ЗАМЕСТИТЕЛИ МЕСТОБЛЮСТИТЕЛЯ НА СТРАЖЕ КАНОНИЧЕСКОГО ПРЕЕМСТВА ПЕРВОСВЯТИТЕЛЬСКОЙ ВЛАСТИ 3 часть

Таким образом, в проекте предполагалось за лучшее исключить зарубежное духовенство из состава клира, подведомственного Московской Патриархии, для того чтобы она была свободна от ответственности перед советской властью за враждебные выступления против Советского Союза, какие позволяют себе заграничные духовные лица.

Проект «Обращения» вызвал широкое одобрение в церковной среде, но не в тех органах, куда он был представлен. Там его признали совершенно неудовлетворительным, и ходатайство Заместителя Патриаршего Местоблюстителя о легализации было отклонено.

10 сентября в ответ на Послание Синода Русской Православной Церкви Заграницей митрополит Сергий обращается к архиереям-беженцам с доверительным письмом, не предназначенным для печати. Касаясь в этом письме вопроса о разногласиях между зарубежными иерархами, владыка Сергий пишет:

«Не знаю, из кого состоит ваш Синод и какие его полномочия, не знаю и предмета разногласия между Синодом и митрополитом Евлогием. Ясно, что судьею между вами я быть не могу. Желаю всех вас обнять и лично с вами побеседовать. Господь да поможет вам нести крест изгнания и сохранит от всяких бед... Ваше письмо дает мне повод поставить общий вопрос: может ли вообще Московская Патриархия быть руководительницей церковной жизни православных эмигрантов, когда между ними фактически нет сношений».

На этот вопрос митрополит Сергий дает отрицательный ответ, и пишет далее: «Польза самого церковного дела требует», чтобы иерархи-беженцы «общим согласием создали для себя центральный орган церковного управления, достаточно авторитетный, чтобы разрешать все недоразумения и разногласия, и имеющий силу пресекать всякое непослушание, не прибегая к поддержке Патриархии... Если такого органа, общепризнанного всею эмиграцией, создать, по-видимому, нельзя, то уж лучше покориться воле Божией, признать, что отдельного существования эмигрантская Церковь устроить себе не может, и потому всем вам пришло время встать на почву канонов и подчиниться (допустим, временно) местной православной власти, например в Сербии — Сербскому Патриарху, и работать на пользу той части Православной Церкви, которая вас приютила. В неправославных странах можно организовать самостоятельные общины или церкви, членами которых могут быть и нерусские. Такое отдельное существование скорее предохранит от взаимных недоразумений и распрей, чем старание всех удержать и подчинить искусственно созданному центру. Такая постановка дела, по-видимому, более соответствует теперешнему положению и нашей здешней Церкви».

После убийства священномученика Вениамина Петроградская кафедра вдовствовала уже более четырех лет. Те архипастыри, которым предлагалось занять этот некогда столичный престол, отказывались стать преемниками священномученика, и епархия управлялась викарными архиереями. Наконец, в августе 1926 года митрополит Сергий по просьбе православных питерцев назначил на эту кафедру архиепископа Ростовского Иосифа (Петровых) с возведением его в сан митрополита.

29 августа митрополит Иосиф прибыл в Ленинград. Тут он столкнулся сразу с некоторыми неприятностями. В покои к нему пришли верующие питерцы, которые хотели бы видеть митрополитом епископа Алексия (Симанского), и они просили владыку Иосифа либо отказаться от назначения, либо сделать своим ближайшим помощником по управлению епархией епископа Алексия. Но митрополит отверг эти ходатайства. В своем кафедральном городе митрополит Иосиф пробыл всего два дня и отслужил лишь Всенощную и Литургию в Троицком соборе Александро-Невской Лавры. Первая за многие годы служба правящего архипастыря привлекла в собор несметное множество богомольцев Люди молились со слезами радости на глазах. Но на другой день, 31 августа, владыка выехал в Ростов для окончательного улаживания дел, связанных с переездом. Однако вернуться в свою епархию ему уже не пришлось, въезд в Ленинград митрополиту Иосифу был запрещен. Управлять своей паствой он мог теперь лишь из Ростова Великого, через викариев. Так ленинградская паства снова лишилась возможности видеть в стенах своего города правящего архиерея. Но тогда это было участью почти всех российских епархии.

Как и в прежние годы, несмотря на исключительно трудные условия церковной жизни, в 1926 году совершено было несравненно больше архиерейских хиротоний, чем совершалось за год в предреволюционную пору. Сонм архипастырей пополнился 21 епископом. Среди новохиротонисанных владык были Аркадий (Остальский), Синезий (Зарубин), Макарий (Звездов), Евгений (Кобранов). Нужда в новых архиерейских хиротониях, как и прежде, вызывалась непрекращавшимися гонениями на Православную Церковь, арестами и ссылками архипастырей.

В июне 1926 года Предстоятель Русской Церкви митрополит Петр был тайно увезен из Москвы в Суздаль, где его поместили в одиночную камеру тюрьмы, которую оборудовали в Спасо-Евфимиевом монастыре.

В том же году в тюрьме от голода и тифа скончался архиепископ Екатеринославский Агапит (Вишневский). Незадолго до смерти тюремщики, глумясь над узником, предложили ему подписать отречение от Бога, за что обещали мирские почести, в противном же случае грозили сгноить в тюрьме. На это владыка ответил: «Если скажете, что отрубите одну руку за другой, то и тогда я не подпишу отречения».

15 ноября 1926 года в Воронеже был арестован архиепископ Петр (Зверев), назначенный в конце 1925 года временно управляющим Московской епархией и переведенный потом в Воронеж, где он служил и прежде и где его любил православный народ, особенно простые рабочие люди. Служил он всегда строго по Уставу. Каноны и кафизмы за его богослужением читались без пропусков, но народ не уходил из храма до конца службы. Владыка не любил партесного пения. В церквах, где он служил, пели все молящиеся, часто сам святитель запевал. После службы богомольцы с пением тропарей подходили под святительское благословение. Во время его служения в Воронеже происходило массовое возвращение из обновленческого раскола в Патриаршую Церковь. Бывшие обновленцы из числа священнослужителей всенародно приносили архипастырю покаяние. Церкви, в которых прежде служили раскольники, заново освящались. Закоренелые обновленцы возненавидели архиепископа Петра. Его служение в Воронеже они наименовали «Петрозвериадой». После смерти обновленческого Воронежского лжеархиерея Тихона владыка Петр объявил с амвона, что церковной молитвы об умершем не будет, но каждый может келейно молиться о нем.

Святителя часто вызывали на допросы в ГПУ. Когда он входил к следователю, то, прежде чем заговорить, осенял себя крестным знамением. И всюду его сопровождали группы верующих рабочих, знавших, в какой опасности находится владыка. Когда весть об аресте святителя Петра облетела город, многие люди пришли к зданию ГПУ, чтобы вызволить его, но помочь ему выйти на свободу они оказались не в силах. Архиепископа Петра обвинили в контрреволюционной агитации, в подстрекательстве рабочих и организации их выступлений против советской власти. И он получил большой по тем временам срок — 10 лет лишения свободы. Местом его мучений и его исповедничества стали, как и для многих русских архиереев, Соловецкие острова.

В 1926 году были арестованы архиепископ Корнилий (Соболев), епископы Алексий (Палицын), Григорий (Козлов), Димитрий (Поспелов), Иоасаф (Жевахов), Иона (Лазарев), Николай (Никольский), Онуфрий (Гагалюк), Серафим (Звез-динский), Афанасий (Сахаров).

В далекой якутской ссылке в ту пору томились схваченные вместе с митрополитом Петром архиепископ Иркутский Гурий (Степанов) и видный церковный деятель А. Д. Самарин. Когда их гнали этапом через Иркутск, владыка Гурий впервые оказался в своем епархиальном городе. Во всех иркутских церквах в его честь зазвонили колокола. Из Якутска Самарин писал письма родным, и эти письма свидетельствуют о том, что никакие тяготы и лишения не могут духовно унизить христианина, преданного Господу и вверившего себя Его благой воле и милосердной помощи; они свидетельствуют о том, что настоящему христианину, говоря словами священномученика Вениамина, «со Христом всегда и везде хорошо».

11 сентября 1926 года А. Д. Самарин писал: «По этим слухам, будто бы вышлют владыку, а меня оставят, я лично совершенно не боюсь дальнейшей отправки: вижу, что Господь не оставляет нас Своей милостью всюду; всюду посылает нам добрых людей в помощь, так что в Вилюйске я не пропаду... Но скорблю очень, что будем мы оба разлучены, я лишусь не только ценного спутника, но и ценного в нравственном отношении соузника, а что еще важнее, лишусь ежедневной совместной молитвы и богослужения домашнего... Ждут сюда нового викарного епископа... и настоящий здешний архиерей был в Соловках... опять выслан в Тобольскую губернию... Владыка Гурий служил 26 попросту, а сегодня, с разрешения ГПУ, данного ему и общине, служил всенощную, и завтра будет служить обедню».

В сентябре того же, 1926 года А. Д. Самарин писал: «Обедня была очень торжественной, первое архиерейское служение владыки Гурия, да и здесь уже более пяти лет не было архиерея, народу было много, особенно якутов, они очень религиозны и преданны Церкви и с уважением относятся к духовенству. Здесь есть чтимая икона Корсунской Божией Матери... Знаешь ли ты, что при приеме во внутреннюю тюрьму у меня отобрали все: и крест, и иконку деревянную преподобного Серафима (теперь это все при мне), а чехольчик на икону, который ты сшила мне, с вышитым на нем крестиком, оставили, и я все время пользовался им, как дорогой мне... святыней».

Православное духовенство томилось в тюрьмах и ссылках в Сибири и на Севере, в Туркестане и на Дальнем Востоке. Местом своеобразной ссылки были даже столичные центры, вроде Москвы или Харькова, откуда часто архиереев не выпускали в свои епархии. Но главным узилищем для архипастырей и пастырей оставался тогда Соловецкий концлагерь особого назначения, некогда чтимая всенародно святая обитель преподобных Савватия, Зосимы, Германа и Святителя Филиппа.

Одних только архиереев в этом лагере к 1926 году собралось уже 24. Старшим соловецкие архиереи признавали архиепископа Евгения (Зернова). Это был глубокий богослов и человек, отличавшийся большой житейской мудростью, опытностью, всегда ровный, спокойный, невозмутимый в общении с собратьями, с духовенством, с простыми верующими мирянами из числа узников, с уголовниками и даже с надзирателями, исполненный христианской любви. Замечания он делал только наедине. И был он большой постник и аскет: даже в голодном лагере в принятии пищи не отступал от Устава, всю жизнь носил на себе грубое холщовое одеяние, несмотря на слабое сложение и болезненность.

Велика была любовь к нему узников лагеря и оставшихся на острове вольных соловецких монахов, ставших рыбаками. Велик был для них его духовный авторитет. Однажды один из монахов-рыбаков заболел. Начальство лагеря предложило ему выехать на материк, но он знал, что там он никому не нужен. За советом болящий инок обратился к святителю Евгению, и владыка сказал ему, что лучше было бы умереть в монастыре, как это и велит его иноческий обет. Монах ответил на это: «Благословите, владыко, и помолитесь обо мне». — «Бог тебя благословит!» Через несколько дней инок преставился, ради святого послушания и по молитвам владыки.

От вновь прибывавших в Соловецкий лагерь узников доходили вести о церковной жизни на воле, церковных нестроениях и бедах. И вот 7 июня 1926 года на тайное совещание, посвященное положению Церкви, в продуктовый склад, которым заведовал игумен из Казани Питирим (Крылов), впоследствии архипастырь, собралось 17 заключенных архиереев и еще несколько лиц духовного звания.

Доклад на совещании сделал профессор Московской духовной академии Иван Васильевич Попов. В обсуждении доклада особенно живое участие принял архиепископ Иларион (Троицкий). В результате совещания появилась знаменитая «Памятная записка соловецких епископов», обращенная к Правительству СССР. Этим документом Русская Церковь устами избранных своих святителей и исповедников выразила свой взгляд на крайне трудную и болезненную тему взаимоотношений Православной Церкви и Советского государства, выразила с предельной ясностью и продуманностью, с совершенным бесстрашием, мужеством, честью, но без раздражения и гнева, смиренно и кротко.

Этот документ настолько важен, что стоит его привести полностью: «Несмотря на основной закон Советской Конституции, обеспечивающий верующим полную свободу совести, религиозных объединений и проповеди, Православная Российская Церковь до сих пор испытывает весьма существенные стеснения в своей деятельности и религиозной жизни Она не получает разрешения открыть правильно действующие органы центрального и епархиального управления, не может перенести свою деятельность в ее исторический центр, Москву, ее епископы или вовсе не допускаются в свои епархии, или, допущенные туда, бывают вынуждены отказываться от исполнения самых существенных обязанностей своего служения — проповеди в церкви, посещения общин, признающих их духовный авторитет, иногда даже посвящения Местоблюститель Патриаршего Престола и около половины православных епископов томятся в тюрьмах, в ссылке или на принудительных работах Не отрицая действительности фактов, правительственные органы объясняют их политическими причинами, обвиняя православный епископат и клир в контрреволюционной деятельности и тайных замыслах, направленных к свержению советской власти и восстановлению старого порядка Уже много раз Православная Церковь, сначала в лице покойного Патриарха Тихона, а потом в лице его заместителей пыталась в официальных обращениях к Правительству рассеять окутывавшую ее атмосферу недоверия

Их безуспешность и искреннее желание положить конец прискорбным недоразумениям между Церковью и советской властью, тяжелым для Церкви и напрасно осложняющим для государства выполнение его задач, побуждает руководящий орган Православной Церкви еще раз с совершенной справедливостью изложить перед Правительством принципы, определяющие ее отношение к государству

Подписавшие настоящее заявление отдают себе полный отчет в том, насколько затруднительно установление взаимных благожелательных отношений между Церковью и государством в условиях текущей действительности и не считают возможным об этом молчать Было бы неправдой, не отвечающей достоинству Церкви, и притом бесцельной и ни для кого не убедительной, если бы они стали утверждать, что между Православной Церковью и государственной властью Советских республик нет никаких расхождений Но это расхождение состоит не в том, в чем желает его видеть политическая подозрительность, в чем его указывает клевета врагов Церкви Церковь не касается перераспределения богатств или их обобществления, так как всегда признавала это правом государства, за действия которого не ответственна Церковь не касается политической организации власти, ибо лояльна в отношении правительств всех стран, в границах которых имеет своих членов Она уживается со всеми формами государственного устройства, от восточной деспотии старой Турции до республики Северо-Американских Штатов Это расхождение лежит в непримиримости религиозного учения Церкви с материализмом, официальной философией коммунистической партии и руководимого ею правительства Советских республик

Церковь признает бытие духовного начала, коммунизм его отрицает Церковь верит в Живого Бога, Творца мира, Руководителя его жизни и судеб, коммунизм не допускает Его существования, признает самопроизвольность бытия мира и отсутствие разумных конечных причин в его истории Церковь полагает цель человеческой жизни в Небесном призвании духа и не перестает напоминать верующим об их Небесном Отечестве, хотя бы жила в условиях наивысшего развития материальной культуры и всеобщего благосостояния, коммунизм не желает знать для человека никаких других целей, кроме земного благоденствия. С высот философского миросозерцания идеологическое расхождение между Церковью и государством нисходит в область непосредственного практического значения, в сферу нравственности, справедливости и права, коммунизм считает их условным результатом классовой борьбы и оценивает явления нравственного порядка исключительно с точки зрения целесообразности. Церковь проповедует любовь и милосердие, коммунизм — товарищество и беспощадность борьбы. Церковь внушает верующим возвышающее человека смирение, коммунизм унижает его гордостью. Церковь охраняет плотскую чистоту и святость плодоношения, коммунизм не видит в брачных отношениях ничего, кроме удовлетворения инстинктов. Церковь видит в религии животворящую силу, не только обеспечивающую человеку постижение его вечного предназначения, но и служащую источником всего великого в человеческом творчестве, основу земного благополучия, счастья и здоровья народов. Коммунизм смотрит на религию, как на опиум, опьяняющий народы и расслабляющий их энергию, как на источник их бедствий и нищеты. Церковь хочет процветания религии, коммунизм — ее уничтожения. При таком глубоком расхождении в самых основах миросозерцания между Церковью и государством не может быть никакого внутреннего сближения и примирения, как невозможно примирение между утверждением и отрицанием, между «да» и «нет», потому что душою Церкви, условием ее бытия и смыслом ее существования является то самое, что категорически отрицает коммунизм.

Никакими компромиссами и уступками, никакими частичными изменениями в своем вероучении или перетолкованиями его в духе коммунизма Церковь не могла бы достигнуть такого сближения. Жалкие попытки в этом роде были сделаны обновленцами; одни из них ставили своей задачей внедрить в сознание верующих мысль, будто христианство по существу своему не отличается от коммунизма, и что коммунистическое государство стремится к достижению тех же целей, что и Евангелие, но свойственным ему способом, то есть не силой религиозных убеждений, а путем принуждения. Другие рекомендовали пересмотреть христианскую догматику в том смысле, чтобы ее учение об отношении Бога к миру не напоминало отношение монарха к подданным и более соответствовало республиканским понятиям. Третьи требовали исключения из календаря святых «буржуазного происхождения» и лишения их церковного почитания. Эти опыты, явно неискренние, вызывали глубокое негодование людей верующих.

Православная Церковь никогда не станет на этот недостойный путь и никогда не откажется ни в целом, ни в частях от своего, овеянного святыней прошлых веков вероучения в угоду одному из вечно сменяющихся общественных настроений. При таком непримиримом идеологическом расхождении между Церковью и государством, неизбежно отражающемся на жизнедеятельности этих организаций, столкновение их в работе дня может быть предотвращено только последовательно проведенным законом об отделении Церкви от государства, согласно которому ни Церковь не должна мешать гражданскому правительству в успехах материального благополучия народа, ни государство стеснять Церковь в ее религиозно-нравственной деятельности.

Такой закон, изданный в числе первых революционным правительством, вошел в состав Конституции СССР, и мог бы при изменившейся политической системе до известной степени удовлетворить обе стороны. Церковь не имеет религиозных оснований не принять его. Господь Иисус Христос заповедал предоставлять «кесарево», т. е. заботу о материальном благополучии народа, кесарю, т. е. государственной власти, и не оставил нам, Своим последователям, завета влиять на изменение государственных форм или руководить их деятельностью Согласно этому вероучению и традициям, Православная Церковь всегда сторонилась политики и оставалась послушной государству во всем, что не касалось веры. Оттого, внутренне чуждая правительству в Древне-Римской Империи или в недавней Турции, она могла оставаться и действительно оставалась лояльной в гражданском отношении. Но и современное государство со своей стороны не может требовать от нее ничего большего. В противоположность старым политическим теориям, считавшим необходимым для внутреннего скрепления политических объединений религиозное единодушие граждан, оно не признает последнего важным в этом отношении и решительно заявляет, что не нуждается в содействии Церкви в достижении им поставленных задач и предоставляет гражданам полную религиозную свободу.

При создавшемся положении Церковь желала бы только полного и последовательного проведения в жизнь закона об отделении Церкви от государства. К сожалению, действительность далеко не отвечает этому желанию. Правительство как в своем законодательстве, так и в порядке управления не остается нейтральным по отношению к вере и неверию, но совершенно определенно становится на сторону атеизма, употребляет все средства государственного воздействия к его насаждению, развитию и распространению, в противовес всем религиям. Церковь, на которую ее вероучением возлагается религиозный долг проповеди Евангелия всем, в том числе и детям верующих, лишена по закону права выполнить этот долг не достигшим 18-летнего возраста, между тем в школах и организациях молодежи детям с самого раннего возраста и подросткам усиленно внушаются принципы атеизма со всеми логическими выводами из них. Основной закон дает гражданам право веровать во что угодно, но он сталкивается с законом, лишающим религиозное общество права юридического лица и связанного с ним права обладания какой бы то ни было собственностью, даже предметами, не представляющими никакой материальной ценности, но дорогими и ценными, священными для верующих исключительно по своей религиозной значимости. В целях пропаганды противорелигиозной по силе этого закона у Церкви отобраны и помещены в музей почитаемые ею останки святых.

В порядке управления правительство принимает все меры к подавлению религии, оно пользуется всеми поводами к закрытию церквей и обращению их в места публичных зрелищ и упразднению монастырей, несмотря на введение в них трудового начала, подвергает служителей Церкви всевозможным стеснениям в житейском быту, не допускает лиц верующих к преподаванию в школах, запрещает выдачу из общественных библиотек книг религиозного содержания и даже только идеалистического направления, и устами самых крупных государственных деятелей неоднократно заявляло, что та ограниченная свобода, которой Церковь еще пользуется, есть временная мера и уступка вековым религиозным навыкам народа

Из всех религий, испытывающих на себе всю тяжесть перечисленных стеснений, в наиболее стесненном положении находится Православная Церковь, к которой принадлежит огромное большинство русского населения, составляющего подавляющее большинство и в государстве. Ее положение отягчается еще тем обстоятельством, что отколовшаяся от нее часть духовенства, образовавшая из себя обновленческую схизму, стала как бы государственной Церковью, которой советская власть, вопреки ею же изданным законам, оказывает покровительство в ущерб Церкви Православной. В официальном акте правительство заявило, что единственно законным представителем Православной Церкви в пределах СССР оно признает обновленческий синод. Обновленческий раскол имеет действующие беспрепятственно органы высшего и епархиального управления, его епископы допускаются в епархии, им разрешается посещение общин, в их распоряжение почти повсеместно переданы отобранные у православных соборные храмы, обыкновенно вследствие этого пустующие. Обновленческое духовенство в известной степени пользуется даже материальной поддержкой правительства. Так, например, его делегаты получили бесплатные билеты по железной дороге для проезда в Москву на их так называемый, «священный собор» 1923 года и бесплатное помещение в Москве в 3-м доме Московского совета. Большая часть православных епископов и священнослужителей, находящихся в тюрьме или в ссылке, подверглись этой участи за их успешную борьбу с обновленческим расколом, которая по закону составляет их бесспорное право в порядке управления, но рассматривается в качестве противодействия видам правительства.

Православная Церковь не может по примеру обновленцев засвидетельствовать, что религия в пределах СССР не подвергается никаким стеснениям и что нет другой страны, в которой она пользовалась бы полной свободой. Она не скажет вслух всего мира этой позорной лжи, которая может быть внушена только или лицемерием, или сервилизмом, или полным равнодушием к судьбам религии, заслуживающим безграничного осуждения в ее служителях. Напротив, со всей справедливостью она должна заявить, что не может признать справедливыми и приветствовать ни законов, ограничивающих ее в исполнении своих религиозных обязанностей, ни административных мероприятий, во много раз увеличивающих стесняющую тяжесть этих законов, ни покровительства, оказываемого в ущерб ей обновленческому расколу. Свое собственное отношение к государственной власти Церковь основывает на полном и последовательном проведении в жизнь принципа раздельности Церкви и государства. Она не стремится к ниспровержению существующего порядка и не принимает участия в деяниях, направленных к этой цели, она никогда не призывает к оружию и политической борьбе, она повинуется всем законам и распоряжениям гражданского характера, но она желает сохранить в полной мере свою духовную свободу и независимость, предоставленные ей Конституцией, и не может стать слугой государства. Лояльности Православной Церкви Советское государство не верит. Оно обвиняет ее в деятельности, направленной к свержению нового порядка и восстановлению старого. Мы считаем необходимым заверить правительство, что эти обвинения не соответствуют действительности. В прошлом, правда, имели место политические выступления Патриарха, дававшие повод к этим обвинениям, но все изданные Патриархом акты подобного рода направлялись не против власти в собственном смысле. Они относятся к тому времени, когда революция проявляла себя исключительно со стороны разрушительной, когда все общественные силы находились в состоянии борьбы, когда власти, в смысле организованного правительства, обладающего необходимыми орудиями управления, не существовало. В то время слагающиеся органы центрального управления не могли сдерживать злоупотребления анархии ни в столице, ни на местах. Всюду действовали группы подозрительных лиц, выдававших себя за агентов правительства, а в действительности оказавшихся самозванцами с преступным прошлым и еще более преступным настоящим. Они и избивали епископов и священнослужителей, ни в чем не повинных, врывались в дома и больницы, убивали там людей, расхищали там имущество, грабили храмы и затем бесследно рассеивались. Было бы странным, если бы при таком напряжении политических и своекорыстных страстей, при таком озлоблении одних против других, среди этой всеобщей борьбы одна Церковь оставалась равнодушной зрительницей происходящих нестроений.

Проникнутая своими государственными и национальными традициями, унаследованными ею от своего векового прошлого, Церковь в эту критическую минуту народной жизни выступила на защиту порядка, полагая в этом свой долг перед народом. И в этом случае она не разошлась со своим вероучением, требующим от нее послушания гражданской власти, ибо Евангелие обязывает христианина повиноваться власти, употребляющей свой меч во благо народа, а не анархии, являющейся общественным бедствием. Но с течением времени, когда сложилась определенная форма гражданской власти, Патриарх Тихон заявил в своем воззвании к пастве о лояльности в отношении к советскому правительству, решительно отказался от всякого влияния на политическую жизнь страны. До конца своей жизни Патриарх оставался верен этому акту, не нарушили его и православные епископы. Со времени издания его нельзя указать ни одного судебного процесса, на котором было бы доказано участие православного клира в деяниях, имевших своей целью ниспровержение советской власти.

Епископы и священнослужители, в таком большом количестве страждущие в ссылке, тюрьмах или на принудительных работах, подверглись этим репрессиям не по судебным приговорам, а в административном порядке, без точно формулированного обвинения, без правильно расследованного дела, без гласного судебного процесса, без предоставления им возможности защиты, часто даже без объяснения причин, что является бесспорным доказательством отсутствия серьезного обвинительного материала против них. Православную иерархию обвиняют в сношении с эмигрантами, в отношении их политической деятельности, направленной против советской власти. Это второе обвинение так же далеко от истины, как и первое. Патриарх Тихон осудил политические выступления зарубежных епископов, сделанные ими от лица Церкви. Кафедры ушедших с эмигрантами епископов были замещены им другими лицами. Когда созванный с его разрешения Карловацкий Собор превысил свои церковные полномочия, вынес постановления политического характера, Патриарх осудил его деятельность и распустил Синод, допустивший уклонение Собора от его программы. Хотя канонически православные епархии, возникшие за границей, подчинены Российскому Патриарху, однако в действительности управление ими из Москвы и в церковном отношении невозможно по отсутствию легальных форм сношений с ними, что снимает с Патриарха и его заместителей ответственность за происходящее в них. Можем заверить правительство, что мы не принимаем участия в их политической деятельности и не состоим с ними ни в открытых, ни в тайных сношениях по делам политическим. Отсутствие фактов, уличающих православную иерархию в преступных сношениях с эмигрантами, заставляет врагов Церкви, для которых выгодно возбуждать против нее недоверие правительства, прибегать к гнусным подлогам.

Таков «документ», предъявленный в октябре 1925 года Введенским, именующим себя митрополитом, на так называемом «священном соборе» обновленцев, не постыдившимся сделать вид, что он поверил в подлинность этой грубо сфабрикованной подделки. Свои отношения к гражданской власти на основе законов об отделении Церкви от государства Церковь мыслит в такой форме. Основной закон нашей страны устраняет Церковь от вмешательства в политическую жизнь. Служители культа с этой целью лишены как активного, так и пассивного избирательного права, и им запрещено оказывать влияние на политическое самоопределение масс силою религиозного авторитета. Отсюда следует, что Церковь, как в своей открытой деятельности, так и в своем интимном, пастырском воздействии на верующих не должна подвергать критике или порицанию гражданские мероприятия правительства, но отсюда вытекает и то, что она не должна и одобрять их, так как не только порицание, но и одобрение правительства есть вмешательство в политику, и право одобрения предполагает право порицания, или хотя бы право воздержания от одобрения, которое всегда быть может понято как знак недовольства и неодобрения. Соответствен-I но этому Церковь и действует.