Индивидуальные различия восприятия художественного текста

Воспринимая произведение, читатель «впитывает» и его художественную форму, и развернутость художе­ственных образов, и многое другое, что в совокупности составляет художественный текст. Вместе с тем вос­приятие и понимание текста органически сочетаются с его семантической компрессией и выделением смыс­ловых опорных пунктов. При этом, поскольку выделяе­мые смысловые «вехи» художественного текста явля­ются коннотативно отмеченными, они получают опре­деленную оценку со стороны читателя. Даже если та­кая оценка и не осознается читателем, процесс чтения художественного текста все равно представляет собой процесс пересечения смысловых полей (в том числе и эмотивных) текста и смысловых полей (прежде всего эмоциональных) читателя. Разведение эмотивных струк­тур (текста) и эмоциональных структур (личности) пред­лагает Ю.А. Сорокин.

Проблема субъективности восприятия знакового продукта была поставлена крупным философом и куль­турологом В. Гумбольдтом, особое внимание уделяв­шим процессу понимания речи. Общеизвестно поло­жение Гумбольдта о том, что говорящий и слушающий воспринимают один и тот же предмет с разных сторон и вкладывают различное, индивидуальное содержание в одно и то же слово. «Никто не принимает слов совер­шенно в одном и том же смысле, — писал он. — <...> Поэтому взаимное разумение между разговаривающи­ми в то же время есть недоразумение, и согласие в мыслях и чувствах в то же время, и разногласие» (Гум­больдт, 1859, с. 62).

Об этом же пишут и многие современные исследо­ватели (Ингарден, 1962; Лотман, 1972). Понимание и осо­бенно интерпретации смысла художественного текста зависят от ряда внутренних, субъективных факторов.

Крайним случаем выражения субъективизма в ин­терпретации процесса восприятия является такое ут­верждение: «Смыслы, которые индивид приписывает

Белянин В. Психологическое литературоведение

объектам понимания, он черпает из своего внутренне­го мира — мира индивидуального сознания, образую­щего основу понимания» (Никифоров, 1982, с. 51). Более взвешенным нам представляется другой подход: «Смысл любого рассказа (повести, романа) заключает­ся не в предметном содержании, его фабуле, а в отно­шении читателя к прочитанному. Отношение проявля­ется в интерпретации, выводах, предположениях, отве­тах на вопросы и т.д.» (Знаков, 2002, с. 39).

Многие исследователи полагают, что при обраще­нии к художественной литературе читатель выступает не только как носитель знания, но и как личность со своей структурой ценностей и динамических смысло­вых систем (Бореев, 1985; Войну, 1997; Каракозов, 1998; Леонтьев ДА., 1991; Нишанов, 1985, и мн. др.).

Есть много свидетельств тому, что писатели, оце­нивая произведения коллег по цеху, выносили иногда прямо противоположные суждения. Так, Гете высоко ценил творчество Шекспира, а Л.Н. Толстой не жало­вал великого английского драматурга. Таких фактов очень много, но они не систематизированы и не ис­следованы, хотя такая работа могла бы многое дать психологии искусства.

Субъективность читательского восприятия может быть доказана и проиллюстрирована множеством при­меров. Рассмотрим наиболее типичные оценки «тем­ных» текстов И.А. Крылова. В его баснях присутствует семантический компонент 'злость' и противопостав­ление «знающего» и «делающего», которым описыва­ется большинство объектов материального и социаль­ного мира, что характерно именно для «темных» тек­стов. Эта доминанта определяет всю систему образных средств, используемых в его текстах.

В качестве одного из проявлений обыденного от­ношения к «темному» художественному тексту приве­дем пример из периодической печати:

Мой пятилетний сын преподнес мне урок нового, то есть нормального человеческого мышления. Когда мы с ним прочитали басню «Стрекоза и Муравей», он не при-

Глава 3. Индивидуально-психологические особенности... 233

нял ее мораль, объяснив, что Муравей — плохой: Стре­козу надо впустить в дом, иначе она на улице умрет от холода.

Характерно, что этот факт отношения к басне как к реальному жизненному событию учитывается и в на­учном анализе. Так, Л.С. Выготский приводит слова В. Водовозова о том, что в басне «Стрекоза и Муравей» мораль муравья «казалась детям очень черствой и не­привлекательной <...> и все их сочувствие на стороне стрекозы, которая хоть лето, но прожила грациозно и весело, а не муравья, который казался детям отталкива­ющим и непривлекательным» (Выготский, 1987, с. 108).

Интересен в рассматриваемом нами плане пример, который приводит Л.С. Выготский о поэте Измайлове, заканчивающем басню с таким же названием «Стреко­за и Муравей» несколько иначе: