ТРАДИЦИИ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ РИТОРИКИ

Традиции отечественного ораторского искусства и риторики также богаты. В Древнюю Русь классическая риторика пришла опосредованно, из Византии, вместе с христианской культурой. Следы ее влияния обнаруживаются в произведениях древнерусских ораторов – митрополита Иллариона и епископа Кирилла Туровского. Античные риторические сочинения хранились в библиотеке Ивана Грозного, который сам был не чужд красноречия, о чем можно судить, например, по его переписке с князем Андреем Курбским.

Систематическое преподавание риторики (на латинском языке) начинается в России с XVII в. В допетровское время развивалось прежде всего духовное красноречие. Реформы Петра I активизировали политическое и военное красноречие.

«Краткое руководство к красноречию» М.В. Ломоносова – первая общедоступная отечественная риторика, настольная книга многих образованных русских людей второй половины ХVШ века.

Над своей риторикой Ломоносов работал несколько лет (1743 – 1748 гг.). После представления в Академию наук первого (сжатого) варианта текста ему было рекомендовано перевести руководство на латинский язык, привести больше современных примеров. Однако Ломоносов сознательно отказался и от латинского перевода, и от узко понятой современности, которая, как правило, очень быстро устаревает. Он дополнил книгу переводами фрагментов трудов и речей выдающихся ораторов прошлого, преимущественно античных (Демосфена, Цицерона и др.), а также примерами из своих сочинений. Современниками его риторика воспринималась не только как учебник, но и как превосходная хрестоматия.

Ломоносова всегда привлекали не только теоретические трактаты, которые он усердно штудировал, но и практические занятия риторикой. Он писал позднее: «От беспрестанного упражнения возрастало красноречие древних великих авторов, которых от того ни старость, ни великая честь и достоинство отвратить не могли». Закономерно, что его собственная риторика содержит много разнообразных примеров, стихотворных и прозаических.

«Краткое руководство к красноречию» нельзя понять, вырывая его из исторического контекста риторической (по определению Ю.М. Лотмана) эпохи ХVШ века, когда была сильна вера в слово, а сама риторика, была «царицей наук», в терминах которой велись дискуссии о музыке, живописи, психологии, филологии. Однако, несмотря на то что сочинение Ломоносова было создано более двух с половиной веков назад, несправедливо видеть в нем, только исторический памятник.

«Краткое руководство к красноречию» сохранило обаяние творческой личности автора, ее энергетику, «природную остроту», передавало несомненную любовь Ломоносова к риторике, его способность говорить «словом чистым, мягким, витиеватым и наподобие весны цветущим». Оно несет отпечаток его внешнего облика и темперамента: «Телесные дарования, громкий и приятный голос, долгий дух и крепкая грудь в красноречии, а особливо в произношении слова упражняющимся очень надобны; также дородство и осанковатый вид приличны, ежели слово пред народом говорить должно».

«Краткое руководство…» Ломоносова уникально еще и тем, что в нем воплощен риторический идеал автора – не как нечто недостижимое, а как то, к чему должно и можно стремиться. Это идеал убеждающей речи, о чем свидетельствует и сама манера изложения автора. Цель оратора – «преклонять к своему мнению», потому что «мало есть таких людей, которые могут поступать по рассуждению, преодолев свои склонности». Для Ломоносова важно в риторике единство слова и дела:

«Никакого погрешения больше нет в красноречии, как непристойное и детское, пустым шумом, а не делом наполненное многословие, например:

Ни единой беды нет, о которой бы рассуждал премудрый, чтобы оной убегать для пользы отечества. Кто рассуждает здраво, тот не будет думать, чтобы от какого-нибудь злоключения умаляться надлежало для благосостояния общества, но всегда в таком мнении останется, что за отечество в самую крайнюю напасть тщательно вступить должно.

Таковые распространения искусному слуху весьма скучны и несносны и разве тем только показаться могут, которые любят, чтобы им об одном деся́тью сказывали».

«Краткое руководство к красноречию» – общая риторика, в которой нет частной адресованности (пожилым, молодым, военным, горным инженерам и т.д.), но, тем не менее, выбор адресата присутствует: она обращена ко всем «любящим словесные науки».

В риторическом сочинении Ломоносова есть место для анализа скрытого речевого воздействия, но нет места для демагогии. Убеждая, автор стремится «увеличить силу совоображения» адресата, «которая в красноречии много может».

Предложенная Ломоносовым методика порождения речи работает и сегодня. В учебнике А.К. Михальской «Основы риторики» используется хрия Ломоносова (схема речевого развертывания) для создания речи или письменного текста на тему «Неусыпный труд препятства (препятствия. – сост.) преодолевает». Ломоносов писал: «Материя, сочинителю слова данная, обыкновенно бывает сложенная идея, которая называется тема. Простые идеи, из которых она составляется, называются терминами. Например, сия тема: имеет в себе четыре термина: неусыпность, труд, препятства и преодоление». Ломоносов «учил собирать слова» для развернутого, интересного рассуждения на предложенную тему.

Современно также включение в «Краткое руководство к красноречию» диалогической проблематики (подробнее см. п. 10). В части, посвященной «расположению по разговору», рассматриваются диалог и полилог, разнообразные виды «разговоров»: «Сверх того разговоры суть согласные, прекословные и сомнительные. Согласные разговоры состоят из согласных мнений между собою рассуждающих лиц, так что один мнение другого новыми доводами подтверждает; в прекословных разговорах предлагаются два спорные между собою мнения, которые двое каждый свое защищают. Сомнительные состоят из такой материи, которую одно лице вовсе защищает, другое в некоторых обстоятельствах согласуется, а в иных спорит или сомневается».

Риторика М.В. Ломоносова не потеряла своего научного значения и сегодня. По ней в дальнейшем писались другие учебники риторики. В конце XVIII – начале ХIХ вв. в России уже существовало множество разнообразных, живо написанных риторик: для детей, «в пользу молодых девиц», для горных инженеров (риторики М. Сперанского, Н. Кошанского, А. Мерзлякова, К. Зеленецкого, Ф. Малиновского, И. Рижского и др.).

Риторическая теория М.В. Ломоносова не потеряла своего научного значения и сегодня. В конце XVIII – начале ХIХ вв. в России уже существовало множество разнообразных, живо написанных риторик: для детей, «в пользу молодых девиц», для горных инженеров (риторики М. Сперанского, Н. Кошанского, А. Мерзлякова, К. Зеленецкого, Ф. Малиновского, И. Рижского и др.).

Риторику преподавали дома, в гимназиях, реальных училищах, университетах. Например, Пушкина, Дельвига, Горчакова, Кюхельбекера и других лицеистов учили находить и изобретать речь профессора Н.Ф. Кошанский и А.И. Галич. Профессор Галич учил лицеистов следующим правилам изобретения: «Разлагайте главное предложение на все подчиненные понятия; потом замечайте, какие пояснения и доказательства нужны для убеждения в истине; смотрите, какие возражения могут быть сделаны против главного <…> доказательства и как оныя опровергнуть…»

Этот перечень профессор заключал мудрым советом: «Во всяком же случае, при изобретениях, держитесь правила, коего польза признана художниками, а именно: не будьте слишком мнительны и не принуждайте себя...» Он же составил требования к систематическому разбору и рецензиям. Лицеисты должны были знать и уметь использовать и «Правила сочинения писем»: «Особенные свойства писем – легкость и естественность: ибо <...> здесь-то более, чем где-либо, мы хотим видеть человека, а не сочинение <...>. Письмо не должно быть и слишком округлено, а только опрятно и правильно, – не более. Итак, письмо вообще должно избегать <...> всякого искусственного расположения или плана, разве сей план еще искуснее будет скрыт».

Изменение отношения к риторике в середине ХIХ в. объясняется целым комплексом причин, прежде всего ее политизированностью. В России она была дискредитирована как предмет, поддерживающий институт власти. У слова «риторика» сформировалось значение «внешне красивая, напыщенная речь», тогда же возобладала ее критика как теоретической и учебной дисциплины. К этому времени она уже не могла играть роль «царицы наук», обобщающей гуманитарной дисциплины. От нее отпочковались поэтика, стилистика, другие науки, само же преподавание риторики становилось все более догматичным. Известным ниспровергателем риторики являлся критик В.Г. Белинский, который писал: «Не только риторики, даже теории красноречия (как науки красноречия) не может быть. Красноречие есть искусство, – не целое и полное, как поэзия: в красноречии есть цель, всегда практическая, всегда определяемая временем и обстоятельствами<...>. Не пишите риторики, а переберите речи известных ораторов всех народов и всех веков, снабдите их подробной биографией каждого оратора, необходимыми историческими комментариями, – и вы окажете этой книгой великую услугу и ораторам и неораторам». Впрочем, его стиль сам испытал влияние риторики, как и стили писателей-классиков, где бы они ее ни изучали: в лицее, дома, в гимназии или в университете.

Несмотря на дискредитацию риторики как научной и учебной дисциплины (в середине ХIХ в. она постепенно исчезает из программ учебных заведений), в эпоху реформ Александра II особого расцвета достигает не только политическое, но и академическое красноречие, которое демонстрировали выдающиеся университетские профессора (Д.И. Менделеев, В.О. Ключевский, Т.Н. Грановский и др.).

Введение суда присяжных в России, сделавшее значимыми прения сторон (обвинителя и защитника), призвало в судопроизводство выдающихся ораторов: С.А. Андреевского, П.А. Александрова, Ф.Н. Плевако, В.И. Жуковского, А.Ф. Кони, В.Д. Спасовича и мн. др. Опыт русского судебного красноречия второй половины ХIХ в. был обобщен П.С. Пороховщиковым в книге «Искусство речи на суде», популярной и сегодня.

В 1893 г. возвращение ораторского искусства в учебный план Московского университета приветствовал такой, казалось бы, далекий от риторики писатель, как А.П. Чехов. В очерке «Хорошая новость» он писал: «Мы люди бесстрастные, скучные, в наших жилах давно уже запеклась кровь от скуки. Мы не гоняемся за наслаждениями и не ищем их, и нас поэтому нисколько не тревожит, что мы, равнодушные к ораторскому искусству, лишаем себя одного из высших и благороднейших наслаждений, доступных человеку. Но если не хочется наслаждаться, то по крайней мере не мешало бы вспомнить, что во все времена богатство языка и ораторское искусство шли рядом».

Не только А.П. Чехов, но и Л.Н. Толстой, Ф.М. Достоевский, В.Г. Короленко интересовались ораторским искусством, посещали открытые процессы, на которых выступали знаменитые судебные ораторы, и откликались в прессе на их выступления.

33. ОТЕЧЕСТВЕННАЯ РИТОРИКА СОВЕТСКОГО ПЕРИОДА

Для того чтобы лучше понять место риторики как науки и как искусства в современной жизни, необходимо подробнее остановиться на истории риторики в советский период существования нашего государства, поскольку 70 лет советской власти наложили существенный отпечаток на различные формы публичного речевого общения. В связи с коренными изменениями социальных отношений, ломкой культурных и исторических традиций в XX веке изменилось и само представление о красноречии.

В советский период риторика как наука пережила короткий ренессанс (1920-е гг.), после которого долгое время фактически оставалась под запретом.

Приход к власти большевиков в октябре 1917 г. в определенной степени может быть объяснен и их «риторической победой» над другими партиями предреволюционной России. Как отмечает специалист в области политической риторики Г.Г. Хазагеров, на начальном этапе развития партии большевиков были выработаны две основные формы применения риторики: пропаганда (распространение марксистских идей в узком кругу соратников и потенциальных политических сторонников) и агитация (работа с широкими народными массами). Из-за идеологических расхождений среди самих революционеров и наличия в их среде нескольких политических групп постоянно требовалось применение риторических умений.

Ведущим политическим оратором предреволюционного и революционного времени был, несомненно, В.И. Ульянов (Ленин), чья политическая и активная публицистическая деятельность предопределила ход развития будущей советской риторики и выявила два магистральных пути нового типа красноречия: отход от церковной (гомилетической) традиции и ориентация на судебное красноречие царской России. Считается, что наиболее существенное влияние на риторику Ленина оказал теоретик судебного красноречия П.С. Пороховщиков.

Важными чертами ленинской риторики были гибкость и контрастность. Например, один из любимых риторических приемов Ленина – использование диафоры (фигуры речи, создаваемой повторением слова в измененном, обычно экспрессивном значении), запомнившейся многим советским людям по фразе «Есть компромиссы и компромиссы».

Риторическая манера Ленина серьезно отличалась от предыдущей традиции политических выступлений. По замечанию историка С.В. Ярова, «Ленин не соответствовал классическому типу ораторов, для которых нормой были искусственный подбор красноречивых и афористичных сентенций, эффектные отступления, строгая логичность и последовательность изложения, расчетливо продуманная аффектация и тщательно выстроенная соразмерность каркасов речи. Перед нами <...> – эмоциональные, торопливые и сбивчивые выступления, акцент на одной и той же идее, варьируемой вновь и вновь, хотя и на разные лады. Во многих его речах нет ни монументальности, ни системности, ни связности. В них заметно другое – эмоциональное «проговаривание» мысли, особенно увлекшей его в данную минуту, еще и еще раз до тех пор, пока охватившее его напряжение не ослабевает. Это можно скорее назвать своеобразной терапевтической практикой, посредством которой проходит высвобождение неприязни к идеям, людям и событиям, вызывающим все нарастающее раздражение».

Красноречие Ленина было чрезвычайно энергичным, экспрессивным и агрессивным. Для его стиля характерны антитезы, градации и резкая, отрицательно окрашенная лексика («политические проститутки», «сволочи» и т.д.). Вспоминая ораторские выступления Ленина, один из его соратников отмечал эмоциональную силу и агитационный пафос речей «вождя пролетариата»: «вся речь его – как призыв: ничего лишнего…» (А.А. Андреев).

В советский период многие современники и мемуаристы описывали Ленина в разных ситуациях общения, создавая тем самым мифологизированный образец для речевого подражания, который активно поддерживался многочисленными живописными и кинематографическими полотнами: Ленин на трибуне, Ленин беседует с товарищами по партии, Ленин ведет совещание, спорит и полемизирует, Ленин общается с представителями крестьян, рабочего класса, с солдатами и матросами, Ленин приезжает на елку к детям и т.д. Безусловно, подобное многократное и разнообразное тиражирование коммуникативных ситуаций с участием вождя преследовало и формирование определенного идеала риторического поведения.

Интересной особенностью стиля Ленина, также во многом предопределившей развитие не только риторики, но и советской публицистики, стали специфические, изобилующие риторическими фигурами, вопросами и аллюзиями названия его работ: «Что делать?», «Шаг вперед – два шага назад», «Что такое советская власть?», «Кто такие «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов?», «Детская болезнь «левизны» в коммунизме» и т.д. Нетрудно заметить, что эти названия напоминают современные газетные и журнальные заголовки.

Еще одна особенность стиля Ленина, обусловленная агитационным и пропагандистским качеством речей, заключается в многочисленных повторах: очень часто в его выступлениях обнаруживается не варьирование мысли, которое традиционно используется для усиления тезиса или выявления какого-либо смыслового нюанса, а употребление одних и тех же слов, идиом, словосочетаний, ничего не прибавляющих к уже сказанному. Подобного рода «бесполезные» повторы, безусловно, слабое место любого ритора, но в живой агитационной речи они могут стать весомым оружием воздействия.

В 1920-е гг. у советской власти возникает кратковременный интерес к проблемам риторики как науки, однако в достаточно узком аспекте: красноречие рассматривается как составляющая всеобщего образования народных масс, как одна из форм ликбеза (компании по ликвидации безграмотности широких народных масс), прежде всего как научение необходимым навыкам письменной и отчасти устной речи. Однако в связи с особым значением устной агитации, которая активно велась в виде ораторских выступлений и дискуссий на местах, в первое десятилетие Советской власти пишутся книги и об ораторском искусстве, умении говорить с трибуны и убеждать массы.

В 1918 г. в Петрограде открывается Институт живого слова – высшее научное и учебное заведение, ставившее своей целью научно-практическую разработку вопросов, относящихся к области речи и связанных с нею дисциплин, а также подготовку мастеров «живого слова» в педагогической, общественно-политической и художественной областях. Институт просуществовал до 1924 г., затем был расформирован, а некоторые его отделения были преобразованы в другие научно-исследовательские институты. В нем работали выдающиеся деятели революционной эпохи, ученые и юристы, театральные режиссеры и литературные критики (C.М. Бонди, А.Ф. Кони, А.В. Луначарский, В.Э. Мейерхольд, Л.В. Щерба, Б.М. Эйхенбаум, Н.А. Энгельгардт, Л.П. Якубинский и др.). В институте читались лекции по теории и практике речи, велись записи на фонографе, проводился анализ авторского чтения поэзии. Преподаватели разрабатывали специальные программы курсов лекций по теории эстетики и этике общежития, по теории красноречия, теории спора, психологии речи и мышления и др.

На открытии Института живого слова нарком просвещения А.В. Луначарский отметил: «Все формы политического творчества идут через речь. Россия заговорила, и заголосила даже, и нам необходимо, чтобы этот разговор приобрел как можно скорее четкость, чтобы возможно было больше таких людей, которые говорили бы то, что они думают, которые умели бы влиять на своего ближнего и которые умели бы парализовать вред влияния. Если это влияние демагогическое, если это злые чары, благодаря которым тот или иной ритор побивает словом <...>. Надо учить говорить весь народ от мала до велика». В этом программном для деятельности сотрудников института выступлении обнаруживается основное направление взаимодействия рождающегося советского государства и красноречия: риторика нужна исключительно в связи с решением утилитарных политических задач.

Новое время расставляет новые акценты. Вот как, например, описаны задачи советской педагогической риторики в многократно переиздававшейся книге А.В. Миртова «Умение говорить публично» (1923): «В новых условиях нашей жизни всякому, не ушедшему целиком в свою скорлупу, приходится время от времени быть и оратором. Под оратором мы разумеем не только лиц, произносящих речи в больших собраниях, на митингах и т. д., но всякого, кому приходится обращаться со словом, хотя бы к самой небольшой группе собравшихся. Убедить, разъяснить что-либо, успокоить, ободрить, призвать – вот обязанности, постоянно налагаемые на нас жизнью». Для раннего послереволюционного времени еще характерна вера в могущество публично сказанного слова: «Живое слово – могучее орудие в умелых руках. Никакая книга, брошюра, листовка, плакат, воззвание никогда не заменят живого слова!» (там же). В дальнейшем проблемы риторики получили оригинальное развитие в трудах выдающихся филологов ХХ в.: В.В. Виноградова, Б.В. Томашевского, В.Я. Проппа, Ю.Н. Тынянова, Б.М. Эйхенбаума.

Однако уже в конце 1920-х – начале 30-х гг. интерес к речевой культуре и, в частности, к устному монологу, слабеет и сходит на нет. В тоталитарном обществе не нужен истинный оратор, не нужен и думающий слушатель-собеседник, которого надо убеждать. Насаждавшееся единомыслие не предполагало убеждения, а отстаивание своей точки зрения часто рассматривалось как проявление враждебности к существующему государственному строю. Риторика лжи, или риторика кулака, использовала другие формы воздействия – внушение и принуждение. Живое слово в публичной речи заменялось чтением заранее отредактированных и утвержденных текстов. Разумеется, основы ораторского искусства преподавали в высших партийных школах и на юридических факультетах, но на практике риторика как искусство слова была заменена партийной агитацией и пропагандой.

Коренные социальные изменения, коллективизация и индустриализация, создание ГУЛАГа и массовые репрессии, преследование свободы мысли и искоренение свободы высказывания, процессы над идеологическими противниками и уничтожение интеллектуального цвета нации привели к формированию новой, воцарившейся на несколько десятилетий советской риторики, наиболее характерным воплощением которой становится красноречие Сталина.

Риторика Сталина формируется на сломе двух риторических традиций: судебно-политического и торжественного (церковного по своему происхождению) красноречия. Несмотря на кажущуюся идеологическую преемственность, риторическое поведение Сталина во многом отличалось от красноречия Ленина. Так, по утверждению Г.Г. Хазагерова, если Ленин использовал логику, «как таран, оснащая ее грубыми выпадами», то Сталин пользовался логикой «как методичной осадой, подкрепляя ее всевозможными трюизмами и нагнетая повторы». Риторика Сталина была тяжеловесной, основательной, что и производило соответствующий прагматический эффект.

Один из наиболее распространенных приемов Сталина как оратора – повтор одних и тех же слов, словосочетаний, синтаксических конструкций. Однако, в отличие от эмоционально-экспрессивных повторов Ленина, этот прием Сталина имеет другое происхождение: в юности он несколько лет учился в семинарии и усвоил некоторые риторические тактики. Именно с этим риторическим опытом ученые связывают еще один характерный композиционный прием Сталина – имитировать в выступлениях-рассуждениях форму кратких вопросов и ответов (традиция христианского катехизиса). Для речей «вождя советского народа» характерны многочисленные канцеляризмы, просторечие, в них многократно используется косноязычная бюрократическая речь. «Укрепляя свою диктатуру и избавляясь от соперников, становясь не одним из многих, а единственным, Сталин неизбежно должен был менять и стилистику своих речей. Они приобретали директивный характер, а язык директив не мог быть цветистым, многословным, призывающим к соисканию истины, вопрошающим, плюралистичным и толерантным. Он обязан был быть кратким, четким, ясным, не терпящим двусмысленностей, безапелляционным» (С.В. Яров).

Апофеозом и логическим продолжением риторической деятельности Сталина становится советское судебное красноречие 1930 – 40-х гг., ярчайший образец которого – выступления государственного обвинителя, прокурора СССР А.Я. Вышинского. На сфабрикованных политических процессах 30-х гг. (например, «Дело троцкистско-зиновьевского террористического центра», «Дело антисоветского троцкистского центра», «Дело антисоветского «право-троцкистского блока» и др.) обвинительные речи Вышинского отличались особой грубостью и крайней бесчеловечностью по отношению к обвиняемым, были наполнены резкими высказываниями и обсценными словами, оскорбляющими честь и достоинство подсудимых, следствие по делам которых опиралось на сфальсифицированные доказательства и самооговоры обвиняемых, полученные под психологическим и физическим воздействием (пытками). Неслучайно имя Вышинского стало едва ли не нарицательным для обозначения беспринципного, бесчеловечного, угождающего власти и попирающего закон юриста.

Советская риторика периода Великой Отечественной войны отличается более узкой идеологической направленностью: главная ее задача – поднятие патриотического духа нации и воодушевление на борьбу с захватчиками. Так, выделяются несколько функций риторики военного времени: три базовые (поднятие авторитета власти, воодушевление на освободительную войну и сплочение нации) и две утилитарные, практические (информирование населения об оперативной обстановке и указание к конкретным действиям на местах).

Условия военного времени и агитационно-пропагандистский характер риторики определили большое количество повторов в содержании и композиции выступлений той эпохи. Это проявляется и в схожести зачинов и концовок, в одинаковой организации подачи информации и композиции текстов, в использовании одних и тех же клише (ср. многократно растиражированную фразу Председателя Совета народных комиссаров СССР В.М. Молотова из его обращения к советскому народу от 22 июня 1941 г.: «Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами»), в наличии сквозных лейтмотивов, например, всё для фронта, всё для победы, уничтожение фашистской гадины, неминуемая победа над гитлеровскими войсками, мужество и стойкость советского народа.

В условиях начала войны и тяжелейших потерь, которые нес СССР, а также полностью контролируемого властью информационного пространства страны (отсутствие каких-либо независимых источников информации и возможности узнать правду из иностранной прессы), риторическое манипулирование, а часто прямое искажение фактов оказывали серьезное влияние на формирование представлений о происходящем у советских граждан. Однако существовало и трезвое восприятие подобной военной риторики СССР, представленное прежде всего в таких документах эпохи, как дневники интеллигенции, например, знаменитого советского кинорежиссера А.П. Довженко: «12.7.42. Что более всего раздражает меня в нашей войне – это пошлый лакированный тон наших газетных статей. Если бы я был бойцом непосредственно с автоматом, я плевался бы, читая в течение такого длительного времени эту газетную бодренькую панегирическую окрошку или однообразные бездарные серенькие очерки без единого намека на обобщение, на раскрытие силы и красоты героики. Это холодная, наглая бухгалтерия газетных паршивцев, которым, по сути говоря, в большой мере нет дела до того, что народ страдает, мучится, гибнет. Они не знают народа и не любят его. Некультурные и душевно убогие, бездуховные и бессердечные, они пользуются своим положением журналистов и пишут односторонние сусальные россказни, как писали до войны о соцстроительстве, обманывая наше правительство, которое, безусловно, не может всего видеть. Я нигде не читал еще не одной критической статьи ни о беспорядках, ни о дураках, а их хоть пруд пруди, о неумении эвакуировать, о неумении правильно ориентировать народ и т.п. Все наши недостатки, все болячки не разоблачаются, лакируются, и это раздражает наших бойцов и злит их, как бы честно и добросовестно не относились они к войне». Таким образом, видение роли советского народа в войне, разработанное Сталиным и поддержанное советской риторикой следующих десятилетий, было во многом ложной, упрощенной и опоэтизированной интерпретацией правды. Оно не учитывало судьбы многих народов и миллионов людей, перемолотых машиной истории, и, в конечном счете, служило интересам вождя и тоталитарного государства.

Период хрущевского правления (1953 – 1964 гг.) стал временем зарождающегося духа демократии и движения «шестидесятников»: появились условия для утверждения разномыслия, советские граждане приучались обсуждать политику и критиковать своих политических лидеров.

Содержательно риторика Н.С. Хрущева базировалась на идеях «пролетарского гуманизма», возвращения к «светлым ленинским идеалам», на определенной либерализации общества (позднее – «социализма с человеческим лицом»). Формально же выступления Хрущева выделялись на фоне советского официоза самобытностью оратора, экспрессивностью и эмоциональностью его выступлений, резкостью и безапелляционностью оценок: «Его речи экспромтом были яркими и самобытными, – делился впечатлениями его соратник Д.Т. Шепилов. – Он обычно приводил много примеров, пословиц и поговорок. Часто это были всякие вульгаризмы. Например: «Мы еще покажем им кузькину мать», «Мы не лаптем щи хлебаем», «Он ноздрями мух давит». И другие в таком же духе. Иногда он в раздражении допускал прямые непристойности. Но живость, образность, бойкость его речей, по крайней мере, на первых порах нравились массовой аудитории». Хрущев активно пользовался и приемами дешевого популизма. Эталоном радужной и безосновательной риторики Хрущева может служить знаменитая фраза, произнесённая им на XXII съезде КПСС (1961): «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Фраза тут же вошла в Программу КПСС, принятую на этом съезде.

Деградация публичной речи в советское время особенно явно наблюдалась в эпоху застоя, после прихода к власти Л.И. Брежнева, когда во многих случаях свободное общение с аудиторией заменялось чтением речей и докладов «по бумажке». Недоверие к официальной пропаганде все чаще вело к двоемыслию. Если в официальных выступлениях люди говорили о верности коммунистическим идеям и о безусловной правильности линии партии, то в частной жизни многие придерживались иных взглядов. Советская пропаганда становилась все более навязчивой и вызывала закономерную реакцию – отторжение и скепсис, однако открытая полемика с властью не допускалась, вызывала жесткие карательные меры. Именно в это время возникает феномен «разговоров на кухне» – бесед в кругу близких и знакомых людей, в ходе которых острой критике подвергались все стороны общественной жизни, высказывалось неприятие официальной фальши и лжи. Именно в это время окончательно утрачивается доверие к словам политической элиты и расцветает жанр политического анекдота.

Параллельно с государственной сложилась и оппозиционная (в первую очередь – политическая) риторика. Наиболее яркими представителями диссидентского направления (уже в брежневский период) стали писатель А.И. Солженицын и академик А.Д. Сахаров, воплотившие в своих работах два типа критики советской действительности. Риторика Солженицына (условно славянофильская) основывалась на критике не столько советского строя, сколько эпохи сталинизма с нравственной и религиозно-национальной точек зрения. Риторика Сахарова (условно западническая) критиковала советский строй с точки зрения демократии и общечеловеческих ценностей: именно в его работах разрабатываются идеи интеграции с цивилизованным человечеством, концепты демократии, прав человека, свободы личности.

Возрождение интереса к риторике и красноречию связано с перестройкой. Приход к власти М.С. Горбачева и последующее разрушение советской системы изменили не только политическое и экономическое устройство общества, но и представление о том, каким должен быть политик открытого демократического типа. Умение общаться, вести диалог, полемизировать, приходить к согласию справедливо рассматриваются как необходимые качества общественного деятеля любого уровня. Все это определило понимание значимости риторики, которую вновь стали изучать в школах и вузах. Появились многочисленные работы по риторике, стали рекламироваться курсы риторики и делового общения. В то же время интерес к риторике в наши дни успел пережить свой пик и некоторый спад. В какой-то мере отрицательная реакция на слово «риторика» в современной России оправдана: эйфория от того, что «весь народ заговорил» действительно прошла. Однако непредвзятый подход убеждает в том, что и теория, и практика риторики сегодня по-прежнему необходимы. В общественном сознании прочно утвердилось представление о том, что тип политического лидера можно определить по характеру его речевого поведения. Существенно изменился сам статус риторики: для успешной профессиональной самореализации личности все большее значение приобретает деловая риторика (см. п. 14). Все более осознается понимание риторики как жизненно необходимой гуманитарной дисциплины. Теоретические основы современной отечественной риторики представлены в трудах Ю.М. Лотмана, С.С. Аверинцева, А.К. Михальской, И.А. Стернина, А.П. Чудинова и других ученых.

РИТОРИЧЕСКИЙ КАНОН

После изучения ГЛАВЫ 4 студент должен:

· знать:

ü основные этапы порождения речи;

ü основные характеристики риторического канона;

ü основные качества публичной речи;

· уметь:

ü применять основные требования риторического канона при построении выступления;

ü раскрывать стратегию речи оратора;

· владеть:

ü навыками раскрытия темы в соответствии с риторическим каноном;

ü навыками распознавания неудач в речевом общении и выявления их причин.

История риторики знала взлеты и падения, последнее, как правило, было связано с принятием положений античной риторики в качестве догматических истин. Однако многие положения классической риторики не потеряли своей значимости и сегодня, прежде всего это учение о риторическом каноне, систематизирующее представления об этапах порождения речи. Ими являются: инвенция (нахождение и изобретение), диспозиция (композиция, или расположение), элокуция (словесное выражение), оратория (запоминание и произнесение). Иначе говоря, речь сначала нужно найти, то есть разработать ее стратегию, затем изобрести (продумать тактику), расположить и лишь затем заняться ее словесным выражением, запоминанием и произнесением. Конечно, перечисленные этапы не следуют механически один за другим: о словесном выражении нельзя не думать уже при нахождении или изобретении речи. Однако классическая риторика начинала обучение ораторскому искусству не с отработки деталей (с этого как раз начинают неопытные ораторы), а с общего замысла речи, ее нахождения.

Инвенция (нахождение речи) предполагает точное определение цели выступления и разработку ее стратегии в расчете на конкретную аудиторию (см. п.8.1, 8.2). Заметим, что дать объективную оценку выступлению оратора невозможно без учета характера его аудитории. Например, мы можем сделать ошибочный вывод о неоригинальности суждений оратора, об избыточности повторов в его речи, если не учтем, что он выступал в неподготовленной аудитории. Оратор прав, если цель его достигнута, если его речь была понятна слушателям, убедила их.

В любой аудитории для завоевания и удержания ее внимания необходимо приложить силы. Знаменитый судебный оратор XIX в. А.Ф. Кони писал в «Советах лекторам»: «Внимание всех вообще (ребенка, невежды, интеллигента и даже ученого) возбуждается простым интересным (интересующим) и близким к тому, что, наверно, переживал или испытал каждый. <…> Раз внимание возбуждено вступлением, надо хранить его, иначе перестанут слушать, начнется движение и, наконец, появится та «смесь» тягостных признаков равнодушия к словам лектора, которая убивает всякое желание продолжать речь. Удержать и даже увеличить внимание можно: краткостью, быстрым движением речи, краткими освежающими отступлениями».

Решение задачи эффективного общения с аудиторией связано и с другими этапами порождения речи: изобретением, композицией, словесным выражением, произнесением, что будет рассмотрено в дальнейшем. Здесь же, воспользовавшись советами А.Ф. Кони, можно продемонстрировать зависимость нахождения речи от типа аудитории. Он размышлял о том, как интересно рассказать о М.В. Ломоносове в подготовленной и неподготовленной аудитории. Представим себе неподготовленную аудиторию, например, школьников четвертого класса, которые знакомятся с биографией Ломоносова на уроках истории, и сравнительно подготовленную аудиторию – девятиклассников, которые встречаются с Ломоносовым-поэтом на уроках литературы. Разумеется, и четвероклассники, и девятиклассники уже кое-что знают о Ломоносове. Не будет натяжкой предположить, что вряд ли их увлекут традиционные темы «Ломоносов – великий ученый» или «Ломоносов – великий поэт».

Оратор должен представлять себе сильные и слабые стороны аудитории. Четвероклассники непосредственны, ценят событийность, интригующий характер изложения, любят, когда учитель «рисует словом». При этом оратор, в данном случае учитель, не может позволить себе рассказ только о каких-то забавных фактах. Он должен поставить перед собой цель ввести слушателей в обстановку далекого XVIII века, расширить словарный запас школьников, заинтересовать их судьбой Ломоносова, убедить их в том, что Ломоносов действительно был великим ученым.

А.Ф. Кони предлагал следующее нахождение речи. Сначала нужно нарисовать ночь бегства Ломоносова из родного дома. Передать его ощущения, страхи по дороге в Москву, живописать трудности его учебы, материальные тяготы и их преодоление. При этом, не называя имени будущего ученого, использовать детективный ход, сказав: «Прошло много лет. Давайте заглянем в одно из окон дворца. Мы увидим высокого дородного человека в камзоле и парике, который демонстрирует сложный химический опыт императрице. Этим человеком был тот самый мальчик, который когда-то пришел в Москву учиться, и звали его – Михайла Васильевич Ломоносов».

Поставленные задачи тем самым будут решены, но такая речевая стратегия не будет иметь успеха в девятом классе. Даже если слушатели настроены очень хорошо по отношению к учителю, найдется хотя бы один из них, кто сразу же назовет имя «этого человека» и привлечет внимание к искусственности речевой заготовки.

Какие же особенности восприятия аудитории девятиклассников нужно заранее предусмотреть для того, чтобы достичь поставленной перед собою цели? Она должна заключаться в том, чтобы приблизить личность Ломоносова к школьникам ХХI века, заинтересовать их ее масштабом и уникальностью. Эта аудитория любит парадоксы, ценит критический образ мыслей, опровергающее штампы развертывание речи, задумывается о смысле жизни, восхищается сильными личностями. Наверное, Ломоносов может заинтересовать старшеклассников тем, что он «сделал себя сам», что был удивительно разносторонним человеком. Масштаб его личности должен и может увлечь аудиторию, если говорить о нем не декларативно, а как-то иначе. Каким же способом можно этого добиться?

Возможен такой путь. Можно принести в класс репродукцию известного портрета Ломоносова, на котором он изображен в камзоле, парике, с вдохновенным взором, – и начать спорить с художником. Был ли таким благостным, отрешенным взор ученого, человека страстного, вспыльчивого (даже свое «Краткое руководство к красноречию» Ломоносов написал на гауптвахте, куда был посажен за очередную ссору с немцами в Академии)? Не верится, что такими холеными были руки естествоиспытателя, химика, художника-мозаичника. Он многое умел делать сам, возможно, его руки были покрыты ссадинами, ожогами. Так ли уж часто можно было встретить его в парадном камзоле?

Этот спор отчасти провокационен, так как художник, конечно, был прав со своей точки зрения, передав момент творческого вдохновения ученого и поэта. Но такое нахождение речи позволит разрушить стереотип восприятия Ломоносова, заставит девятиклассников задуматься, включиться в коллективное обсуждение, даст возможность привлечь многие факты биографии ученого, подчеркнуть в его личности то, что может вызвать интерес и уважение современных школьников.

Для убеждения недостаточно только оригинального, рассчитанного на конкретную аудиторию замысла речи. Необходимо ее удачное изобретение – тактическая реализация стратегии. Следует продумать систему доводов, то есть аргументацию (см. п.5 ).

Для того чтобы убедить, подчас необходимо изменить последовательность событий, использовать сравнения, которые не являются логическими доводами, возвращаться к одной и той же мысли, что также является нарушением логических законов. Но, настаивая на том, что «доказать не значит убедить», риторика не отрицает необходимости логического самоконтроля оратора.

В качестве иллюстрации положения «доказать не значит убедить» лингвист В.В. Одинцов привел лекцию выдающегося историка В.О. Ключевского «О взгляде художника на обстановку и убор изображаемого им лица», прочитанную более ста лет назад в Училище живописи, ваяния и зодчества. Для убеждения аудитории в том, что «современный человек, свободный и одинокий», украшает прежде всего свой дом, тогда как домом для человека Древней Руси был прежде всего храм, Ключевский использует следующий прием. Он рассказывает о том, как в 1289 г. умирал на Волыни богатый и всесильный князь Владимир, который много жертвовал на украшение храма, а умирал он, лежа на полу, на соломе, в курной избе. Домом для него действительно была церковь. Можно забыть и точную дату, и название места, и само имя князя, но наглядность рассказа, нарушающая строгую логику доказательства, делает идею зримой, запоминающейся.

В учебнике А.К. Михальской «Основы риторики: мысль и слово» возрождается интерес к старинным риторическим сочинениям, в которых был подробно разработан вопрос об инвенции. Автор напоминает, что инвенция понималась в них как «ловчая сеть», «сетка понятий», и определяет ее как систему, предлагающую способы мыслить на любую тему.

Инвенцияпредставляет собой набор так называемых общих мест. Общие места, или топы (топосы, топики), – это модели порождения речевого и мыслительного содержания. Они разнообразны: причина, следствие, пример, свидетельства, целое/часть, противное, имя и др.

Продемонстрируем возможности топа «имя», который предполагает обращение оратора к различным словарям (толковым, историческим, этимологическим и др.), позволяющим раскрыть значение, происхождение, образование значимого для построения речи слова или выражения. Такое обращение может дать толчок интересному и убеждающему речевому развертыванию.

Адвокату революционерки-народницы Веры Засулич П.А. Александрову было очень важно убедить присяжных в том, что слово месть, изначально заряженное отрицательной оценочностью, не подходит для определения мотивов ее поступка (как известно, Засулич стреляла в генерал-губернатора Петербурга Трепова, чтобы привлечь общественное внимание к его приказанию высечь политического арестанта Петропавловской крепости студента Боголюбова). Вот как был использован адвокатом топ имя: «Мне кажется, что слово «месть» употреблено в показаниях Засулич <...> как термин наиболее простой, короткий и несколько подходящий к обозначению побуждения, импульса, руководившего Засулич. Но месть, одна «месть» была бы неверным мерилом для обсуждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкновенно руководит личными счетами с отомщаемым за себя или близких. Но никаких личных, исключительно ее, интересов не только не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым, но и сам Боголюбов не был ей близким, знакомым человеком».

Риторика учила «выращивать культурное риторическое древо» при помощи разнообразных топов. Уже в XVIII в. его умели выращивать даже школяры, в идеале они могли написать сочинение на любую, самую трудную или скучную, тему. Риторическое древо нельзя назвать дикорастущим, за ним надо ухаживать, как ухаживает за настоящим деревом садовник, подстригая, придавая ему определенную форму. Это значит, что надо отбросить все ненужное, второстепенное, располагая топы в определенной последовательности.

Например, если требуется создать развернутый монолог на тему, заданную афоризмом В. Шекспира «Весь мир – театр…», можно руководствоваться следующей схемой речи (хрией):

1. Высказывание об авторе афоризма.

2. Экспозиция (аспекты рассмотрения проблемы).

3. Причины (почему этот афоризм верен?).

4. Следствия (если мы согласны с автором афоризма, то что из этого следует?).

5. Опровержение афоризма (противоположная точка зрения).

6. Расширение сферы использования афоризма (аналогичные ситуации).

7. Примеры из жизни, из различных произведений искусства.

8. Цитаты, которые подтверждают афоризм.

9. Заключение (обобщение, обращение к личному опыту, возвращение к началу сочинения и др.).

В учении о нахождении и изобретении речи содержатся наблюдения об эффективном расположении ее компонентов, которыми, однако, не исчерпывается сущность более сложного понятия композиция (или диспозиция). «Всякая речь должна быть составлена, словно живое существо, – у нее должно быть тело с головой и ногами, причем туловище и конечности должны подходить друг другу и соответствовать целому», – говорил Платон.

Существует множество определений термина «композиция». В самом общем виде это построение речи, обусловленное ее содержанием и типом аудитории. Объяснить, что такое композиция, можно при помощи ряда слов с приставкой со-, так как при ее создании учитываются сорасположение, сочетаемость, соразмерность компонентов речи. Все это создает ощущение целостности, законченности и гармоничности.

Представления о композиции речи нельзя сводить к ее трехчастному построению, к наличию в ней вступления, средней части и заключения. Когда говорят только о последовательности компонентов речи, то фактически имеют в виду другой термин – архитектоника. В отличие от композиции, архитектоника статична. Динамичность композиции проявляется в ее творческом характере, в том, что оратор во время выступления может варьировать объем частей, то сокращая, то увеличивая его, а также изменяя расположение частей в зависимости от реакции аудитории. В композиции происходит смена точек зрения и типов речи (в школьной терминологии – описание, повествование и рассуждение).

Лицейский профессор Н.Ф. Кошанский полагал, что «ничто так не важно для сочинения, как расположение <…> и ничем меньше не занимаются начинающие, как расположением». Почему же композиции придают такое большое значение, называя ее искусством?

Цицерон утверждал: «Если ты возьмешь хорошо слаженное построение тщательного оратора и нарушишь его перестановкой слов – развалится вся фраза». Искусством микрокомпозиции (то есть композиции целого текста) владели древние, ее приемы использовали во второй половине ХIХ в. знаменитые русские судебные ораторы. Современный же оратор далеко не всегда задумывается об «атомах» и «молекулах» речи, о значении порядка слов в предложении, о том, как их размещение способно повлиять на аудиторию.

Само слово «композиция» родственно слову «композитор»: композиция присуща не только красноречию, литературе, но и другим искусствам – музыке, живописи, скульптуре, архитектуре. Композиция требует как умений и навыков, так и таланта, изобретательности. Она придает речи, даже самой краткой, ощущение законченности и целостности, регулирует внимание аудитории и косвенно, неявно выражает авторскую оценку.

М.И. Ромм, выдающийся кинорежиссер и преподаватель (его учениками были В.М. Шукшин и А.А. Тарковский), на простом примере продемонстрировал возможности композиции. Нужно расположить в определенной последовательности четыре кадра (в случае построения риторического текста – предложения): Собака лает; Мальчик смотрит; Птичка поет; Толстяк ест котлету. Расположение кадров одним образом (Птичка поет; Толстяк ест котлету; Мальчик смотрит; Собака лает) приведет к неопровержимому выводу о том, что толстяк жаден, мальчик голоден, а собака зла, хотя нигде об этом не сказано ни слова. Перемешаем кадры, предлагает М.И. Ромм: Птичка поет; Собака лает; Мальчик смотрит; Толстяк ест котлету. Перемена мест слагаемых изменит оценку происходящего: толстяк вполне добродушен, мальчик смотрит на птичку, на которую (а совсем не на него) лает собака. Разумеется, это упрощенный, но вместе с тем убедительный пример, раскрывающий возможности композиции.

Композиция придает речи ощущение ритма. «Кто его (ритм периодов) не чувствует, – говорил Цицерон, – у того не знаю, что за уши и чем он вообще похож на человека. Во всяком случае, мой слух радуется законченным и полным периодам, ощущает кургузые и не терпит растянутых. Но зачем говорить обо мне? Я видел, как целые собрания встречали одобрительными криками складно оконченные фразы».

Своеобразие композиции устной речи обусловлено тем, что она ограничена во времени, воспринимается «здесь и сейчас». Оратор должен управлять вниманием аудитории, поэтому композиция устной речи состоит из четко отграниченных смысловых частей, соединенных логическими мостиками (а теперь об этом; вернемся к обсуждаемому вопросу и т.п.).

Композиция письменной речи лишена той вариативности, которая отличает композицию речи устной. Письменная форма речи предоставляет читателю возможность вернуться, перечитать, глубже осмыслить написанное. Она не зависит от сиюминутного восприятия аудитории, поэтому части композиции не требуют четкой отграниченности друг от друга, переходы между ними более плавные, чем в устной речи, связи могут быть и ассоциативными.

Разумеется, не только в устной, но и в письменной речи используются фразы, перебрасывающие мостики между частями текста, вводные слова, словосочетания и предложения (итак, следовательно, во-первых, во-вторых, таким образом и т.д.), разнообразные повторы и местоименные замены.

Речь не всегда имеет форму рассуждения, к которому приложимо понятие аргументации (см. п.5). Она может развертываться в форме описаний и повествований, которые пробуждают воображение слушателей своей наглядностью и событийностью.

Несмотря на то, что в речи и тексте описание, повествование и рассуждение подчас непросто разграничить, у них есть свои языковые особенности.

Рассуждение абстрактно, поэтому в нем используется лексика с отвлеченным значением (человек, любовь, добро, мировоззрение и т.п.), местоименные слова (все, всегда, каждый, нигде и т.п.), глаголы настоящего времени. В рассуждении употребляются сложноподчиненные предложения, а также односоставные обобщенно-личные. Нередки в нем и двусоставные предложения с опущенным глаголом-связкой (Хитрость – это ум без доброты). Для оформления рассуждения необходимы разнообразные вопросительные высказывания и вводные компоненты (итак, во-первых, во-вторых, следовательно и т.п.).

В описаниях и повествованиях используется конкретная лексика, однако в первых доминируют существительные и прилагательные, а в повествовании глаголы разных временных форм (нередко это так называемые глаголы движения), а также наречия со значением пространства и времени. Описание перечисляет детали, признаки предметов, взятые как будто одновременно, поэтому в нем обычно использование глаголов настоящего времени, а повествование изображает сменяющие друг друга действия и события.

Описание может быть не только статичным, но и динамичным. Мастером выразительного, динамичного описания был А.С. Пушкин. Менее известно то, как этому учили в Царскосельском лицее. Профессор А.И. Галич говорил лицеистам, что «описание необходимо не для прикрас речи, всегда смешных и ребяческих, а для занятия чувств и фантазии живыми картинами…»

Интересная динамичная композиция создается в результате варьирования типов речи и точек зрения. Точки зрения, то есть позиции, с которых ведется изложение, подробно описаны Б.А. Успенским в книге «Поэтика композиции». Они могут быть разными: своими и чужими, внутренними и внешними, пространственными и временными.

Скучной и неубеждающей будет та речь, в которой прямолинейно используется только собственная точка зрения. Искусство композиции проявляется как в продуманном расположении частей речи, так и в приемах перевода аудитории на чужую точку зрения. Это очень сильный способ аргументации: увидеть мир глазами другого человека – значит понять его, а, поняв, возможно, и простить. Этот прием часто использовали в своих речах знаменитые русские адвокаты Ф.Н. Плевако, С.А. Андреевский, В.Д. Спасович, Н.П. Карабчевский. Использовал его и П.А. Александров, защищавший В. Засулич: «Нет, не с формальной точки зрения обсуждала Вера Засулич наказание Боголюбова; была другая точка зрения, менее специальная, более сердечная, более человеческая, которая никак не позволяла примириться с разумностью и справедливостью произведенного над Боголюбовым наказания». Адвокат подчеркивал, говоря о своей подзащитной: «Я говорю ее мыслями, я говорю почти ее словами». Он заставил слушателей встать на точку зрения юной В. Засулич, впервые оказавшейся в ссылке, без помощи друзей, без средств существования: «Рассматривает Засулич свои ресурсы, с которыми ей приходится начать новую жизнь в неизвестном городе. <…> У нее оказывается рубль денег, французская книжка да коробка шоколадных конфет».

Эту особенность речи П.А. Александрова отметил В.В. Одинцов, уделявший особое внимание русскому судебному красноречию. От риторического мастерства адвокатов зависит если не жизнь, то честь их подзащитных, что придает особенную значимость используемым ими приемам речевого убеждения.

Вернемся к архитектонике речи, к ее обязательным и факультативным частям. В риторике накопилось много противоречивых суждений о вступлении и заключении речи. Одни ораторы полагали, что успех речи во многом определяет удачное вступление, другие же большее внимание уделяли заключению. Осталось несколько десятков неиспользованных вступлений к речам Демосфена – величайшего оратора древности. Другой великий оратор, Цицерон, больше заботился о завершении речи, хотя и он полагал, что начало «должно сразу привлечь и приманить слушающего». Так, он начал прославившую его речь в защиту Секста Росция словами: «Я понимаю, что вы удивляетесь, судьи. Как? Столько славнейших и знатнейших мужей остаются сидеть, а поднялся с места всего-навсего я…»

Противоречивость суждений о роли вступления и заключения объясняется не только личными пристрастиями ораторов, но и тем, что «вход» в речь и «выход» из нее зависят от темы, жанра речи, от состава и настроения аудитории.

Вступление и заключение – это так называемые сильныепозицииречи, они подобны раме живописного полотна, определяющей границы видимого, задающей ракурс восприятия. В сильной позиции абсолютного начала и конца значимо все: выбор слов, их порядок в предложении, о чем свидетельствует опыт писателей-классиков и выдающихся ораторов. А.Ф. Кони, например, сравнивал удачное вступление с зацепляющим крючком: «<…> что-нибудь из жизни, что-нибудь неожиданное, какой-нибудь парадокс, какая-нибудь странность, как будто не идущая ни к жесту, ни к делу (но на самом-то деле связанная со всею речью), неожиданный и неглупый вопрос и т. п. <…> Чтобы открыть (найти) такое начало, надо думать, взвесить всю речь и сообразить, какое из указанных выше начал и однородных с ними, здесь не помеченных, может подходить и быть в тесной связи хоть какой-нибудь стороной с речью. Эта работа целиком творческая».

Мастером таких крючков-вступлений был Дейл Карнеги, американский писатель, публицист, педагог-психолог, автор знаменитой книги «Как вырабатывать уверенность в себе и влиять на людей, выступая публично» и других работ по ораторскому искусству. Зацепление могло быть организовано серией вопросов, обращенных к читательскому опыту аудитории. Они давали Д. Карнеги право высказать личную точку зрения, совпадающую или, возможно, не совпадающую с общим мнением: «Какая из приключенческих книг, на ваш взгляд, наиболее популярна в мире? «Робинзон Крузо»? «Дон Кихот»? «Остров сокровищ»? Само собой понятно, что мнения могут расходиться. Что же касается меня, то я отдаю предпочтение «Трем мушкетерам»».

Излюбленный прием Д. Карнеги – начало-загадка: «Двое из всемирно известных людей начинали свой путь в жизни с подсобной работы в парикмахерских. Один в Лондоне, другая – в Стокгольме. И ему, и ей приходилось сбивать мыльную пену в чашечках для бритья, наносить ее на лица клиентов, в то время как мастера правили свои бритвы для того, чтобы смахнуть чьи-то бороды и бакенбарды. Как Грета Гарбо, так и Чарли Чаплин какое-то время подобным образом зарабатывали себе на жизнь».

Загадка не только активизирует внимание, завязывает отношения оратора и слушателя, но и задает линии речевого развертывания, в данном случае сопоставительного. Так, рассказывая о писателе Льюисе Кэрролле, Д. Карнеги задерживает узнавание, лишь под конец называя его псевдоним. Этот прием, конечно, интригует слушателей и позволяет оратору на волне пробужденного интереса ввести в их сознание большой объем разнообразной информации о писателе и его эпохе. Отметим и сказочный характер начала, настраивающий на восприятие рассказа о жизни философа-сказочника:

«Однажды, много лет назад, тихий, застенчивый молодой человек вместе с тремя маленькими девочками отправился кататься на лодке по реке Темзе. Когда он занял свое место у весел, он был никому не известен. Когда же тремя часами позже он ступил обратно на берег, то был на пути к тому, чтобы стать одним из самых знаменитых людей девятнадцатого века.

Имя его было Доджсон. Оно было его настоящим именем, а отнюдь не тем, под которым вы его знаете.

Иногда его называли «ваше преподобие Доджсон», иногда «профессор Доджсон», поскольку в будние дни он преподавал математику в Оксфордском университете, а по воскресеньям читал проповеди в церкви».

Многому можно научиться не только у Д. Карнеги, но и у отечественных риторов. Важен следующий совет А.Ф. Кони: «Конец – разрешение всей речи (как в музыке последний аккорд – разрешение предыдущего; кто имеет музыкальное чутье – тот всегда может сказать, не зная пьесы, судя только по аккорду, что пьеса кончилась); конец должен быть таким, чтобы слушатели почувствовали <…>, что дальше говорить нечего».

Заключение чаще всего «подводит черту», то есть содержит краткое обобщение сказанного ранее, перечисление рассмотренных вопросов, подчеркивает актуальность темы, но оно может иметь и шутливый, ироничный характер. Признанным мастером начала и завершения речи был историк В.О. Ключевский. Вот как он начал и завершил речь об А.С. Пушкине: «День памяти Пушкина – день воспоминаний. Я начну с воспоминаний о себе самом»; «Но я слишком долго задержал ваше внимание на личных и исторических воспоминаниях. О Пушкине всегда хочется сказать слишком много, всегда наговоришь много лишнего и никогда не скажешь всего, что следует». В.О. Ключевский действительно умел заинтересовать слушателей не только историческими фактами, глубиной их осмысления, но и самой организацией речи, оригинальностью вступления и заключения.

Разумеется, со временем стиль речи, в том числе стиль вступления и заключения, изменился. Иосиф Бродский в начале своей Нобелевской лекции, казалось бы, нарушая риторические заветы, строит сложный для восприятия текст: «Для человека частного и частность эту всю жизнь какой-либо общественной роли предпочитавшего, для человека, зашедшего в предпочтении этом довольно далеко – и в частности от родины, ибо лучше быть последним неудачником в демократии, чем мучеником или властителем дум в деспотии, – оказаться внезапно на этой трибуне – большая неловкость и испытание». Неоднократные повторы однокоренных слов (частного, частность, в частности), усложненность синтаксического развертывания начальной фразы создают необходимое мыслительное напряжение восприятия речи, в которой лауреат выражает свое творческое кредо, говорит о себе как о Поэте. Оценивая абсолютное начало речи И. Бродского, не следует забывать о том, что это начало письменного текста со строгим жанровым каноном Нобелевской лекции. Однако и в этих строгих рамках И. Бродский блистательно решает задачу самовыражения, демонстрируя возможности творческой личности в условиях жесткой регламентации.

Особое место в устной речи занимают отступления. Они необходимы в большой (часовой и более) речи для установления контакта с аудиторией и поддержания ее внимания. Несмотря на свой, возможно, легкий, иронический характер, они должны быть связаны с содержанием речи.

В лекциях философа М.К. Мамардашвили отступления помогали, по его выражению, «двигаться дальше». В одной из его лекций отступление-воспоминание, интимизируя изложение, подводит к пониманию достойного человеческого существования: «Поделюсь одним воспоминанием… Моя знакомая ускользнула из рижского гетто, где было уничтожено около семидесяти тысяч человек, буквально за день до расстрела, включая ее родных. В нее влюбился один швед и предложил бежать с ним через залив. Ночь они провели в каком-то заброшенном домике на берегу моря. Они не знали, придет ли за ними лодка или их поймают и расстреляют. Но первое, что она сделала, попав в дом, – вымыла полы. И эта деталь – знак достойного отношения к себе и своей жизни, она возвышает. Неизвестно, сколько остается жить, но прожить это время мы должны как люди, а не как животные».

Рассмотрение проблематики композиции можно закончить старинным ироничным афоризмом «Все искусство расположения состоит в том, чтобы скрыть это искусство».

Воплощение мысли в слове осуществляется на этапе элокуции. Одна идея может имеет разные «речевые одежды». Традиционное учение об элокуции, или словесном выражении речи, включало в себя рассмотрение ее качеств, тропов и риторических фигур (см. подробнее п. 6), а также давало представление о трех стилях (высоком, среднем и низком).

Определим основные качества речи. Правильность речи – это ее соответствие современной литературной норме. Точность – это «правильность в действии», употребление языковых средств в полном соответствии с их значением. Уместность речи – ее соответствие теме, цели автора, условиям общения (месту, времени, типу аудитории, имиджу оратора и т. д.). Выразительность речи – такое ее свойство, которое вызывает и поддерживает интерес адресата.

Критерии правильности, точности и выразительности регулируются требованием уместности. На это прямо указывает одно из правил риторики: цветы красноречия уместны не всегда. Уместность речи важна еще и потому, что без нее невозможно убеждение аудитории, она придает речи естественность.

Можно ли выработать качества «хорошей» речи? Древние верили в это, утверждая, что поэтами рождаются, а ораторами становятся. Этот афоризм, как и любой другой, можно оспорить, но при желании, упорстве и трудолюбии можно научиться создавать правильную, точную и уместную речь. В самом деле, литературная норма зафиксирована в многочисленных словарях, справочниках, грамматиках, учебниках. Точности, кроме этих пособий, учит серьезное, вдумчивое чтение и слушание. Можно научиться и определенным приемам создания выразительности, в основе которой лежит принцип нарушения стереотипов восприятия. Однако подлинная выразительность требует таланта, особой смелости изобретения. Она удивляет обновленным взглядом на привычное, давно знакомое. Например, в использовании приема обманутого ожиданиязаключается секрет выразительности высказываний из «Записных книжек» И. Ильфа:

Смешную фразу надо лелеять, холить, ласково поглаживая по подлежащим.

Лицо, не истощенное умственными упражнениями.

Вы даже представить себе не можете, как я могу быть жалок и скучен.

Кому вы это говорите? Мне, прожившему большую неинтересную жизнь?

Выразительная речь может быть лишена образности и эмоциональности, но в ней всегда присутствует элемент творчества. Нельзя подменять выразительность красивостью, в основе которой лежит штамп. В красивости нет обновления, но есть претензия на образность. Этот пышный, украшенный род красноречия Цицерон презрительно называл «ожирелым»: «…наименее образованные и наименее разборчивые усвоили приятный их слуху надутый и как бы ожирелый род красноречия <…> Так во всех случаях чрезмерное наслаждение граничит с отвращением».

---

⇐ Предыдущая12345678910111213141516Следующая ⇒

---

Просмотров 3262

Эта страница нарушает авторские права

---