Керамика с андроноидной гребенчатой орнаментацией и сопровождающие ее бронзовые изделия

1, 4, 5, 12 – Коптяковские поселения; 2- Карасье озеро; 3, 11 – Южный берег Андреевского озера, участок VI; 6, 9- Нижнее Чуракаевский могильник; 7- Мало-Кизильское селище; 8- оз. Шарташ; 10- Юкалеулевский могильник

Рис.5. Самусьско- сейминская эпоха. Таежная зона Западной Сибири. Керамика с гребенчато- ямочным орнаментом и сопровождающий ее инвентарь

1, 6, 7- Самусьское IV поселение; 2-5 поселение Большой Ларьяк II; 8- поселение Ипкуль I; 9 – р. Тенга.

4, 5- камень; 9- бронза; остальное глина

Рис.6. Самусьско - сейминская эпоха. Лесостепное и южнотаежное Объ –Иртышье. Керамика с отступающее – накольчатой орнаментацией ( самусьская культурная общность)

1, 3 –южный берег Андреевского озера, участок X; 2- Ростовкинский могильник; 4- поселение Ипкуль I; 5, 9- 14 - Самусьское IV поселение; 6-8 –Логиновское городище

Рис. 7. Андроновская эпоха (XIII- X вв. до н.э.). Таежное Прииртышье и Среднее Приобье. Андроноидный культурный массив. Сузгунская и еловская культуры

1 - городище Чудская Гора; 2- р. Туй; 3- поселение Малгет; 4- р. Кенга, пос. Золотые Юрты; 5- Десятовское поселение.

1, 3, 5 – глина; 2- камень; 4- бронза

Рис. 8. Андроновская эпоха. Южнотаежное Зауралье и Среднее Приобье. Керамика и орудия черкаскульской и еловской культур

1- Карасье озеро; 2- Исетское озеро; 3, 4, 7, 14,20- Еловский II могильник; 5, 9, 12, 13, 17, 18 – Еловское поселение; 6, 8, 10, 11, 15, 16, 19- Десятовское поселение. 3, 5, 7, 13- бронза; 4, 6, 8, 11, 16, 17- камень; 12, 20- кость; остальное- глина

взгляд, не вполне логичен. Во-первых, без обращения к этнографии мы не имеем возможности определить, близки сопоставляемые условия (и уровни) или не близки. Во-вторых, перечисленные условия не определяют всех возможных подходов к трактовке археолого-этнографических сопо­ставлений.

В последние годы стало модным выражать скепсис относительно пра­вомерности археолого-этнографических сопоставлений на том основании, что все современные неразвитые группы подверглись влиянию более пере­довых народов. В приведенном тезисе ясно видно игнорирование того безу­словного факта, что всегда, на всех этапах исторического развития, те или иные общества испытывали на себе влияние других, в том числе более пе­редовых. Путь исследовательского поиска в археологии как, раз и заключа­ется в выработке умения отличать местное от прошлого, главное от второ­степенного, новое от старого, традиционное от нетрадиционного. И все мы в своих работах так или иначе пытаемся это делать. Сложность и противо­речивость исторического процесса должны не отвращать нас от поиска, а, напротив, стимулировать этот поиск.

Вместе с тем нельзя не признать, что подчас имеет место слишком пря­молинейное обращение к этнографии. Естественно вызывает недоумение, когда древний предмет, напоминающий по облику деталь современного ша­манского костюма, объявляется свидетельством шаманизма в камен­ном веке. Не могут не удивлять также безоговорочные экскурсы при рекон­струкции социальной жизни сибирского населения эпохи бронзы в этногра­фию австралийских аборигенов, живших на стадии каменного века и в со­вершенно других экологических условиях. Формальное проецирование эт­нографии на археологию дискредитирует метод археолого-этнографиче­ских сопоставлений.

Уменье находить и объективно осмысливать археолого-этнографиче-ские параллели при реконструкции тех или иных явлений археологиче­ской действительности — одно из важных условий выхода на исторический уровень археологического исследования. Это условие лежит в основе так называемого палеоэтнографического подхода в археологии. Он во многом близок сравнительно-историческому методу, но имеет свои особенности. Раскрывая содержание сравнительно-исторического метода, К. Маркс писал: «Анатомия человека — ключ к анатомии обезьяны. Намеки же на более высокое у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно. Буржуазная экономика дает нам, таким образом, ключ к античной и т. д.» ²². Из приведенного вы­сказывания следует, что сравнительно-исторический метод, исходя из об­щих закономерностей и конкретных тенденций исторического развития, по­зволяет прогнозировать будущее на основе прошлого и реконструировать прошлое на основе настоящего и менее далекого прошлого.

Специфика палеоэтнографического метода (подхода) заключается в том, что здесь прошлое и настоящее нередко выступают по существу в од­ном качестве: так, аналогом прошлой (археологической) действительности может выступать живая (этнографическая) действительность. Тактика па­леоэтнографического подхода заключается в выборе наиболее подходящей этнографической модели реконструируемого археологического явления.

В известном смысле палеоэтнографический подход является приемом этнографического моделирования в археологии. Так, объясняя факт увеличе­ния доли лошади в стаде степного западносибирского населения эпохи поздней бронзы, мы ищем этнографический аналог этому явлению. Дан­ные по этйографии казахов-кочевников юга Западно-Сибирской равнины показывают, что в прошлом столетии переход отдельных казахских групп к оседлости сопровождался уменьшением процента лошади и возрастанием роли крупного рогатого скота, а в случае возвращения от вынужденной оседлости к кочевничеству удельный вес лошади в стаде опять увеличи­вался. В свете приведенной этнографической аналогии (модели) увеличе­ние доли лошади в стаде степного населения Западной Сибири на поздних этапах бронзового века можно трактовать как отражение процесса накоп­ления элементов кочевого быта у степняков в связи с переходом от пасту-шеско-земледельческого хозяйства к кочевому скотоводству.

Особенностью палеоэтнографического подхода является также то, что он, как правило, тесно связан с экологическим подходом. Это объясняется тем, что обращение археолога к этнографии наиболее правомерно тогда, когда сопоставляемые археологические и этнографические факты отра­жают экологическую обусловленность явления, представляют собой зако­номерный результат рационального приспособления человеческого коллек­тива к окружающей среде.

В тех случаях, когда интересующие нас тенденции и закономерности прослеживаются в течение нескольких исторических эпох, палеоэтнографи­ческий подход может выступать на уровне сравнительно-исторического ме­тода. К сожалению, это обстоятельство обычно остается вне поля зрения археологов. Нередко приходится слышать упрек, вроде: «Как можно, ха­рактеризуя хозяйственно-бытовой уклад ранних кочевников, обращаться за аналогиями к поздним кочевникам — ведь это две разные ступени исто­рического развития». Между тем в зависимости от цели исследования бы­вает можно и нужно сопоставлять уклад не только ранних и поздних ко­чевников, но кочевников и оленеводов, кочевничество эпохи железа и под­вижную охоту на степных копытных каменного века, так как эти разные формы хозяйства демонстрируют во многом сходную манеру адаптации к природной среде.

В настоящее время у некоторых археологов, особенно молодых, крепнет вера в по существу неограниченные возможности математических методов, при помощи которых можно вычислять (именно вычислять, а не исследо­вать) исторические процессы и археологические культуры. Думается, од­нако, что использование математических методов в исторической науке правомерно прежде всего на источниковедческом уровне исследования. Нельзя ставить знак равенства между математической и исторической ло­гикой, так как это может привести к подмене диалектического подхода ме­тафизическим, что будет большой методологической ошибкой.

В равной мере было бы наивно ожидать, что можно вывести некую формулу археолого-этнографических сопоставлений, пользуясь которой, археолог будет приходить к правильным и бесспорным историческим выво­дам. Любая формула статична и однозначна, тогда как исторический про­цесс динамичен и многозначен. Поэтому интерпретационный уровень архе­ологического исследования не может быть вмещен в рамки строгих схем

и формул, ибо это неизбежно приведет к односторонности и схематизму, как это всегда бывает при метафизическом подходе.

Говоря о соотношении метафизического и диалектического методов в исследовательском процессе, Ф. Энгельс писал, что метафизике «мыслит сплошными непосредственными противоположностями; речь его состоит из: «да—да, нет—нет; что сверх того, то от лукавого». Для него вещь или существует или не существует, и точно так же вещь не может быть самой собой и в то же время иной. Положительное и отрицательное абсолютно исключают друг друга; причина и следствие по отношению друг к другу тоже находятся в застывшей противоположности. Этот способ мышления кажется нам на первый взгляд вполне приемлемым, потому что он присущ так называемому здравому человеческому рассудку. Но здравый человече­ский рассудок, весьма почтенный спутник в четырех стенах своего домаш­него обихода, переживает самые удивительные приключения, лишь только он отважится выйти на широкий простор исследования. Метафизический способ понимания, хотя и является правомерным и даже необходимым в известных областях, более или менее обширных, смотря по характеру предмета, рано или поздно достигает каждый раз того предела, за которым оно становится односторонним, ограниченным, абстрактным и запутыва­ется в неразрешимых противоречиях, потому что за отдельными вещами он не видит их взаимной связи, за их бытием — их возникновения и исчезно­вения, из-за их покоя забывает их движение, за деревьями не видит

леса» ²³.

Трудно себе представить, что электронно-вычислительные машины, пи­тающиеся усредненными и зачастую субъективно подобранными показате­лями (но тем не менее возведенными в статус аксиом), могут обладать ин­туицией, способны исходить их парадоксальных ситуаций, в силах учиты­вать динамическое своеобразие локальных и хронологических тенденций, в состоянии тонко и нестандартно проникать в глубь явлений. «Исключи­тельная эмпирия, — замечает Ф. Энгельс, — позволяющая себе мышление в лучшем случае разве лишь в форме математических вычислений, во­ображает, будто она оперирует только бесспорными фактами. В действи­тельности же она оперирует преимущественно традиционными представле­ниями, по большей части устаревшими продуктами мышления своих пред­шественников, такими, например, как положительное и отрицательное электричество, электрическая разъединительная сила, контактная теория. Последние служат ей основой для бесконечных математических выкла­док, в которых из-за строгости математических формул легко забывается гипотетическая природа предпосылок» ²⁴.

Признавая динамичность, многогранность и внутреннюю противоречи­вость явлений, в том числе и явлений археологической действительности, мы тем самым должны признать, что отражающие их научные понятия тоже динамичны, многогранны и внутренне противоречивы. Вне диалекти­ческого подхода, абсолютизируя строго определенное содержание и объем понятий, мы исходим из невозможности развития теоретического знания, потому что развитие теоретического знания — это развитие понятий и переход от одних понятий к другим. Такое развитие и такие переходы невозможны при строгой однозначности формы и содержания понятий. Известно, например, что в понятии этнос в процессе его развития вы-

делились две разные стороны — этнос как социальная категория и этнос как популяция. Первой из них сейчас занимаются преимущественно археологи, историки и этнографы, второй — главным образом антропо­логи, отчасти также биологи, экологи и др. Названные стороны могут рассматриваться, таким образом, как два разных содержания единого понятия этнос, и если мы попробуем исключить одно из них, этнос в его современном понимании и само научное понятие этнос перестанут существовать. Обо­гащение научного понятия новым содержанием — непременное условие развития не только научного понятия, но и научной теории (в данном слу­чае теории этноса), а также развития научного знания в целом.

Односторонний подход к этносу как научному понятию особенно часто проявляется при попытках социальной и этнической атрибуции археоло­гической культуры. Стала традиционной схема, по которой археологиче­ская культура совмещается с группой родственных по происхождению племен, т. е. с этносом, который, в свою очередь, определяется как социаль­ный организм. Нам представляется, что эта схема характеризует идеаль­ный случай совмещения. Конечно, такая схема нужна, но нужна, на наш взгляд, лишь в той мере, в какой, например, географам-ландшафтоведам необходима схема «идеального континента». В действительности такие эта­лонные схемы не могут отражать многообразие и сложность реальной кар­тины, что обязательно следует оговаривать в наших археолого-этногра-фических исследованиях. По мнению ряда ученых, не все сибирские этносы знали племенную организацию (коряки, чукчи, ительмены ²⁵). У других си­бирских народностей, например! у эвенков, северных селькупов, направ­ление брачных связей легко менялось, выходя в ряде случаев далеко за пределы этнических границ. В ряде случаев дуально-фратриальное деле­ние выступало показателем не племени, а этноса в целом. У обских угров единая дуально-фратриальная организация связывала не племя и даже не этнос, а этнолингвистическую общность, в которую входили две народ­ности — ханты и манси, с несколькими языковыми диалектами у каждой. Даже те социальные подразделения, которые сибирские этнографы склонны называть племенем, не всегда строго отождествимы с конкретным этносом или этнографической группой. Судя по сибирским археологиче­ским и этнографическим материалам, одним из вариантов сложения «пле­мени» был следующий: в чужеродную среду внедрялась группа мигран­тов — как правило, род или группа родственных родов (потому что пересе­лялись обычно экзогамные коллективы). Эта пришлая группа должна была вступать, нередко после длительной и кровопролитной войны, в брач­ные связи с этнически чуждыми аборигенами (во избежание нарушения экзогамных норм), т. е. вынуждала местное население к взаимодействию на фратриальном уровне. При социальной оценке эти две традиционно бра-чащиеся половины выступают вроде бы как единый социальный организм, а в этническом отношении они осознают себя как два разных народа и во всех других сферах противопоставляют себя друг другу, причем это проти­вопоставление и даже противоборство тоже закрепляется традицией и мо­жет длиться сотни лет. Таким образом, проблема соотношения культуры, этноса и племени (группы родственных племен) чрезвычайно сложна и не может быт вмещена в однозначные рамки, так как любая строгая схема неизбежно ограничила бы наши исследовательские возможности.

статичная установка, поданная на уровне формулы, а построение, преду­сматривающее достаточный простор для своего дальнейшего развития; что исследователь не тот, кто знает все существующие схемы и умеет под­гонять под них материал, а тот, кто способен выходить за рамки традици­онных точек зрения, преодолевать давление существующих схей и формул, разумно сомневаться в аксиомах и устоявшихся взглядах.

Многие археологи до сих пор продолжают считать, что археологический материал является не только основным, но по существу единственным ис­точником познания далекого прошлого, и поэтому практически не исполь­зуют в своих исторических исследованиях тех многогранных возможно­стей проникновения в археологический материал, которые могут дать нам экология, палеогеография, этнография и другие науки. Сейчас среди уче­ных, особенно философов и специалистов по общей экологии, все чаще под­нимается вопрос об «экологизации» науки ^2б. И. П. Герасимов высказал мысль, что экологию следует понимать не столько как особую науку, сколько как «специфический общенаучный подход к изучению различных объектов природы и общества, наряду, скажем, с системным и кибер­нетическим подходами»²⁷. Такой подход особенно оправдан приме­нительно к древней истории и прежде всего к истории первобытного об­щества. К. Маркс и Ф. Энгельс считали, что нельзя дойти «хотя бы только до начала познания исторической действительности, исключив из истори­ческого движения теоретическое и практическое отношение человека к природе. . .» ²⁸.

В настоящей работе предпринята попытка показать возможности эко­логического подхода в понимании явлений и процессов истории первобыт­ного общества — в первую очередь применительно к Западной Сибири. Однако было бы неправильно думать, что в методологии археологической (как и любой другой) науки можно вычленить «чистый» экологический под­ход. В археологии экологический аспект исследования так тесно и орга­нично переплетен с палеогеографическим, палеоэтнографическим, социо­логическим и другими, что в каждом отдельном случае бывает трудно огра­ничить его определенными рамками.

Процесс исторического осмысления археологического материала про­ходит, как правило, несколько этапов. Раскопав, например, древнее по­селение, мы пытаемся реконструировать хозяйство его обитателей. Это делается главным образом палеоботаническими и остеологическими мето­дами. Одновременно мы стремимся реконструировать древнюю геогра­фическую среду, применяя при этом весь доступный набор палеогеогра-фических методов. Затем мы обращаемся к литературе по проблемам взаимосвязи природы и общества — с тем, чтобы уловить закономерности экономической и социальной адаптации конкретного первобытного коллек­тива к данной природной среде. Здесь экологический аспект выступает, пожалуй, наиболее выраженно. Затем мы идем в этнографию, где пытаемся найти подходящий аналог этому отчасти уже реконструированному нами обществу, чтобы окончательно все домыслить, уточнить и понять. И лишь затем мы рискуем обнародовать свою реконструкцию на уровне концепции. На всех этапах этого исследования используется в той или иной мере эко-

логический подход; поэтому весь изложенный комплекс методов мы вправе оценивать в русле экологического подхода.

Сейчас в археологии все явственнее обозначается разрыв между быстрыми темпами накопления археологического материала и крайне медленными темпами его исторического осмысления. Примечательно, что все лучшие обобщающие работы по древней истории Сибири написаны в конце 1940-х—середине 1950-х годов, т. е. задолго до нынешнего так называемого «информационного взрыва» в археологии. Я имею в виду прежде всего такие фундаментальные труды, как «Древняя история Южной Сибири» С. В. Киселева (1949) и «Неолит и бронзовый век Прибайкалья» А. П. Окладникова (1950, 1955). До сих пор никто из сибирских археологов по глубине историзма не только не превзошел их, но, пожалуй, и не сравнялся с ними, несмотря на то что источниковедческая база увеличилась сейчас в десятки, если не в сотни раз. Совершенно очевидно, что традиционные археологические методы сами по себе, без их дальнейшей разработки и без внедрения в них новых подходов, уже не в состоянии обеспечить достижение новых уровней историзма, нового уровня теоретических обобщений.

В свете сложившейся диспропорции между источниковедческим и историческим уровнями археологического исследования внедрение экологического подхода в археологию особенно актуально. Можно без преувеличения сказать, что вне «экологизации» археологической науки нельзя плодотворно разрабатывать такие важные проблемы древней истории Сибири, как факторы изменения форм экономики (в частности, предпосылки становления производящего хозяйства), причины расцветов и упадков древних культур, условия неравномерности исторического развития населения разных географических районов, региональные особенности материальной и духовной культуры первобытных обществ, причины, содержание и социальные последствия древних миграций и т. д.

¹ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 21, с. 30. Мысль о все усложняющейся зависимости человека от природы высказывалась К. Марксом и Ф. Энгельсом в ряде других работ, например:.Соч., т. 20, с. 496; т. 23, с. 521—522, 552 и др.

² Анисимов А. Ф., 1966, с. 30.

³ Герасимов И. П., 1977, с. 15.

⁴ Камшилов М. М., 1969, с. 32.

⁵ Анисимов А. Ф., 1959, с. 33.

⁶ Вдовин И. С., 1971, с. 295.

⁷ Цинциус В. И., 1971, с. 173—174.

⁸ Смирнов И. Н., 1890, с. 221.

⁹ Швецов С., 1899, с. 12. ^[0 Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 495— 496.

¹¹ Там же, т. 46, ч. I, с. 463.

¹² Там же, с. 481.

¹³ Пуляркин В. А., 1968, с. 77.

¹⁴ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 3, с. 16.

¹⁵ Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произве­дений. М., 1956, с. 565.

¹⁶ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 49'

¹⁷ Там же.

¹⁸ Камшилов М. М., 1978; Котляков В. М

1980. с. 6.

¹⁹ Камшилов М. М., 1978, с. 288.

²⁰ Печальнее всего, что разрушение памя-ника фактически ничего не прибавил к нашим прежним знаниям о сибирско походе Ермака.

²¹ Чернецов В. Н., 1953а, б; Мошинская В. И., 1957; Косарев М. Ф., 1974

1981.

²² Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 46, ч. с. 42.

²³ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 20, с. 2

²⁴ Там же, с. 455—456.

²⁵ Долгих Б. О., 1967, с. 3.

²⁶ См. например: Кантор К. М., 197' Герасимов И. П., 1978.

²⁷ Герасимов И. П., 1978, с. 67.

²⁸ Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 2, с. 166