Безмолвно красота взирает в глубь миров.15

Хотя большинство петербургских друзей Парнок, включая Волькенштейна, Гнесина и Юлию Вейсберг, принимали активное участие в революционном студенческом движении, сама она политикой не интересовалась. Ее славянофильство, которое часто ассоциируется с правым крылом русской политической жизни, было в сущности позицией ее культурных симпатий. Идеология, война и насилие были, чуждыми для Парнок, исходили ли они от царского, или, позднее, советского режима. Она инстинктивно чувствовала, что они не имеют ничего общего с патриотизмом, который она считала — и это характерно — своего рода любовью, которая дается или не дается человеку от рождения. Возможно, именно потому, что она любила Россию, позднее испытывала нечто вроде чувства вины за то, что провела роковой 1905 год вдали от «родимых полей» (№95), предпочитая удовольствия счастливой, благополучной, молодой жизни.

В середине декабря она оказалась во Флоренции, куда приехала вместе с семьей Плеханова. В вышеупомянутом стихотворении «Отчего от отчего порога» она изображает эту поездку как вторую из романтических путешествий со своей «поводыркой страшной, любовью»:

Отчего не раньше, не позднее, —

В день, когда заполыхала Пресня,

Не изгнанница и не беглянка,

Шла я по Торкватовой земле? (№95)

Характер этих строк скорее противоречит реальным событиям путешествия вместе с Плехановыми, о которых она писала Волькенштейну: «Они интересны, как типы, но в жизни скучны бесконечно».16 Может быть, она допустила небольшую поэтическую вольность в этом стихотворении, так как все путешествия призваны были стать иллюстрацией к той модели ее жизни, какой она себе ее представляла. Но, с другой стороны, не исключено, что в Италии у нее была любовная история, о которой ничего не известно.

К середине января она возвращается в Женеву и пробует себя в новой для нее форме творчества Письмо к Волькенштейну, написанное в это время, содержит отрывок из пьесы под названием «Сон», о которой она замечает; «А вот еще менее законченное, но более интересное, с моей точки зрения, по мысли нечто. Это не стихи и не проза».17

«Сон» в аллегорической форме повествует о продолжающем интересовать Парнок взаимоотношении с жизнью. Лирическое я обращается к женщине, стоящей в толпе зевак и наблюдающей за Жизнью, которая «безумно плясала дикий танец». Затем женщина-адресат исчезает, и поэт (лирическое я) не знает, куда она ушла. Другая (или сам поэт) в конце концов приходит к морю, обращаясь к которому, кричит: «О море! В своем величии бесстрастном ты возмутительно красиво!.». К сожалению, остальные листки письма, в которых было завершение сна, утрачены.

В начале мая 1906, если не раньше, Парнок возвратилась в Москву и, очевидно, жила с подругой — или с Поляковой, или с некой Кузнецовой — в доме на Тверском бульваре Вначале, когда она приехала, она думала сделать попытку опубликовать свои стихи в престижном символистском журнале «Золотое Руно», но явно символистская ориентация тех произведений, которые она читала в этом журнале, отвратили ее от этого намерения. Сомнения в том, что ее стихи могут быть взяты в столь известный и пользующийся высокой репутацией журнал, должны были обескуражить ее. Она была не удовлетворена своей работой и, казалось, была на грани неуверенности в себе. «У меня есть только один момент любви к тому, что я пишу, — писала она Волькенштейну, — это когда я себе воображаю то, что я думаю, написанным. А потом, когда я уже написала, я неудовлетворена, раздражена или, что хуже всего, равнодушна».18

Своеобразная парадоксальность ситуации в том, что ее неудовлетворенность в значительной мере была следствием почти религиозного благоговения перед словами. Слова представлялись ей «чем-то опасно-ценным», и ей иногда «вдруг начинает казаться, что говорить их, не ища, т. е. предварительно не испытав все беспокойства искания их, грешно».19

Предпринимая первоначальные попытки опубликовать свои стихи, она обращается и к Гнесину за советами и критическими замечаниями. В конце мая она послала ему два стихотворения. Одно из них отразило переживаемые ею трудности творчества: страстное желание писать завершалось в конце концов молчанием, из-за недостатка своих собственных слов:

...Я хочу мою душу в словах отразить,

Я хочу их в глубинах души находить —

Яркость их не должна быть случайной…

Но бессильно-мятежен исканий порыв —