Чтоб кровью напоить свое живое тело.33

Эротическая игра воображения, лежащая в основе этого стихотворения, отражает и влечение к ненасытному женскому вампиризму, и страх перед ним.

В реальной жизни Надежда Полякова — это первая возлюбленная Парнок, которая заставила ее «Мысль» усмириться, стать покорной на длительный период. Она была первым духом-демоном, руководящим молодым поэтом, первой женщиной, которая привела Парнок «к соприкосновению с ее Творческим Духом», стимулируя ее на поиски путей выражения своего эротизма в поэзии и одновременно на сомнения в их возможности. Надежда была также, парадоксальным образом, первой возлюбленной и музой, которая едва ли не убедила Парнок в том, что любовь необходима для ее творческой мысли (если противопоставление этих двух понятий — любовь и мысль — действительно правомерно). Учитывая значение Поляковой для эмоциональной и творческой жизни Парнок, в самом деле очень жаль, что так мало известно о ней, в том числе и о тех обстоятельствах, которые привели в конце концов к прекращению ее магического воздействия на поэта, что случилось, очевидно, в начале 1907 года.34

Следствием этого романа для Парнок были горькие чувства Через несколько месяцев после разрыва с Поляковой она, возвращаясь домой в экипаже из центра Таганрога, случайно увидела свою бывшую возлюбленную. Полякова быстро отвела взгляд, делая вид, что не заметила ее и занята чтением уличных вывесок над магазинами. Женщины не поздоровались. «Подумайте, — писала Парнок Волькенштейну, — и это то, на что я пять лет жизни отдала».35

Огорчение от этого разрыва еще усугубляло и так не выносимую для нее домашнюю обстановку и делало ее финансовую зависимость от отца еще более гнетущей. «Мне очень плохо, Вовочка, в родительском доме, — жалуется она в письме Волькенштейну в конце мая 1907 г. — Вчера утром приехала; вот уже целые сутки здесь, а с отцом ни одного слова не сказала, ни единого. Вероятно, боится, чтобы денег не попросила. Мне так же тяжело здесь, как и было два года назад».36

Отец Парнок был скуп по отношению к ней, но она должна была понимать, что эта скупость в значительной степени носит характер карательных мер. Он явно перестал обеспечивать ее, ведущую образ жизни, который его раздражал и который, как он уяснил себе, не был только «кратковременным эпизодом». После того как он не смог убедить дочь отказаться от своих «вкусов», он стал угрожать тем, что вовсе откажется от нее, если она не выйдет замуж и не остепенится.

Для нее это было время серьезных раздумий о своей дальнейшей жизни. Ей было двадцать два года, а она, по сути дела, не имела никакого образования. Она была полна гордыни, но ни особого честолюбия, ни научных или интеллектуальных стремлений у нее не было. Она хотела быть поэтом, но не была уверена в своем таланте. Кроме того, она постоянно разрушала и отвергала все ею достигнутое своей самокритикой, которая происходила, как она считала, от хорошего вкуса. Она испытала достаточно разочарований, получая отказы в публикациях, чтобы понять, что ей нелегко будет попасть в основной поток русской поэзии. В Таганроге не было ничего, способствующего творческому вдохновению, семья ее не поддерживала, и жизнь с отцом и мачехой становилась невыносимой.

Теперь, когда Полякова исчезла из ее жизни, единственным человеком, который, как представлялось, интересовался ею, был Волькенштейн. Он был к ней очень внимателен и нежен, может быть, даже любил ее — во всяком случае, он явно проявлял желание жениться на ней. Он знал ее достаточно хорошо, казалось, ничего не имел против ее «вкусов» и, возможно, не будет вмешиваться в эту область ее жизни, если она будет благоразумна

Парнок нравился Владимир Волькенштейн, и она уважала его. Он был очень интеллигентным человеком, а некоторые из его стихотворений казались ей трогательными. Возможно, она могла бы способствовать его вдохновению; может быть, у нее есть то, в чем он нуждается. Их мнения по поводу многих значительных явлений совпадали, у них было много общих друзей, и они почти что вместе выросли. Не будет ли совместная жизнь попросту продолжением или даже упрочением их дружбы? И она будет жить в Петербурге, встречаться с интересными и талантливыми людьми, приобретет новых друзей, будет в центре событий.

Правда, она не любила его. Она никогда не любила никого из мужчин, хотя свойственное ей в общении радостное возбуждение иногда заставляло их предполагать в ней романтическую заинтересованность. Гнесин тоже был введен в заблуждение, не далее как прошлым летом. Нет, она может любить только женщин. Но она с нежностью относится к Владимиру, и возможность близости с ним не вызывает у нее отвращения. И кроме того, она хочет иметь ребенка..

Если принять во внимание все эти размышления, то замужество действительно представлялось наилучшим выходом из создавшегося положения. Оно обеспечивало ей эмоциональную поддержку, позволяло расстаться с отцом, радовало Валю и Лизу, которые, как она всегда думала, испытывали неловкость в присутствии Поляковой, хотя и не знали всей правды об их отношениях. И самое главное, замужество — это возможность новой жизни, которая в конце концов приведет ее к известности.

В сентябре 1907 года Парнок и Волькенштейн поженились по еврейскому обряду. Вскоре после этого одна из знакомых Волькенштейна, писатель и критик Любовь Гуревич, пригласила их в свое имение Ревякино. Там они встретились с Михаилом и Надеждой Гнесиными, которые поженились в июне и недавно вернулись из свадебного путешествия в Баварию.

Любовь Гуревич была почти на двадцать лет старше Парнок и принадлежала к тому же поколению, что и ее мать. В определенном смысле она играла в эмоциональной жизни Парнок роль матери. Что еще более важно, она стала духовной наставницей молодого поэта, единственной личностью, обладавшей авторитетом в глазах Парнок. Идейная феминистка и политическая активистка, Гуревич была «самым значительным журналистом-женщиной в русской истории [и] существенной принадлежностью петербургской интеллектуальной жизни периода fin de siecle [Конца века (франц.)]».37

Личная жизнь Гуревич тоже не отвечала общепринятым нормам: она никогда не была замужем, но имела дочь Елену, которой дала свою фамилию. Парнок, узнавшая после замужества, к своему отчаянию, что не может иметь детей, проявила к дочери Гуревич материнское участие, которое вдохновило ее на написание детских сказок.

Парнок, лишенная матери, сама немедленно почувствовала дочернюю привязанность к Любови Яковлевне. Как маленькая девочка, она хотела, чтобы та обратила на нее внимание и считала ее более интересной, чем Волькенштейна Жажда заслужить внимание Гуревич сделала ее замкнутой, что было так необычно для естественного экспансивного поведения Парнок Как позднее она признавалась Гуревич, она ревновала ее к Волькенштейну: «Мне казалось, что для Вас его общество интереснее и милее моего, и я мучилась этим. Это глупо, я вела с Софьей Исааковной [Чацкиной] длинный дипломатический разговор для того, чтобы как-нибудь подойти к вопросу: к кому Вы лучше относитесь — к Володе или ко мне, и волновалась при этом как девчонка, — первый случай соперничества в моей жизни».38

Как и ожидала Парнок, круг ее знакомств и литературных контактов значительно расширился после того, как она поселилась в столице. К друзьям литературного круга общения она причисляла Софью Чацкину, которая вместе со своим мужем, известным юристом Яковом Сакером, была хозяйкой одного из самых блестящих литературных салонов Петербурга В этот предвоенный период Чацкина и Сакер были владельцами и издателями либерального литературного журнала «Северные записки». Парнок познакомилась и со многими ведущими поэтами того времени — Александром Блоком, Михаилом Кузминым, Вячеславом Ивановым, Федором Сологубом и Максимилианом Волошиным. Позднее она особенно подружилась с Волошиным, и эта дружба продолжалась до его смерти. Кроме того, иногда она посещала Башню Вяч. Иванова, больше ради зрелища, чем ради поэзии, и познакомилась с молодой Анной Ахматовой, которая только начала появляться в петербургских поэтических кругах.

Волькенштейн поддерживает свою жену в стремлении продолжить образование. В 1908 году она посещает Бестужевские Высшие женские курсы при Петербургском университете. Вначале она собиралась учиться на историко-филологическом отделении, но потом перешла на юридический факультет.

«Интереса к юриспруденции она не имела и, видимо, как многие, кто хотел в то время получить высшее образование, не слишком обременяя себя, выбрала правоведение».39 Хотя она чувствует себя недостаточно уверенно из-за отсутствия образования, тем не менее по-прежнему не испытывает особого стремления к серьезным занятиям и признается в письме к мужу, что «одна заниматься не привыкла. Когда приеду, буду искать прилежную курсистку. Откровенно, — занимаюсь неохотно, по обязанности».40

Замужняя жизнь оказалась не совсем такой, как она ожидала. Она все так же «не любила» мужа, но обнаружила, что в интимной жизни он вызывает у нее ответные чувства Ее активная роль в супружеских отношениях должна была льстить мужскому самолюбию Волькенштейна, но в то же время могла удивлять и смущать его. Зная (или допуская), что его жена имеет сафические предпочтения, он мог не быть к этому готовым или даже чувствовать к ней большее влечение, чем к заведомо пассивному партнеру. Проблемы могли возникнуть также из-за того, что у Парнок был больший, чем у мужа, сексуальный опыт. Кроме того, она привыкла играть инициативную, в общепринятом смысле «мужскую» роль в интимных отношениях.

Одно происшествие проливает в какой-то степени свет на сложности и недоразумения, существовавшие в их интимной жизни. В период их недолгого супружества Волькенштейн однажды, очевидно, заболел нервным расстройством, и доктор рекомендовал ему воздержаться от половых контактов. Когда он написал Парнок о необходимости воздержания до тех пор, пока он не выздоровеет, она ответила с характерной для нее откровенностью, благородством и дружеским сочувствием, что предлагает такой вариант она на время покинет их дом, чтобы не вводить его в искушение.

В самом деле, добрые дружеские отношения, — это, как представляется, то, чего Парнок более всего желает и в чем более всего нуждается в своих доверительных отношениях с мужем и вообще с мужчинами-друзьями. В подобных отношениях она не придает никакого значения тому, что они принадлежат к противоположному полу. Очевидно, это вводило в заблуждение ее друзей-мужчин: некоторые неверно истолковывали недостаток в ней «женственной» сдержанности как признак сексуальной агрессивности.

Скорее всего, Волькенштейн был единственным мужчиной-любовником Парнок. Незначительное количество любовной лирики гетеросексуального характера, написанной ею (вся она опубликована в ее первой книге «Стихотворения»), а также разбросанные по другим стихотворениям намеки на мужчин как на возлюбленных, — возможно, основаны на опыте отношений с Волькенштейном (или, может быть, с Гнесиным). Из ее стихотворений следует, что хотя к супружеским обязанностям она относилась заинтересованно и активно, близость с мужчиной и не удовлетворяла ее, и не отвечала ее потребностям в напряженности, интенсивности отношений, во «всем пышном и роковом в романе» (№39). В нескольких стихотворениях ее женское лирическое я отмечает, что мужчины, особенно молодые, обычно несдержанны в своих ласках и заканчивают любовный акт слишком быстро, чтобы быть хорошими любовниками.

Цитированное выше стихотворение 1912 — 1913 г. г. «Люблю в романе все пышное и роковое» самым ясным образом выражает взгляд Парнок на несовершенство гетеросексуальных отношений, возможно, ее отношений с Волькенштейном. Женское лирическое я, соединяясь с любовником-мужчиной, обнаруживает несоответствие любовною акта тому ощущению подлинного слияния, которое она испытала, по скрытому смыслу, с женщинами: «А наша повесть о том, что всегда нас — двое, / Что, друг к другу прильнув, я одна и ты одинок». Кончается стихотворение пуантом: «И есть ли тайна скучнее нашей и проще: / Неслиянность души с душою, возлюбленной ей». Скрытый смысл в том, что слияние двух душ в плотском соитии — это противоположность тому, что случается между существующими каждый сам по себе мужчиной и женщиной, и это слияние в сознании поэта (что выражено и в ее грамматике) может произойти только между двумя женщинами.

Что касается самой Парнок, то эмоциональные сложности, чреватые душевными потрясениями, равно как и несовершенство ее интимных отношений с Волькенштейном, постепенно разрушали их дружбу и окончательно дискредитировали ее. Позднее, пытаясь объяснить сложности этого брака Гуревич, она выражалась эвфимистически: «Все те побочные ощущения и переживания, которые неизбежны в семейной жизни, были совершенно излишними и вредными для нас обоих и для наших отношений».41

Что касается общественной жизни, то и сюда замужество привнесло ограниченность. Окруженная образованными людьми, художественными натурами, которые «говорили на [ее] языке», Парнок чувствовала, что она до некоторой степени уже избалована этой милой, славной и упорядоченной обстановкой, которая не требовала от нее никаких усилий. С другой стороны, такая жизнь оставляла слишком мало времени для серьезных занятий, и это расслабляло, поскольку она стала отвыкать от уединения, необходимого для работы.42

Вопреки ожиданиям, после замужества ее творчество стало менее интенсивным. Позднее она объясняла это частично тем, что ей не хватало честолюбия, а частично тем, что у нее в то время был «умный муж» поэт, отмеченный более высоким уровнем и честолюбия, и призвания, чем она: «Затем, Владимир Михайлович — человек призвания своего, а я так мало честолюбива, что только в том случае, если бы я стала честолюбием какого-нибудь человека, и призвание этого человека было бы в том, чтобы сделать из меня самое большое, что можно, только в таком случае я стала бы честолюбивее; с Владимиром Михайловичем же и последняя капля честолюбия у меня улетучилась. Я больше занималась тем, что он писал, чем своим творчеством, а такой, который собою помогал бы мне чаще чувствовать себя, мои силы, мою волю, мою личность... Искать такого человека не есть цель, которой я задалась теперь, но я думаю, что найди я такого, я была бы счастлива».43

Очевидно, что замужество Парнок не предоставляло питательной почвы для ее сафической музы. С того времени, как Парнок стала ориентироваться на советы и руководство Волькенштейна, эта ее муза в сущности умолкла, прорываясь разве только через опосредованный язык аллегорий, но неожиданно вновь заговорила, мягко и отчетливо, в двух из четырех лирических стихотворениях, опубликованных весной 1908 года. Эти два стихотворения свидетельствуют о том, что поэт продолжает любовные взаимоотношения с женщинами и В период замужества, и о том, что именно эти связи питают то небольшое поэтическое честолюбие, каким она обладала Эти стихотворения возвещают также возвращение того лирического я, которое Парнок создала для себя в пору юности.

В стихотворении «Я сердца своего боюсь, как никогда» лирическое я и желает прекратить отношения с адресаткой, и в то же время не может решиться на это. Она тяготится своей участью — тем, что она не в состоянии ни любить, ни жить, не внося пагубных разрушений в жизнь других — поэтому убеждает свою возлюбленную сторониться себя:

Из всех речей моих одно лишь верно слово,