть, эти сообщения пристрастны, может быть, я достаточно не знаком с характером и стремлением лиц, пишущих мне, но известие о духовном смятении из разных мест и, главным образом, от клириков и мирян, оказывает на меня сильное давление. На мой взгляд, ввиду чрезвычайных условий жизни Церкви, когда нормальные правила управления подвергаются всяким колебаниям, необходимо поставить церковную жизнь на тот путь, на котором она стояла в первое Ваше Заместительство. Вот и благоволите вернуться к той, всеми уважаемой Вашей деятельности. Я, конечно, далек от мысли, что Вы решитесь вообще отказаться от исполнения возложенного на Вас послушания, это послужило бы не для блага Церкви. Повторяю, что очень скорблю, что Вы не писали мне и не посвятили в свои намерения. Раз поступают письма от других, то, несомненно, дошло бы и Ваше. Пишу Вам откровенно, как самому близкому мне архипастырю, которому многим обязан в прошлом и от святительской руки которого принял постриг и благодать священства... Мое здоровье сильно ослабело борьбой с суровыми климатическими условиями. Неоднократно ходатайствовал о переселении в другой пункт, более или менее обеспеченный сносным климатом и наличием медицинской помощи, которая здесь слишком слаба, — успеха нет. Все домашние тягости несу сам, около меня нет постоянного человека. На старости лет приходится подвижничать по-пустынному. Господь устроил, таким образом, дело внутреннего упорядочения. Прошу Вас помолиться Господу Богу, чтобы подкрепил мои силы и помог мне жить в безропотном послушании Его святой воле».

5. РУССКАЯ ЦЕРКОВЬ В ГОДЫ «ВЕЛИКОГО ПЕРЕЛОМА»

1929—1931 — годы принудительной коллективизации и массового раскулачивания, иными словами, ограбления крестьян, переименованных большевиками в кулаков и подкулачников, и бессудных репрессий против них, годы массового истребления, принудительного переселения на север и в Сибирь одних крестьян и вторичного закрепощения других и разорения всех, годы вызванного этим избиением голода, с особой тяжестью обрушившегося на Украину — вошли в историю под именем «великого перелома», как метко уточнил потом большой писатель, «перелома хребта русского народа». Когда ломали хребет народа, надругательство совершали и над его душой.

1929—1931 — это годы ужесточения гонений на Православную Церковь, по свирепости своей сравнившихся с кровавым 1922-м, а по масштабам далеко превзошедших его.

Сигнал к походу на Церковь подал секретарь ЦК ВКП(б) Л. М. Каганович. В феврале 1929 года он разослал по стране составленное его помощниками письмо под названием «О мерах по усилению антирелигиозной работы». В этой директиве «партийцы, комсомольцы, члены профсоюзов и других советских организаций» подвергались разносу за недостаточную ретивость в «процессе изживания религиозности». Духовенство объявлялось Кагановичем «политическим противником» ВКП(б), выполняющим задание по мобилизации всех «реакционных и малограмотных элементов» для «контрнаступления на мероприятия советской власти и компартии». Вождь отдает четкие приказы народно-просветительным учреждениям: Союзу безбожников, Главлиту, НКВД и ОГПУ: «Главлиту — оказывая поддержку издательской работе ЦС СВБ и местных союзов безбожников, решительно бороться с тенденцией религиозных издательств как к массовому распространению, так и к выходу в своей пропаганде за пределы строго религиозных вопросов. Точно так же бороться против издания мистических произведений... НКВД и ОГПУ не допускать никоим образом нарушения советского законодательства религиозными объединениями, имея в виду, что религиозные организации (церковные советы, мутаваллиаты, синагогальные общества и другие) являются единственной легально действующей контрреволюционной организацией, имеющей влияние на массы .. НКВД обратить внимание на то, что до сих пор жилые и торговые муниципализированные помещения сдаются в аренду под молитвенные дома, нередко в рабочих районах. Школы, суды, регистрации гражданских актов должны быть полностью изъяты из рук духовенства. Партийным комитетам и исполкомам необходимо поставить вопрос об использовании ЗАГСов в целях борьбы с поповщиной, церковными обрядами и пережитками старого быта»

Атеистическая пропаганда в ответ на указания Кагановича приобретает уже запредельный по беспардонной оголтелости тон В газетах появилась разносная критика музеев за то, что они не уделяют должного внимания пропаганде безбожия. В этом отношении весьма характерны две газетные заметки 1931 года.

«Вон поповщину из советских музеев!

В храм Василия Блаженного приходят группами и поодиночке трудящиеся в надежде увидеть и услышать, как церковь и религия служили опорой эксплуататорам. Надежда эта, впрочем, напрасная. Ни слова антирелигиозного. Случайно ли это⁹ Надо полагать, что нет. И на стенах антирелигиозных плакатов нет, это тоже не случайно Есть только довольно бледный антирелигиозный уголок, однако экскурсовод даже не подвел к нему экскурсию. Книги для записи впечатлений от виденного и слышанного в музее нет. Это тоже случайно?»

«Загорский музей не ведет антирелигиозной пропаганды.

Еще во времена антипасхальной кампании в городе Загорске местный музей-монастырь имел антирелигиозный отдел. Теперь его свернули. Музей занимается чем угодно, только не антирелигиозной пропагандой. В бывших «митрополичьих покоях» выставлены портреты с куцыми надписями: «И. Кронштадтский — известный черносотенец», «Патриарх Тихон — зубр царистской церкви», характеристик их контрреволюционных дел нигде не видно. О контрреволюционной деятельности монастыря, о вредительстве монашеской сельхозартели и о борьбе монахов против колхоза «Смена» в музее нет ничего. С этой беззубостью надо повести борьбу».

8 апреля 1929 года Президиум ВЦИК принял постановление «О религиозных объединениях», которое действовало потом в течение шести десятилетий. Основные положения Постановления гласили:

«3. Религиозное общество есть местное объединение верующих граждан, достигших восемнадцатилетнего возраста, одного и того же культа, вероисповедания, направления или толка, в количестве не менее 20 лиц, объединившихся для совместного удовлетворения своих религиозных потребностей. Верующим гражданам, которые в силу своей малочисленности не могут образовать религиозного общества, предоставляется право образовать группу верующих. Религиозные общества и группы верующих не пользуются правом юридического лица.

8. О составе религиозного общества или группы верующих, а также их исполнительных ревизионных органах и служителях культа в сроки по форме, устанавливаемой народным комиссариатом внутренних дел РСФСР, сообщается органу, произведшему регистрацию данного религиозного общества.

10. Для удовлетворения религиозных потребностей верующие, составившие религиозное общество, могут получать по договору в бесплатное пользование от волостного или районного исполнительного комитета или городского совета специальные молитвенные здания и предметы, предназначенные для культовых целей. Кроме того, верующие, составившие религиозное общество, или группы верующих могут пользоваться для молитвенных собраний и другими помещениями, предоставляемыми им частными лицами или местными советами и исполнительными комитетами на правах аренды. На эти помещения распространяются все правила, установленные настоящим Постановлением для молитвенных зданий. Договоры на право пользования такими помещениями заключаются отдельными верующими за их личной ответственностью. Кроме того, помещения эти должны удовлетворять строительно-техническим и санитарным правилам.

Каждое религиозное общество или группа верующих может пользоваться только одним молитвенным помещением.

13. Для непосредственного выполнения функций, связанных с управлением и пользованием культовым имуществом (ст. 11), а также в целях объединения избирают из среды своих членов на общем собрании верующих открытым голосованием исполнительные органы. В религиозных обществах — в количестве трех человек, а в группе верующих — одного представителя.

14. Регистрирующим органам предоставляется право отвода из состава членов исполнительного органа религиозного общества или группы верующих отдельных лиц.

15. Для проверки культового имущества и денежные сумм, получаемых путем складчины или добровольных пожертвований религиозными объединениями из среды своих членов на общем собрании верующих может быть избрана ревизионная комиссия в составе не более трех членов.

17. Религиозным объединениям воспрещается:

а) создавать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения и вообще пользоваться находящимся в их распоряжении имуществом для каких-либо иных целей, кроме удовлетворения религиозных потребностей,

б) оказывать материальную поддержку своим членам,

в) организовывать как специально детские, юношеские, женские, молитвенные и другие собрания, так и общие, библейские, литературные, рукодельческие, трудовые и по обучению религии и т.п. собрания, группы, кружки, отделы, а также устраивать экскурсии, детские площадки, открывать библиотеки и читальни, организовывать санатории и лечебную помощь. В молитвенных зданиях и помещениях могут храниться только книги, необходимые для отправления данного культа.

18. Не допускается преподавание каких бы то ни было религиозных вероучений в государственных, общественных и частных учебных и воспитательных заведениях. Такое преподавание может быть допущено исключительно на специальных богословских курсах, открываемых гражданами СССР с особого разрешения народного комиссариата внутренних дел РСФСР, а на территории автономных республик — с разрешения центрального исполнительного комитета соответствующей автономной республики.

19. Район деятельности служителей культа, религиозных проповедников, наставников и т.п. ограничивается местожительством членов обслуживаемого ими религиозного объединения и местонахождением соответствующего молитвенного помещения. Деятельность служителей культа, религиозных проповедников и наставников, обслуживающих постоянно два или несколько религиозных объединений, ограничивается территорией, на которой постоянно проживают верующие, входящие в указанное религиозное объединение.

22. Религиозные съезды и избираемые ими исполнительные органы не имеют прав юридического лица и, кроме того, не могут: а) устраивать какие бы то ни было центральные кассы для сбора добровольных пожертвований верующих, б) устанавливать какие-либо принудительные сборы, в) обладать культовым имуществом или получать его по договору или приобретать таковое путем купли или арендовать помещения для молитвенных собраний, г) заключать какие бы то ни было договоры и сделки.

25. Имущество, необходимое для отправления культа как переданное по договорам верующим, составившим религиозное общество, так и вновь приобретенное ими или пожертвованное им для нужд культа, является национализированным и находится на учете соответствующего городского совета, районного или волостного исполнительного комитета и в пользовании верующих.

38. Договоры об аренде помещения национализированных, муниципализированных или частных домов для нужд религиозных объединений (2-я часть, ст. 10) могут быть расторгнуты до истечения срока договора в общем судебном порядке.

39. Ликвидация молитвенных зданий в соответствующих случаях производится административным отделом или отделением по поручению подлежащего уездного или районного исполнительного комитета или городского совета в присутствии представителей финансового отдела (отделения) и других ведомств, в случае их заинтересованности, а также представителя данного религиозного объединения.

40. При ликвидации молитвенного здания культовое имущество распределяется следующим образом: а) все предметы из платины, золота, серебра и парчи, а также драгоценные камни подлежат зачислению в государственный фонд и передаются в распоряжение местных финансовых органов или в распоряжение органов народного комиссариата просвещения, если эти предметы состояли на их учете, б) все предметы исторической, художественной, музейной ценности передаются органам народного комиссариата просвещения, в) остальные предметы (иконы, облачение, хоругви, покровы и т.п.), имеющие специальное значение при отправлении культа, передаются верующим для переноса в другие молитвенные здания того же культа. Эти предметы заносятся в опись культового имущества на общих основаниях, г) предметы обиходные (колокола, мебель, ковры, люстры и т.п., подлежат зачислению в государственный фонд и передаются в распоряжение местных финансовых органов или в распоряжение органов народного образования, если они состояли на учете последних, д) так называемое переходящее имущество — деньги, а также ладан, свечи, масло, вино, воск, дрова и уголь, имеющие определенное целевое назначение для выполнения условий договора или для совершения религиозных обрядов культа, в случае сохранения существования общества после ликвидации молитвенного здания изъятию не подлежат.

46. Если молитвенное здание в силу своей ветхости угрожает полностью или частично обвалом, то административным органам, районному или волостному исполнительному комитету или сельскому совету предоставляется право предложить исполнительному органу религиозного объединения или представителю группы верующих временно, впредь до осмотра здания специальной технической комиссией, прекратить в нем устройство богослужений и собраний верующих.

54. Члены групп верующих и религиозные общества имеют право производить складчины и собирать добровольные пожертвования как в самом молитвенном здании, так и вне его, но лишь среди членов данного религиозного объединения и только на цели, связанные с содержанием молитвенного здания, культового имущества, наймом служителей культа и содержанием исполнительных органов. Всякого рода принудительное взимание сборов в пользу религиозных объединений влечет ответственность по уголовному кодексу РСФСР.

58. Во всех государственных, общественных, кооперативных и частных учреждениях и предприятиях не допускается совершение каких-либо религиозных обрядов и церемоний культа, а также помещение каких-либо предметов культа. Настоящее запрещение не распространяется на отправление по просьбе умирающих или тяжело больных, находящихся в больницах и в местах заключения религиозно-культовых обрядов в особо изолированных помещениях, а равно на отправление религиозных обрядов на кладбищах и в крематориях.

59. Религиозные шествия, а также совершение религиозных обрядов и церемоний под открытым небом допускается с особого каждый раз разрешения, получаемого в городах, являющихся административными центрами не ниже районных от соответствующего административного отдела или отделения, в городах, не являющихся административными центрами, а также в рабочих и курортных поселках от президиума городского или поселкового совета, а в сельских местностях — от административного отделения районного исполнительного комитета или волостного исполнительного комитета».

Постановлением 1929 года для религиозных общин создавались условия, худшие всякого гетто. Им дозволялось лишь «отправление культов» в стенах «молитвенных домов», а просветительская и благотворительная деятельность категорически запрещалась. Духовенство устранялось от участия в хозяйственных и финансовых делах так называемых «двадцаток». Частное обучение религии, дозволенное Декретом 1918 года «Об отделении Церкви от государства и школы от Церкви», интерпретировалось теперь в предельно суженном объеме — лишь как право родителей обучать религии своих детей.

В тот же день, когда принято было Постановление, 8 апреля, Президиум ВЦИК образовал Постоянную комиссию по вопросам культов под председательством П. Г. Смидовича «для административного надзора за религиозными общинами», а в состав комиссии введены были представители таких народно-воспитательных учреждений, как Наркомпросс, ВЦСПС, НКВД, Наркомюст, ОГПУ.

Борьбе с религией уделил внимание и 14-й Всероссийский съезд советов, состоявшийся в мае 1929 года. В своем докладе на съезде председатель Совнаркома А. И. Рыков сказал: «Остатки капиталистических классов — кулаки в деревне, нэпманы в городе и представители старой идеологии, идеологии религиозного дурмана и частной собственности среди интеллигенции — оказывают и будут оказывать всяческое сопротивление делу организации нового общества. Отсюда то обострение классовой борьбы, которое мы переживаем в настоящее время». Председатель Совнаркома тогда, очевидно, не до конца понимал, что одним из главарей контрреволюции был он сам, в чем его крепко заподозрили уже в 1930 году, отняв у него должность премьера, а в 1938 году окончательно разоблачили, приговорив к смертной казни.

XIV Всероссийский съезд Советов изменил 4-ю статью Конституции. В прежней редакции Конституции за всеми гражданами признавалась «свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды», а в новой редакции говорилось уже о «свободе религиозного исповедания и антирелигиозной пропаганды».

НКВД в инструктивном циркуляре председателям исполкомов всех ступеней строго предписывал: «Перед намечающейся активизацией религиозных объединений, зачастую сращивающихся с контрреволюционными элементами и использующих в этих целях свое влияние на известные прослойки трудящихся, — надзору за деятельностью этих объединений должно быть уделено серьезное внимание. Между тем, в адморганах это дело находится часто в руках технических сотрудников, недостаточно ориентирующихся в тех важнейших политических задачах, которые преследуются этой работой. В результате адморганы допускают положение, при котором религиозные объединения в своей деятельности выходят за пределы, установленные для них законом, предъявляя тенденцию участвовать в общественной жизни, иногда прикрывая нарушение закона «желанием содействовать мероприятиям советской власти». Каждая ошибка, допущенная адморганами в этом вопросе, широко используется церквами для усиления своего влияния на массы и подрыва авторитета советской власти».

От слов к делу тогда переходили незамедлительно. Исполняя предначертание своих вождей, бойцы просветительского фронта устраивают грандиозные демонстрации идейного и культурного превосходства интернационального атеистического света над капиталистической религиозной тьмой.

Как вспоминает свидетель той эпохи, профессор А. Ч. Козаржевский, «на Пасху в церкви посылались хулиганы, которые свистели, ругались, раскачивали толпу верующих. К церкви подвозили усилительные установки и громом вульгарной музыки старались заглушить церковное пение. Китайцы из «Коммунистического университета народов Востока» врывались в Храм Христа Спасителя, тушили лампады и свечи и с большой изобретательностью и усердием засовывали в подсвечники бумажные шарики, не позволяющие ставить свечи».

Но дело, конечно, не ограничивалось остроумной резвостью интернационалистов. Для борьбы с религиозными предрассудками в стране вводилась пятидневная рабочая неделя, и воскресенье переставало быть выходным днем.

Началось массовое закрытие церквей. На I января 1928 года Русская Православная Церковь имела на территории РСФСР 28560 приходов (вместе с обновленческими, григорианскими, самосвятскими приходами в нашей стране оставалось тогда еще около 39000 общин — примерно две трети от дореволюционного их числа).

В 1928 году в РСФСР закрыли 354 церкви, а в 1929 — уже 1119, из которых 322 были разрушены. В Москве до 1917 года было около 500, а в нынешней границе города — около 700 храмов, большая часть из них сохранилась до 1929 года. А вот к 1 января 1930 года осталось только 224 церкви. А еще через два года в столице в ведении Московской Патриархии числилось только 87 приходов. В Рязанской епархии закрыто было в 1929 году 192 прихода, в Орле в 1930 году не осталось ни одного православного храма. Закрытые храмы приспосабливались под производственные цеха, под склады, под квартиры и клубы, а монастыри — под тюрьмы и колонии. Многие храмы были варварски уничтожены. Разрушались великие святыни русского народа: в Москве в июле 1929 года уничтожили часовню Иверской Божией Матери, в 1930 году — Симонов монастырь, в 1931 году взорвали символ православной России — Храм Христа Спасителя, который, впрочем, за 8 лет до своего уничтожения отнят был у Православной Церкви обновленцами.

Некоторые из храмов, известных всему миру, обращены были в музеи. Так поступили с храмом Василия Блаженного в Москве, с Исаакиевским и Петропавловским соборами в Питере. Над Казанским собором северной столицы надругались с особым цинизмом, устроив в нем музей атеизма. Многие храмы были уничтожены. Сохранились описания того, как происходили разрушения храмов. Так, в 1929 году в селе Кизляр около Мелитополя была взорвана Свято-Троицкая церковь. К закрытому накануне храму подъехала спецкоманда, заложили в храме 12 тротиловых шашек, и через несколько минут храм превратился в развалины. Взорвали и городской собор в Мелитополе, устроив на его месте крытый рынок. В Симферополе взорван был Свято-Александровский собор.

7 августа 1929 года, в день памяти святителя Митрофана, к его мощам в Воронеж со всей России стеклись богомольцы. И вдруг объявлено было, что богослужение в храме воспрещается. Специальная комиссия по указанию секретаря обкома Воронежа, впоследствии расстрелянного как врага народа, провела кощунственное вскрытие мощей святого. Вскоре собор святителя Митрофана закрыли. При закрытии его богослужебные книги были брошены на пол, серебряные ризы отобрали, иконостас поломали кувалдами, иконы сожгли. В соборе устроили завод бетонных кирпичей, а через три года храм был взорван. Маляр, которого за тысячу рублей наняли снять крест с соборной колокольни, сошел с ума после содеянного им кощунства.

Повсеместно закрывались остававшиеся еще монастыри, разрушались, срывались монастырские кладбища. Монахов и монахинь арестовывали и отправляли в концлагеря.

Летом 1929 года на Соловки привезли около 30 монахинь, в основном из Шамординской обители. Когда их проверяли по спискам, они отказались назвать свои имена и фамилии. Всех инокинь избили и посадили в карцер, но сестры остались непреклонны: они не только не назвали себя, но и отказались от принудительных работ. Несколько дней спустя к начальству вызвали заключенных врачей, одним из которых был тайный епископ Максим (Жижиленко). Начальство предложило освидетельствовать монахинь, при этом намекнули, что лучшим выходом было бы признать их нетрудоспособными. Злостных отказчиков от принудительных работ отправляли на штрафной остров Анзер, откуда живыми не возвращались. Начальник санчасти сказал о Шамординских сестрах: «Они фанатичные мученицы, ищущие страдания. Это какие-то психопатки-мазохзистки, но их становится невыразимо жалко. Я не могу видеть их смирения и кротости, с каким они переносят «воздействия». Да и не я один. Владимир Егорович (начальник лагеря) тоже не смог этого перенести. Он даже поссорился с начальником информационно-следственного отдела. И вот он хочет как-нибудь смягчить и уладить это дело. Если вы их признаете негодными к физическому труду, они будут оставлены в покое».

«В бараке, — рассказывает свидетель, — я увидел чрезвычайно степенных женщин, спокойных и выдержанных, в старых, изношенных, в заплатах, но чистых монашеских одеяниях. Их было около тридцати. По возрасту всем можно было дать «вечные тридцать лет», хотя, несомненно, здесь были и моложе, и старше. Во всех лицах было нечто от выражения скорбящей Богоматери. «Чтобы не смущать их, я уж лучше уйду, доктор», — сказал встретивший меня начальник командировки, который должен был присутствовать в качестве председателя медицинской комиссии. Я остался с ними один. «Здравствуйте, матушки'» — низко поклонился я им. Они молча ответили мне глубоким поясным поклоном. «Я врач, я прислан освидетельствовать вас». — «Мы здоровы, нас не надо свидетельствовать», — перебило меня несколько голосов. — «Я верующий, православный христианин и сижу здесь в концлагере как заключенный по церковному делу». — «Слава Богу!» — ответило мне несколько голосов. — «Мне понятно ваше смущение, — продолжал я, — но я не буду вас осматривать. Вы мне только скажите, на что вы жалуетесь, и я определю вам категорию трудоспособности» — «Мы ни на что не жалуемся, мы здоровы». — «Но ведь без определения категории трудоспособности вас пошлют на необычайно тяжелые работы!» — «Мы все равно работать не будем: ни на тяжелых, ни на легких работах!» — «Почему?» — удивился я. — «Потому что на антихристову власть мы работать не хотим!» — «Что вы говорите, — заволновался я, — здесь на Соловках имеется много епископов и священников, сосланных сюда за исповедничество. Они все работают, кто как может. Вот, например, епископ Вятский работает счетоводом на канатной фабрике. А в «Рыбзверпроме» работает много священников, они плетут сети. Ведь это апостольское занятие. По пятницам они работают целые сутки, день и ночь, чтобы выполнить задание сверхсрочно и тем освободить себе время для молитвы вечером в субботу и утром в воскресенье». — «Но мы работать по принуждению антихристовой власти не будем!» — «Ну, тогда я без осмотра вам всем поставлю какие-нибудь диагнозы и дам заключение, что вы неспособны к тяжелым физическим работам». — «Нет, не надо. Простите нас, но мы будем принуждены сказать, что это неправда. Мы здоровы, мы можем работать, но мы не хотим работать для антихристовой власти, и работать не будем, хотя бы нас за это убили!» — «Они не убьют вас, а запытают», — тихо, шепотом, рискуя быть услышанным, сказал я с душевной болью. — «Бог поможет и муки претерпеть», — так же тихо сказала одна из монахинь. У меня выступили слезы на глазах. Я молча им поклонился. Хотелось поклониться до земли и целовать их ноги.

Через неделю в камеру врачей санчасти зашел комендант лагеря и между прочим сообщил «Ну и намучались же мы с этими монахинями. Но теперь они согласились работать: шьют и стегают одеяла для центрального лазарета. Только условие поставили — чтобы всем быть вместе и тихонько петь во время работы псалмы какие-то. Начальник лагеря разрешил. Вот они теперь поют и работают».

Изолированы были монахини настолько, что даже мы, врачи санчасти, пользовавшиеся относительной «свободой передвижения» и, несмотря на наши «связи» и «знакомства», долгое время не могли получить о них никаких известий.

Потом, — продолжает свидетель этой истории, — на Соловки был доставлен священник, духовный отец некоторых из них. Они сумели связаться с ним и спросить: «Правильно ли мы поступили, что согласились работать в условиях антихристианской власти?» Священник запретил им работать, и они подчинились ему. Священника после этого расстреляли, а сестры сказали: «Теперь уже никто не сможет освободить нас от его запрещения». Вскоре монахинь разъединили и поодиночке развезли в разные места.

По всей России шла война с колокольным звоном. Колокола сбрасывали под тем предлогом, что они мешают слушать радио и оскорбляют религиозные чувства нехристиан. Колокольный звон запрещался постановлениями местных властей в Ярославле, Пскове, Тамбове, Чернигове. В начале 30-х годов был снят и перелит самый большой в России 67-тонный колокол Троице-Сергиевой Лавры. Запрещен был колокольный звон и в Москве. Как вспоминает А. Ч. Козаржевский, «до сих пор стоит в ушах стон разбиваемых колоколов... Воробьевы горы, — продолжает он, — находились за официальной границей города, и из-за повсеместного запрета звона москвичи ездили туда послушать незатейливый благовест скромной Троицкой церкви. Одно время были запрещены Рождественские елки. Приходилось всеми правдами и неправдами добывать деревце, украшать, завесив окна плотными шторами, чтобы сознательные соседи (порвавших с религией называли «разобравшимися») не видели».

Иконы уничтожались тысячами. В газетах мелькали сообщения о том, как то в одной, то в другой деревне их сжигали целыми телегами. Уничтожали иконы древнего письма, рвали и сжигали богослужебные книги, при разгроме монастырей гибли рукописные книги, хранившиеся в монастырских библиотеках, подлинные археографические памятники. Драгоценная церковная утварь переплавлялась в лом.

Разгул дикого вандализма вызвал в душах людей отвращение и ужас. Народ в большинстве своем оставался еще верующим и православным, но русские люди не имели уже сил постоять за себя. Не многих рабочих и крестьян удавалось вовлечь в святотатственные преступления, но остановить врагов Церкви, удержать их от кощунственных злодеяний, защитить святыни было некому: не только физически, но и духовно народ был раздавлен.

Закрытие храмов и уничтожение святынь сопровождалось ужесточением репрессий против духовенства. Из-за голода, вызванного разгромом крестьянства, в стране вводились продовольственные карточки, но «служителям культа» эти карточки не выдавались, жить они могли только на подаяния верных, не сопричисленных клику «лишенцев». Советский режим беспощадно мстил даже детям. О трагической участи детей духовенства вспоминал выдающийся актер Евгений Лебедев, сын священника: «В глухом приволжском городке Балаково отец служил в церкви Иоанна Богослова, и сколько же мне, братишке, сестрам за это доставалось, особенно в школе! Только и слышишь бывало' «Эй ты, поп, попенок, кутейник!» Учиться нам, «кутейникам», позволялось лишь до четвертого класса, и с каждым годом издевательства сверстников становились все мучительней. Да еще «умная» учительница вносила свою лепту: «Ну что, лишенец, опять ходил в церковь? Опять слушал этот опиум для народа. Ступай к отцу и скажи, что он — длинноволосый дурак!» Что такое «лишенец», я еще не понимал, что такое «опиум» — не знал, но ноги все равно становились ватными. А сколь тяжело было отцу!»