Я пытаюсь заставить тебя бояться

Зависимость

Взаимо-зависимость

Не-зависимость

Нужно ли еще одно? Я думаю, да.

Слово зависимость происходит от глагола висеть, другими словами, прикрепляться к чему-либо, при этом оставаясь в воздухе.

Глагол висеть, как и выражение подвешенное со­стояние, имеет коннотацию несамостоятельности, не­определенности, незавершенности. Не говоря уже о та­ких однокоренных словах, как виселица и висельник.

Неудивительно, что, имея подобные значения и производные, слово зависимость вызывает в нас следующие ассоциации, которые мы приведем в каче­стве определения:

Зависимый - тот, кто цепляется за другого, живет, будто подвешенный в воздухе, без опоры, словно укра­шение другого человека, который его носит. Этот кто- то ступил на опасный путь неполноты и неопределенности.

Жил на свете человек, одержимый абсурдным страхом потеряться среди других. Все началось одной ночью, на маскараде, когда он был совсем молодым. Кто-то сфото­графировал гостей, выстроившихся в ряд. Когда молодой человек взглянул на фотографию, он не смог себя найти. Для маскарада он выбрал костюм пирата, с повязкой на глазу и платком на голове, но очень многие нарядились так же. В качестве грима мужчина сильно нарумянился и под носом нарисовал углем подобие усов, но румяных пиратов с усами было несколько. Он здорово повеселил­ся на празднике, но на снимке все были веселые. В конце концов он вспомнил: в момент, когда их фотографирова­ли, он обнимал блондинку. Тогда молодой человек попы­тался вычислить себя по этому признаку, но тщетно: бо­лее половины женщин были блондинками и большинство из них обнимались с пиратами.

Мужчина был глубоко потрясен этим переживанием и из-за этого на протяжении долгих лет не посещал ни­каких общественных мероприятий из страха потеряться вновь. Но как-то раз его осенило: с этого дня, куда бы он ни направился, он будет всегда носить одежду коричнево­го цвета. Коричневая рубашка, коричневые брюки, коричневая куртка, коричневые носки и ботинки. «Если кто-то захочет сделать снимок, я всегда смогу сказать: «Я тот, который в коричневом»,-— заверил он себя.

Прошли недели, за которые нашему герою не раз пред­ставился случай убедиться в действенности собственной хитрости: когда он бросал взгляд на витрины больших ма­газинов и отражался в них вместе с другими прохожими, он повторял, успокаивая себя: «Я человек в коричневом».

Той же зимой друзья подарили мужчине приглашение, в котором ему предлагалось один вечер понежиться в па­ровой бане. Он принял его с радостью, так как никогда не был в подобном месте, хотя со слов друзей был наслышан о прелестях шотландского душа, финской сауны и арома­тической бани.

В бане ему выдали полотенца и предложили раздеться в небольшой кабинке.

Мужчина снял куртку, брюки, свитер, рубашку, ботин­ки... и, дойдя до носков, взглянул на себя в зеркало и за­мер, как изваяние. Его пронзила мысль: «Если я сниму с себя последний предмет одежды, я окажусь голым, как и все остальные. А если я потеряюсь? Как я смогу узнать себя, если лишусь единственного отличия, которое меня спасало?»

Более четверти часа мужчина стоял в кабинке в ниж­нем белье, сомневаясь и решая, не стоит ли ему уйти...

Тогда его осенило, что хотя он и не может находиться в бане одетым, зато может придумать какой-нибудь от­личительный знак. Очень осторожно он вытянул нитку из своего свитера и перевязал большой палец правой ноги. «Я должен запомнить это на случай, если потеряюсь: те­перь тот, у кого коричневая нитка на пальце, это я», — за­ключил он.

Наконец, расслабившись, доверившись спасительной отметке, он полностью отдался удовольствию от бани - пару и плаванию, не замечая, что, пока он погружал­ся и выныривал, шерстяная нитка соскочила с его пальца и теперь плавала в бассейне сама по себе.

Какой-то мужчина рядом, увидев ее, поделился с дру­гом: «Какое совпадение — я давно пытаюсь объяснить жене, какого цвета я хочу шарф: отнесу-ка я ей эту нитку, чтобы она подобрала такую пряжу». И поймал нитку, пла­вающую на поверхности воды, но, поняв, что ему некуда ее убрать, не придумал ничего лучшего, как привязать ее к большому пальцу ноги.

Тем временем главный герой нашей истории, напа­рившись и наплававшись вдоволь, отправился в свою ка­бинку одеваться. Он вошел уверенным шагом, но когда закончил вытираться, взглянул в зеркало и с ужасом об­наружил, что он абсолютно нагой, а нитка на пальце про­пала. «Я потерялся», — заключил он, весь дрожа, и бро­сился искать отличающую его коричневую метку.

Через несколько минут, внимательно рассматривая пол, он заметил ногу другого мужчины с кусочком корич­невой шерсти на пальце.

Он робко шагнул к нему и промямлил:

- Извините, пожалуйста. Я знаю, кто вы. Не могли бы вы подсказать мне, кто я?

Пусть мы не зависим от других настолько, чтобы спрашивать у них, кто мы. Мы недалеко ушли от героя этой истории, если отказываемся верить собствен­ным глазам, а смотрим на себя лишь глазами других. Зависимость буквально означает добровольное со­гласие на то, что другой человек меня ведет или та­щит за собой, распоряжается моим поведением не по моему, а по своему усмотрению. Для меня зависи­мость - всегда темное и болезненное состояние, аль­тернатива, которая пытается быть оправдана тысяча ми аргументов, но в конце концов неизбежно ведетк имбецильности.

Слою имбецильный к нам пришло из греческого (im - с, baculo - посох), им обозначали людей, ко­торые держались за других, чтобы выжить, зависели от того, кто помогал им передвигаться.

Речь не идет об индивидуумах, временно пережива­ющих кризис, о больных и раненых, о настоящих ин­валидах, об умственно отсталых, о детях или незрелых юнцах. Все они, безусловно, пребывают в зависимости, и в этом нет ничего ужасного или плохого, потому что вполне естественно, что они не готовы и не способны от нее избавиться.

Но те здоровые взрослые люди, которые продолжа­ют делать выбор в пользу зависимости от других лю­дей, со временем станут имбецилами без надежды на выздоровление. Многие из них воспитывались с этой целью, потому что есть родители, которые освобожда­ют, и есть родители, которые превращают своих детей в имбецилов.

Есть родители, которые предоставляют детям вы­бор, возвращая им ответственность за свою жизнь, по мере того как они растут. Также есть родители, кото­рые предпочитают всегда быть рядом, «чтобы помочь», «на всякий случай», «потому что он (в сорок два года) очень наивный» и «зачем нам все нажитое нами состо­яние, если не для того, чтобы помогать нашим детям?». Эти родители когда-нибудь умрут, а их дети будут цеп­ляться за нас с вами, пытаясь использовать в качестве нового костыля.

Я не могу оправдывать зависимость, потому что не хочу прославлять имбецильность.

Если обратиться к анализу, предложенному Фернандо Саватером, существует несколько типов имбе­цилов.

Интеллектуальные имбецилы не доверяют своему разуму (или боятся, что от частого использова­ния их мозги иссякнут) и потому спрашивают ближ­него: «Какой я? Что мне делать? Куда мне идти?» А когда им предстоит принять решение, они мучают всех во­просом: «А ты что бы сделал на моем месте?» Перед тем как сделать любой шаг, они набирают себе команду со­ветчиков, которые думают за них. Так как они действи­тельно полагают, что не способны думать, то передают право думать другим, и это довольно тревожный симп­том. Самая большая опасность в том, что их порой принимают за истинно общительных и любезных лю­дей, а цепляясь за всех подряд, они в результате могут стать очень популярными. (Возможно, здесь уместно предостеречь читателя: никогда не голосуйте за таких людей!)

Эмоциональные имбецилы зависят от чу­жих заверений в любви, в обожании, в их красоте и ис­ключительности.

Они инициаторы знаменитых диалогов:

-Ты меня любишь?

-Да, я тебя люблю.

-Ты злишься?

-На что?

-На мой вопрос.

-Нет, с какой стати я буду злиться?

-Ах… ты все еще меня любишь?

(Прямо побить хочется!)

Эмоциональный имбецил неустанно ищет того че­ловека, который будет повторять ему, что никогда, ни­когда, никогда его не разлюбит. Все мы испытываем законное желание быть любимыми нашим избранни­ком или избранницей, но жить для того, чтобы это до­казывать, — это уже чересчур.

Мужчины подвержены эмоциональной имбецильности в большей степени, чем прекрасный пол. Когда женщина имбецильна, она имеет тенденцию прояв­лять это в повседневных делах, а не в любовных. (Это всего лишь тенденция, я не утверждаю, что все мужчи­ны или все женщины непременно имбецильны или что кто-то не попадает под эту классификацию.)

Рассмотрим тысячу семейных пар, распавшихся три месяца назад, и проследим, как развиваются со­бытия. У 95% мужчин есть другая женщина, с которой они живут вместе или собираются это сделать. Если побеседовать с ними, мужчины скажут: «Мне было не­выносимо возвращаться с работы и видеть, что дома не горит свет и меня никто не ждет. Нестерпимо про­водить выходные в одиночестве».

99% женщин продолжают жить в одиночестве или со своими детьми. Если спросить их, они пояснят: «С тех пор, как я научилась чинить кран и сама начала зарабатывать, зачем мне нужен мужчина в доме? Что­бы кричать мне: дорогая, принеси мне тапочки? Нет, нет и нет!»

Может, они найдут себе пару, а может и нет, вероятно, соскучатся и захотят найти человека, чтобы разделить с ним свое личное пространство, но вряд ли согласятся на кого угодно, лишь бы не испытать отчаяния от пога­шенного света в квартире. Это приоритет мужчины.

И, наконец,...

Нравственные имбецилы, несомненно, самые опасные из всех. Они отчаянно нуждаются в одобрении со стороны, чтобы принять любое решение.

Нравственный имбецил испытывает потребность в другом человеке, потому что должен от него услы­шать, хорошо он поступает или плохо. Он полностью зависим от того, уместны или нет его действия. Для него важнее всего, поступило бы так на его месте боль­шинство людей или нет. Жизнь таких людей проходит за составлением опросов общественного мнения на темы: стоит им купить новую машину или нет, нужен ли им новый дом или нет, подходящий ли сейчас мо­мент, чтобы завести ребенка.

Избежать их преследования нелегко: конечно, мож­но попытаться игнорировать их, когда они добивают­ся от вас совета, допустим, по поводу того, как скла­дывать туалетную бумагу; тем не менее, я считаю, что лучше всего... спасаться бегством.

Когда какой-то из этих шаблонов зависимости про­является особенно остро и накладывается на какого-то одного человека из окружения, индивидуум может впол­не искренне решить, что не может существовать без другого. С этой минуты его поведение подчиняется этой патологической связи, которая представляется чело­веку его спасением и одновременно его голгофой. Она вдохновляет и подталкивает, дирижирует и руководит всеми его действиями. А последние все без исключения направлены на то, чтобы похвалить, разозлить, соблаз­нить, наградить или наказать того, от кого он зависит.

Этот тип имбецилов в современной психологии называют СОзависимыми. Созависимый - это индивидуум, страдающий недугом сродни любому друго­му болезненному пристрастию, с той только разницей (на самом деле незначительной), что его «наркотик» - это определенный тип людей или какой-то человек в отдельности.

Как и в случае с любой другой наркотической зави­симостью, созависимый имеет предрасположенность к пагубной тяге и, если представляется случай, спосо­бен совершать слегка (или откровенно) иррациональ­ные поступки, чтобы получить «наркотик». Внезапно лишенный привычного «вещества», он точно так же может порой являть собой жесточайшую картину аб­стинентного синдрома.

Созависимость - возведенная в квадрат болезненная зависимость. Нездоровое пристрастие скрывается под маской любовного отношения, и зависимое поведение вселяется в человека с мыслью: «Я не могу без тебя жить».

Всегда находится кто-то, желающий возразить: «Но если я кого-то люблю, и люблю всем сердцем, разве не правда, что я не могу без него жить?»

И я с готовностью отвечаю: «Нет, неправда».

Правда в том, что мы всегда можем жить без друго­го человека, всегда, и есть по крайней мере двое, име­ющих право знать об этом: я и мой партнер. Я содро­гаюсь от предположения, что кто-то может решить, что я не могу без него жить, что я умру, если он уйдет... Меня ужасает мысль о проживании с человеком, веря­щим, что я в его жизни незаменим.

Такая позиция - это зловещее требование и непро­стительная попытка манипулировать.

Любовь всегда позитивна и чудесна, она не может быть негативной, но может использоваться как пред­лог, попустительство зависимости.

Поэтому я обычно утверждаю, что созависимый не любит, он нуждается, он требует, он зависит, но он не любит. Он аддикт, а не возлюбленный.

Было бы здорово избавиться от наших аддиктивных отношений с другими людьми, выйти из состоя­ния зависимости и помочь ближнему побороть его па­губные привычки.

Я счастлив, если любимые мною люди отвечают мне взаимностью; но если они меня не любят, я буду счастлив, если они мне об этом скажут и уйдут (или не скажут, а сразу уйдут). Потому что я не хочу быть ря­дом с тем, кто не хочет быть со мной...

Да, это очень больно. Но это намного лучше, чем остаться и продолжать обманывать партнера.

Антонио Порчия в своей книге «Голоса» говорит: «Тебя перестали не любить, а обманывать, а ты страда­ешь, как будто тебя разлюбили».

Разумеется, всем нам хотелось бы избежать пресло­вутой неудачи в любви. Но зачастую, чтобы избежать ее любой ценой, мы становимся манипулирующими невротиками: я держу ситуацию под контролем, что­бы иметь возможность заблуждаться и верить, что ты меня все еще любишь, что ты все еще моя точка опо­ры, мой костыль. И начинаю свое падение. И опуска­юсь все глубже в черный колодец в поисках озарения встречи.

Первая ступень - попытка стать твоей необходи­мостью.

Я превращаюсь в твоего избирательного постав­щика: я снабжаю тебя тем, что ты пожелаешь, пытаюсь тебя удовлетворить, нахожусь в твоем распоряжении, пытаюсь сделать так, чтобы ты от меня зависел. Стараюсь установить аддиктивную связь, подменяю свое желание быть любимым возможностью быть нужным… Если я тебе нужен, ты меня зовешь, просишь, наделяешь меня полномочиями, и мне уже не трудно поверить, что ты меня любишь.

И все же, несмотря на все усилия, которые я прикладываю, порой мне кажется, что ты во мне не нуждаешься. Что же я делаю тогда? Спускаюсь на одну ступеньку вниз.

Я пытаюсь вызвать в тебе жалость...

Ведь когда ты меня жалеешь, это немного похоже на то, что ты меня любишь...

Так что, если изобразить из себя жертву «Я ведь так тебя люблю... а ты совсем меня не любишь», может быть...

В отношениях люди слишком часто сбиваются с пути. На самом деле все мы так или иначе играли в это. Возможно, не так настойчиво, чтобы вызвать жалость, но кто из нас не заявлял:

«Как ты мог со мной так поступить?»

«Я не ожидал этого от тебя, я разочарован… мне очень больно...»

«Мне не важно, что ты меня не любишь... я-то тебя люблю».

Но мы катимся вниз под откос...

А что, если я не добьюсь твоей жалости? Что мне тогда делать?

Смириться с твоим равнодушием?

Никогда!

Если уж я дошел до этого, то по меньшей мере я по­пытаюсь добиться, чтобы ты меня ненавидел.

Некоторые перескакивают один из этапов... спуска­ются сразу на две ступени вниз и делают прыжок от стремления стать нужным прямиком к ненависти, ис­ключая развитие ситуации. Потому что на самом деле не могут перенести безразличия.

А бывает в жизни, что попадаются и «плохие» люди: они настолько плохие, что даже не хотят нас ненави­деть! Какие отвратительные люди, правда? Я хочу по­лучить твою ненависть любой ценой — и не достигаю этого.

Тогда... Я уже почти на дне колодца. Что мне еще сделать?

Ведь я, всецело зависящий от тебя и от каждого твоего взгляда, готов на все, чтобы не выносить твоего равнодушия. И часто я спускаюсь на последнюю сту­пень, чтобы привязать тебя к себе.

Я пытаюсь заставить тебя бояться.

Бояться того, что я могу, в конце концов, сделать с тобой или с собой (предвкушая твое чувство вины и мысли обо мне...).

На этот путь, жуткий, зловещий, который в какой-то степени проходит все человечество, также встали пре­ступные группировки Аргентины и всего мира... Что с ними происходит?

Да вот что. Они не смогли добиться, чтобы их лю­били. Они никому не нужны, на них не обращают вни­мания, никто не сжалится над их страданиями. Тогда они во что бы то ни стало решают добиться ненависти и вселяют в людей страх. Потому что страх, который они научились порождать в окружающих, это един­ственная найденная ими замена любви, которую они не смогли получить. Подобное толкование можно применить к насилию во всех его формах, начиная с панков и заканчивая террористическими организа­циями. Чего добиваются террористы? Я не оправды­ваю их, тем не менее готов к пониманию того, что это способ привлечь внимание... Позже они свернули на другую тропинку: кто-то внушил им, что единствен­ный путь к признанию лежит через власть, и уже нет возврата к прежним временам, и все же: они начали свой спуск из места, страстно связанного с любовью.

В уста героини Гленн Клоуз в фильме «Роковое вле­чение» можно вложить следующие высказывания, об­ращенные к Майклу Дугласу: «Если я не смогла стать для тебя любимой или нужной, если ты отказался меня жалеть и находиться со мной из сострадания, если ты даже не удостоил меня своей ненавистью, теперь ты должен, хочешь или не хочешь, мириться с моим при­сутствием, потому что с этой минуты я заставлю тебя бояться».

Когда желание поймать взгляд партнера превраща­ется в зависимость, любовь перерождается в поединок за власть. Мы поддаемся соблазну прислуживать чело­веку, манипулировать его сочувствием, устраивать ему сцены или даже угрожать разрывом, плохим отноше­нием или нашими собственными страданиями

Всего лишь при условии искреннего желания пре­одолеть недуг созависимость излечивается частично или полностью.

Рецепт таков:

Оставить ЛЮБУЮ зависимость.

Это решение далеко не оригинально, все мои кол­леги, учителя, гуру и философы мира твердят об этом.

Вопрос другой: оставив ее, куда мне двигаться?

Один выход нашелся: это ВЗАИМОзависимость. При взаимозависимости я нахожусь в зависимо­сти от тебя, а ты - от меня.

Этот вариант как минимум неприятен. А как макси­мум - меньшее зло, своего рода заместительная тера­пия. Мне не нравится, как взаимозависимость «решает» проблему. Это состояние может быть более здоровым или болезненным, но это все равно утешительный приз: хотя я нахожусь в зависимости от тебя, раз ты тоже зависишь от меня, мы можем быть вместе.

Я всегда говорю, что все браки в мире разделяют­ся на две большие группы: в одних оба участника хо­тят быть избранными раз и навсегда, другим нравится быть избираемыми каждый день, состоять в паре, где каждый продолжает чувствовать, что на нем останав­ливают выбор. Уже по другим причинам, но партнер снова выбирает тебя.

Взаимозависимость создает нерасторжимые узы, которые сохраняются потому, что я зависим и ты за­висим, но не по причине обновляющегося выбора каждого. Таким образом, взаимозависимые - тоже за­висимые, а когда человек зависит, он уже не выбирает...

По всей видимости, остается единственная альтер­натива: НЕзависимость.

Независимость означает, что нельзя позволять себе зависеть ни от кого. И это было бы замечательно, если бы в сущности не было ложью: независимых людей нет. Независимость - это недостижимая цель, утопи­ческое и виртуальное место, которое мне кажется не­плохим в качестве места назначения, но о нереально­сти которого необходимо говорить, чтобы вечно не пребывать в разочаровании.

Почему невозможна независимость?

Чтобы быть независимым, надо для начала стать самодостаточным, а таких людей нет. Никто не может полностью и навсегда отказаться от окружающих.

Мы неизбежно нуждаемся в других людях, так или иначе.

Ну хорошо, если независимость невозможна... Созависимость болезненна... Взаимозависимость - не ре­шение... А зависимость нежелательна... Тогда что? Тогда я придумал слово:

Самозависимость.

ГЛАВА 2

ИСТОКИ

Сразу после своего появления на свет человеческое дитя - самое хрупкое, уязвимое и зависимое создание, которое только встречается в природе. Любое другое живое существо, будь то одноклеточный организм или наиболее высокоорганизованное животное, имеет хотя бы маленький шанс выжить, если лишено роди­телей, способных позаботиться о нем.

И у насекомых, абсолютно самозависимых после рождения, и у самых развитых млекопитающих, спо­собных через несколько часов после рождения встать на ноги и отыскать грудь своей матери или, в крайнем случае, отправиться на поиски другой - у всех есть шанс, хотя бы один на тысячу.

Морские черепахи откладывают яйца на суше. Самки, прилагая невероятные усилия, неуклюже про­ползают двести метров по пляжу, оставляют сотни яиц в песке и покидают их навсегда. Когда малыши появляются на свет, многие из них не находят доро­ги к воде, становятся добычей птиц и рептилий или высыхают на солнце... Только один или два из тысячи выживают.

Человеческий младенец не имеет даже одного шан­са на миллион, он абсолютно зависим.

Чтобы компенсировать эту абсолютную зависимость, природа создала такую связь между родителями и их потомством, при которой последнему почти не грозит участь быть брошенным на произвол судьбу. Инстинкт или любовь (я выбираю второе) заставляет ощущать наших «детенышей» частью нас самих; бро­сить их - все равно, что остаться калекой, отказавшись от какой-либо части собственного тела.

Это защищает новорожденного от возможного ве­роломства родителей и дает гарантии, что о нем поза­ботятся.

Но этот механизм добавляет не только уверенно­сти, но и проблем.

Если мужчина и женщина решают стать семьей и завести ребенка, они берут на себя ответственность за его будущее, но также порождают неизбежный кон­фликт, который им придется разрешать.

Они приносят в мир живое существо, которое будут осознавать собственным продолжением в буквальном смысле, понимая в то же время что этот малыш - пол­ноценное существо, отдельное от их пары и с рожде­ния готовящееся их покинуть.

Родителям тяжело это принять. Непросто быть од­новременно надзирателем и освободителем. Одного ребенка любишь не так, как другого. С моей дочерью Клаудией меня связывают отношения, невозможные с другими детьми. Я не только люблю ее больше всего на свете, но люблю ее особенным образом, так, словно она часть меня.

Наше отношение к детям во многом исключение из правил.

Мое ощущение, что ребенок - это продолжение меня самого, на первых порах может быть чрезвычай­но полезным для младенца, побуждая меня заботить­ся о нем и защищать его; в действительности ребенок был зачат в результате желаний своих родителей, а по­тому это решение есть результат их сугубо личного переживания.

Однажды в возрасте тринадцати лет другая любовь всей моей жизни, сын Демиан, обнаружил дома книгу по психологии и принялся за чтение. Потом он при­шел ко мне и поинтересовался:

«Папа, это правда, что мы, дети, - плод неудовлетво­ренности родителей?»

Когда Демиан задал мне этот вопрос, я осознал, что автор книги прав. Потому что, если индивидуум полностью удовлетворен своей жизнью, если ему до­статочно того, чем он обладает, если он не стремится выйти за рамки своей личности через ребенка или не испытывает желания реализоваться в качестве отца или супруга, не имеет этого индивидуального порыва... тогда он не будет заводить детей.

В этом неудовлетворенном желании, обусловлен­ном воспитанием, культурой или личностными осо­бенностями, заложена наша мотивация завести ребен­ка. Дети рождаются по нашему желанию и решению, а не по собственному. Поэтому, когда подростки ино­гда раздраженно заявляют нам: «А я не просил тебя меня рожать», - это обвинение кажется нам стран­ным, но это сущая правда.

Переживание, заключающееся в единении со свои­ми детьми, как я уже говорил, может оказывать на них положительный эффект в первые годы жизни, но может сыграть злополучную роль в их будущем. Потому что ребенок получает эту мысль в готовом виде, улав­ливает, что родители обращаются с ним как с частью себя, но сам не чувствует этого.

А нам, родителям, тяжело.

Мы хотим удержать их, сделать вечной ту «пупови­ну», которая нас связывала.

Для этого мы располагаем жизненным опытом, вла­стью, силой, деньгами и, прежде всего, знаниями.

Ведь мы всегда верим, что знаем больше их.

«Папочка... папочка... я был в гостях у Угито, кото­рый только что поругался со своим папой...»

«Почему же он поругался с папой?»

«Потому что папа Угито говорит, что знает больше, чем Угито...»

«Это так, сынок... Папа Угито действительно знает больше, чем Угито».

«Ты что, знаком с папой Угито?»

«Ну, сынок, он же отец, а отец знает больше своего ребенка».

«А почему он знает больше ребенка?»

«А... потому что он отец!»

«И что такого?»

«Понимаешь, сын, папа прожил больше лет... читал больше... учился больше... Поэтому и знает больше ре­бенка».

«Ага... и ты знаешь больше меня?»

«Да».

«И все родители знают больше своих детей?»

«Да».

«И это всегда так?»

«Да».

«И всегда будет так?»

«Да, сын, всегда будет так!»

«Значит, мама Мартиты знает больше Мартиты?»

«Да, сын, мама Мартиты знает больше Мартиты...»

«Скажи папа, а кто изобрел телефон?»

Отец с победным видом смотрит на сына и провозгла­шает: «Телефон, сынок, изобрел Александр Грехем Белл».

«А почему не его отец, который знал больше его?»

Верно ли, что мы знаем больше наших детей?

Порой да, а бывает, что и нет.

В лучшем случае мы готовим их к разрешению тех проблем, которые у них возникнут. Ведь у них будут другие проблемы... о которых мы с вами даже не подо­зреваем!

Нам, родителям, не суждено жить в мире наших де­тей. Мы живем в своем.

Тот багаж знаний, который нам достался от наших родителей, в свою очередь, унаследовавших его от на­ших бабушек и дедушек, сослужил им добрую службу, так как время текло медленнее. Мир, в котором жил мой прапрадед, не сильно отличался от мира моего прадеда.

Знания моего прапрадеда пригодились моему пра­деду. Знания моего деда более или менее пригодились моему отцу. Знания моего отца были достаточно по­лезными. Но мои знания не будут слишком ценными для моего сына.

И вероятно, знания моего сына вовсе не пригодятся моему внуку...

Мы живем в мире, в котором происходят чрезвычай­но увлекательные вещи. Как отмечает моя мама, «детки появляются на свет все более умными». И это так.

Тридцать лет назад у врачей принято было считать, что ребенок правильно развивается, если мо­жет держать головку на восьмой или десятый день по­сле рождения. В наше время большинство младенцев способны на это с момента появления на свет. Малыши рождаются более развитыми и уже через три недели де­лают то, что мы могли выполнять только в три или че­тыре месяца. У них такая способность к обучению, кото­рой не было у нас, рожденных пятьдесят лет тому назад, потому что тогда это было нормой.

Когда мы с пятилетним племянником ездим в развле­кательный комплекс, он, едва войдя в игровой зал, вос­клицает: «Ух, новый автомат!»

Тогда он покупает три фишки, опускает одну, играет немножко и тут же проигрывает.

Я спрашиваю: «Ну что, проиграл?»

«Да, да, подожди немного».

Опускает вторую, а начиная с третьей уже вовсю управляется с автоматом. И играет просто мастерски.

Где он научился?

Неизвестно.

«Ну, объясни мне правила»,- прошу я.

«Я вон тот бородатый с оружием в руке, когда я на­жимаю эту кнопку, я стреляю молнией, и мне надо спасти принцессу»...

А ведь я находился рядом с ним, наблюдая за тем, как он учился, и не понял НИЧЕГО из того, что он делал!

Тогда я начинаю играть вместе с ним, и он протестует: «Ты же меня бьешь, дурак!»

Бесполезно. Как бы я ни старался, я ничего не пойму.

Посадите своих детей за компьютер, и вы убеди­тесь, что за десять минут они научатся тому, на что у нас ушло десять недель.

По наивности мы верим в то, что знаем, что подхо­дит нашим чадам, что для них лучше всего.

Порой это так, но далеко не всегда.

Дело не только в непосредственном воздействии на развитие ребенка: генетический материал, переда­ваемый детям, также имеет познавательную ценность. Часть знаний, накопленных за жизнь, мы передаем нашему потомству. Этот материал включает дополни­тельные сведения, которыми не может располагать ребенок. Сейчас он как карлик на плечах у гиганта. Он карлик, но глядит далеко.

Нас учили, что мудрее всего научить дитя ловить рыбу, вместо того чтобы приносить ему уху. Это боль­ше не имеет смысла, это устарело. В наше время, если я подарю своему отпрыску удочку и стану учить его ловить рыбу, скорее всего, он умрет с голода. Потому что, когда он вырастет, не будет такой рыбы, которая бы ловилась на подаренную мною удочку.

И все же я могу кое-что для него сделать.

Я могу научить его мастерить свои собственные удочки, плести свои собственные сети. Я могу посо­ветовать сыну, чтобы он придумал свой собственный способ рыбалки. Но должен смириться с тем, что мой опыт рыбной ловли не поможет ему в его деле.